Ужасы: Последний пир Арлекина - Рэмси Кэмпбелл

Отец издал театральный стон, который обернулся кашлем.

— Меня тошнит от этих геев, — откашлявшись, заявил он.

Сам не понимая, что делает, Дэвид взбежал по лестнице в комнату Симона. Там он включил верхний свет и раздвинул занавески. Дерево во дворе замахало ему ветвями в мокрой темноте: дождь из Ветербай наконец дошел и до них. Ползущие по стеклу капли отражали свет уличных фонарей.

Мальчик сел за стол и плюхнул перед собой модель. Один из пропеллеров переломился — он забыл опустить шасси. Но Дэвиду было все равно. Он глубоко дышал, и каждый вдох содрогался у него в горле. В комнате все еще пахло пластмассой. Не тем легким, опрятным запахом, который должен исходить от готовой «Летающей крепости». Нет, с этим запахом он жил неделями. Но теперь желудок не сворачивался от него узлами. Дэвид больше ничего не боялся. Пусть по-своему, но он поднялся на крышу «Летающей крепости», откуда можно было озирать просторы своего детства. Раньше все выпадало из пропорций, но сейчас Дэвид все разглядел, абсолютно все. Масштаб 1/72 — теперь мальчик понимал, что это означает. «Крепость» — огромная, тяжелая и серая, как мир. А он сам — крохотный, один к семидесяти двум.

Он поглядел на модель. Большая, серая и уродливая. От ее вида мальчика тошнило больше, чем от прежней. По-крайней мере ту он сделал своими руками.

Дэвид медленно поднялся. Тихо вышел из комнаты, спустился по лестнице, миновал гостиную и зашел в кухню. Там нашел водонепроницаемый фонарик и вышел в дождливый сад.

Ведро так и не сдвинулось. Мальчик зажал фонарик под локтем, снял кирпичи и поднял ведро. На мгновение ему показалось, что под ведром пусто, но, поводив фонариком, он разглядел самолет. Все-таки он пытался прорыть ход наружу, но слишком ослаб. Хватило сил только немного зарыться во влажную землю.

Модель тихо мяукнула и попыталась подняться на шасси.

На этот раз Дэвид не шарахнулся от нее.

— Пошли, — сказал он. — Пошли обратно в дом.

Дэвид показывал дорогу; он водил луч света из стороны в сторону, как уменьшенным прожектором. Желтый овал света сиял на мокрой, грязной траве впереди. Дождь усиливался: на голову падали тяжелые капли и склеивали волосы в подобие мокрой шапочки для плавания. Модель передвигалась медленно, слабея с каждым движением разлагающегося фюзеляжа. Дэвид сжал зубы и мысленно подгонял ее, вливая собственные силы в раненое создание. Один раз он посмотрел наверх. Затянутое облаками небо над трубами и спутниковыми тарелками кипело. На миг показалось, что видны очертания кружащихся на ветру призраков. Но не людей, а обычных неодушевленных предметов. В ночном небе бессмысленно кувыркались машины и часы, посуда и украшения, игрушки и кубки. Но тут Дэвид сморгнул и больше не увидел ничего — лишь дождь, заливающий его глаза слезами.

Когда они добрались до задней двери, Дэвид промок до нитки. Цементную ступеньку модель осилить не смогла, мальчику пришлось нагнуться и подсадить ее. Он старался не думать о том, на что походило прикосновение к ней.

В свете кухонной люстры он впервые разглядел, насколько велики раны. К блестящим от ожогов крыльям прилипли комья земли, из трещин на фюзеляже вытекал серый пластик. Вонь, которая исходила от модели, сразу наполнила кухню, вытеснив привычный запах рыбных палочек. Она пахла клеем, пластмассой и краской. И еще чем-то предсмертным.

«Крепость» ползла вперед, волоча крылья, постанывая от боли и слабея с каждым дюймом. Было очевидно, что ее короткое существование близится к концу.

— Давай, — прошептал Дэвид, наклонившись. — Уже недалеко. Пожалуйста, попытайся дойти. Не умирай!

Казалось, модель его поняла и сделала последнее усилие. Дэвид открыл для нее дверь кухни, и самолет выполз в холл, к свету и звуку телевизора за стеклянной дверью гостиной.

— Ты сам ее сделал? — раздался с лестницы восхищенный шепот.

Дэвид поднял голову и увидел малышку Викторию. Она смотрела на модель сквозь перила, сжимая их руками, как узник за решеткой. Он кивнул, ощущая странное чувство гордости — ведь он действительно ее сделал! Но гордость могла завести слишком далеко. Модель принадлежала всей семье, а не только ему. И Виктории, которая сидела по ночам на лестнице, и даже разлагающемуся в мокром гробу Симону, и маме, и папе. Вот почему так важно показать ее им. Дэвид — уже большой мальчик; он знал, какими странными бывают взрослые. Если не сунуть им что-то под нос, они тебе просто не поверят.

— Пошли, — сказал он, протягивая руку.

Виктория мгновенно сбежала с лестницы, осторожно переступила через модель и засунула маленькую холодную ладонь в его руку.

Модель продолжала ползти, оставляя на ковре липкий пластиковый след. Когда она добралась до двери гостиной, Дэвид повернул ручку, и они все вместе вошли внутрь.

КАРЛ ЭДВАРД ВАГНЕР

Кедровая улица

(Пер. Н. Кудрявцева)

Карл Эдвард Вагнер — лауреат Британской и Всемирной премий фэнтези. Прежде чем стать писателем и редактором, он получил образование психиатра.

Его первая книга «Паутина тьмы» («Darkness Weaves With Nany Shades») представила читателям выдающегося героя фэнтези Кейна, подвигам которого посвящены еще три романа и два сборника рассказов.

Не так давно под редакцией Вагнера