Книга имён - Жозе Сарамаго

Сейчас, когда солнце щедро освещало фасад, когда зеленела листва соседних деревьев, а на клумбах пестрели цветы, школа совсем не напоминала тот мрачный дом, куда в ненастную ночь лез, ломился и наконец проник сеньор Жозе. Сейчас, миновав главный вход, он говорил вахтерше: Мне необходимо поговорить с директором, нет-нет, я не из управления образования, нет-нет, и поставки учебных материалов тоже не по моей части, я сотрудник Главного Управления ЗАГС, у меня служебное дело. Вахтерша, сняв трубку внутреннего телефона, кого-то уведомила о приходе посетителя и сказала: Пожалуйста, поднимайтесь, вас ждут, директор сейчас в канцелярии, это на втором этаже. Благодарю вас, ответствовал сеньор Жозе, степенно двинувшись по лестнице, и уж ему ли было не знать, на каком этаже канцелярия. Директор беседовал с какой-то женщиной, вероятно заведующей учебной частью, и говорил ей: График нужен мне сегодня же, а она отвечала: Будет, сеньор директор, и сеньор Жозе остановился в дверях, ожидая, когда его заметят. Директор замолчал, посмотрел на него, и лишь тогда сеньор Жозе сказал: Доброе утро, сеньор директор, а потом, уже с удостоверением в руке, сделал три шага вперед: Как вы можете убедиться, я сотрудник Главного Управления ЗАГС, у меня служебное дело. Директор движением руки обозначил, что в предъявлении документов нет необходимости, и осведомился: В чем же состоит ваше дело. Я по поводу одной вашей учительницы. Какое отношение имеют учителя моей школы к архиву ЗАГС. В качестве учителей — никакого, но ведь они люди или были таковыми. Объяснитесь, пожалуйста. Мы сейчас проводим исследование феномена самоубийства, как в психологическом аспекте, так и в социологическом, и я изучаю историю женщины, которая преподавала у вас математику и покончила с собой. Лицо директора изобразило скорбь: Бедная женщина, ужасная история, мы все по сию пору не понимаем, что толкнуло ее. Первое, что мне надлежит сделать, сказал сеньор Жозе, стараясь выражаться на чистейшем бюрократическом языке, это подвергнуть сличению элементы идентификации, находящиеся в распоряжении архива, с данными личного дела. Понимаю, сказал директор и обратился к секретарше: Разыщите-ка этот формуляр. Мы его еще не успели удалить из ящика, извиняющимся тоном ответила та, одновременно перебирая корешки папок: Да, вот он. Сеньор Жозе ощутил знакомое стеснение в области грудобрюшной преграды и легкую, по счастью, но все же дурноту, от которой перед глазами все поплыло, да, прямо надо сказать, сильно расшатана нервная система у этого человека, в весьма плачевном она состоянии, хотя, с другой стороны, нельзя не признать, что любой бы на его месте взволновался, увидев заветный формуляр в пределах досягаемости, вот он, только руку протяни, всего-то лишь надо открыть ящик с наклейкой Педагоги, чтобы увидеть его, да; все так, но кто бы мог подумать, что девочка, столь усердно разыскиваемая, будет преподавать математику в той самой школе, где училась сама. Сумев совладать с душевным волнением, но не уняв дрожь в руках, сеньор Жозе притворился, что сличает формуляры, а потом сказал: Да, это одно и то же лицо, а на вопрос директора, взглянувшего на него с участливым интересом: Неважно себя чувствуете, ответил просто: Ну да, я ведь уже немолод. Я полагаю, вы желаете задать мне какие-то вопросы. Именно так. Ну, тогда пойдемте, пойдемте в мой кабинет. Шагая следом за директором, сеньор Жозе улыбался про себя: Я не знал, что ее формуляр лежит здесь, а ты не знаешь, что я провел ночь на твоем диване. Вошли, и директор предупредил: У меня мало времени, но я в вашем распоряжении, присаживайтесь, и показал на диван, некогда приютивший ночного гостя. Я бы хотел знать, сказал сеньор Жозе, не замечали ли вы каких-либо перемен в ее настроении в те несколько дней, что предшествовали самоубийству. Нет, она всегда была очень замкнута и молчалива. Хорошая учительница. Одна из лучших за всю историю школы. Она была близка с кем-нибудь из коллег. В каком смысле. В самом прямом. Она была со всеми приветлива, дружелюбна, но не думаю, что кто-то мог назвать свои отношения с ней близкими или теплыми. А ученики ее любили. Да, очень. На здоровье не жаловалась. Насколько мне помнится, нет. Странно. Что странно. Я беседовал с ее родителями, и то, что услышал от них, а теперь от вас, заставляет меня предположить, что это было необъяснимое самоубийство. Позвольте узнать, сказал директор, а разве бывают объяснимые самоубийства. Я — про это. А я — вообще. Иногда оставляют прощальные записки. Да, конечно, вот только не знаю, можно ли счесть объяснением причин то, что нам доводится в них прочесть, да и вообще многое в жизни нуждается в объяснении. Это правда. Вот, например, как объяснить происшествие, имевшее место за несколько дней до самоубийства. Какое происшествие. Мою школу ограбили. Ну да. Откуда вы знаете. Простите, мое ну да носит характер не подтверждения, а вопроса, быть может, я просто не придал ему нужной интонации, но в любом случае грабеж вообще-то объяснить нетрудно. Если только злоумышленник не влезает на крышу, не проникает через окно, выдавив предварительно стекло, не бродит по всему зданию, не ночует в моем кабинете на моем диване, не съедает продукты, найденные в холодильнике, не похищает бинты и прочее из медпункта, а потом не уходит, ничего не взяв. Почему вы решили, что он спал здесь. Потому что обнаружил на полу одеяло, которым имею обыкновение укрывать колени, а то стынут, я ведь тоже, по вашему меткому замечанию, не молод. Вы заявили в полицию. Зачем же, если ничего не тронуто, это ни к чему, а полиция наверняка ответила бы мне, что ее дело распутывать преступления, а не раскрывать тайны. Странно, а вы уверены, что ничего не пропало. Мы все осмотрели, все проверили, сейф не взломан, все цело, все осталось на своих местах. Кроме одеяла. Вот именно, кроме одеяла, и вот я спрашиваю вас, есть ли этому какое-либо объяснение. Об этом спрашивать надо злоумышленника, он-то знает, и с этими словами сеньор Жозе поднялся: Сеньор директор, не стану больше отнимать у вас время, благодарю вас за то, что так внимательно и благосклонно отнеслись к злосчастному делу, приведшему меня сюда. Не думаю, что сильно помог вам. Вероятно, вы были правы, сказав, что всякое самоубийство необъяснимо. Следует уточнить — необъяснимо с точки зрения разума и логики. И все это похоже на то, как если бы она просто открыла дверь и вышла. Или вошла. Да, или вошла, это зависит от точки зрения. Вот вам и превосходное объяснение. Но это же метафора. Лучше метафоры ничего не объясняет сути явления. Будьте здоровы, сеньор директор, примите еще раз мою самую сердечную признательность. До свиданья, рад был познакомиться, хоть, конечно, лучше бы не по столь печальному поводу, пойдемте, я провожу вас до лестницы. И когда сеньор Жозе уже миновал второй пролет, директор вдруг вспомнил, что так и не спросил, как его зовут. Ну да и ладно, подумал он сразу же вслед за тем, все равно эта история уже кончена.

А вот сеньор Жозе этого бы сказать не мог. Ему предстояло сделать еще один, последний шаг, отыскать в доме неизвестной женщины дневник ли, записку, клочок бумаги, что угодно, запечатлевшее бы крик, всхлип, выдох: Больше не могу, который всякий самоубийца неукоснительно обязан оставлять после себя, прежде чем выйти в пресловутую дверь, хотя бы для того, чтобы пребывающие покуда еще по эту ее сторону смогли утишить голос совести и утешиться словами: Бедняжка, вот, оказывается, вот в чем дело-то было. И сколько же можно талдычить снова и снова, что душа человеческая издавна облюбована противоречиями, ибо вплоть до самого последнего времени что-то не замечалось, чтобы они процветали или хотя бы сносно существовали вне ее, и, должно быть, по этой самой причине кружил сеньор Жозе по городу, бродил как потерянный, то вверх, то вниз, то в одну сторону, то в другую, будто безнадежно заплутал без карты и маршрута, хоть и знает превосходно, что должен сделать в этот последний день, ибо завтра наступит уже другое время, либо время останется прежним, а вот он сам изменится неузнаваемо, доказательством чего могут служить его мысли: А кем же буду я после этого, завтра, например, и какого же делопроизводителя обретет в моем лице Главный Архив ЗАГС. Дважды уже проходил он мимо дома неизвестной женщины и ни разу не останавливался, потому что боялся, и не будем спрашивать чего, это противоречие больше других на виду, сеньор Жозе хочет и не хочет, желает и страшится своего желания, и так — всю жизнь. Сейчас, выигрывая время, отодвигая неминуемое, он счел, что сначала надо бы все же позавтракать в каком-нибудь ресторанчике, недорогом, где цены сообразуются с его средствами, да еще и расположенном где-нибудь в отдалении, чтобы не в меру бдительный сосед не догадался о намерениях этого человека, который зачем-то крутится возле дома. Хотя по виду сеньор Жозе не отличается от наших представлений о том, как обычно выглядят порядочные люди, но кто же может за это поручиться, кто даст твердые гарантии, внешность, как известно, обманчива, оттого ее и назвали внешностью, и кому бы, например, взбрело в голову, приняв в расчет бремя лет и хилую стать сеньора Жозе, заподозрить, что он по ночам лазает по крышам. Он растягивал свой скромный завтрак как только мог и, поднявшись из-за стола, когда было уже сильно за три часа, неторопливо, нога за ногу, побрел на ту улицу, где жила неизвестная женщина. И прежде чем завернуть за последний угол, остановился, глубоко вздохнул, подумал: Я же не трус, чтобы приободриться, однако был он, как и очень многие мужественные люди, когда именно что трус, а когда и храбрец, а то обстоятельство, что провел ночь на кладбище, нимало не унимает нынешнюю дрожь в коленках. Сунув руку в карман пиджака, он нащупал ключи, из которых один, маленький и узкий, был от почтового ящика, а два других почти совсем не отличались друг от друга, но один был от подъезда, а второй — от квартиры, и не дай бог ошибиться, особенно если внизу сидит консьержка, да еще из породы тех, кому непременно во все нужно сунуть нос, и что ей сказать, как объяснить свое появление, вероятно, тем, что он пришел сюда с разрешения родителей покойной, пришел провести опись ее имущества, я, сударыня, из Главного Архива ЗАГС, вот мое удостоверение, и, как видите, мне доверили ключи. Выбранный наугад ключ подошел, и стражница при подъезде, если таковая и имелась в этом доме, не появилась и, следовательно, не спросила: Вы к кому, и не врет поговорка, что страх перед сторожем стережет лучше его самого, и потому следует прежде всего победить страх, а дальше видно будет, все видно, в том числе — и сторожа, а может, и нет, если он и вовсе не явится. Дом, хоть и старой постройки, но снабжен лифтом, на счастье сеньора Жозе, потому что ему на подгибающихся, отяжелевших ногах нипочем бы не добраться до шестого этажа, где помещается квартира учительницы. Открываясь, дверь заскрипела, испугала посетителя, который вдруг засомневался, что его объяснения возымели бы действие на консьержку, поинтересуйся та все же, куда он и зачем. Сеньор Жозе торопливо проскользнул внутрь, осторожно прикрыл за собой дверь и оказался во тьме, совсем чуть-чуть не дотягивавшей до звания кромешной. Ощупал стену возле дверной притолоки, нашарил выключатель, но благоразумно не стал приводить его в действие, ибо это могло быть опасно. Постепенно глаза его стали привыкать к темноте, и можно было бы сказать, что в подобных обстоятельствах такое происходит с любым и каждым, однако не так широко известно, что младшие делопроизводители Главного Архива, благодаря вынужденно частым посещениям тех помещений, где хранятся документы мертвых, по прошествии известного времени развивают зрительные свои способности до пределов, далеко превосходящих возможности всех иных. И в конце концов начинают видеть в темноте наподобие кошек, если, конечно, это совершенствование не пресекается выходом на пенсию.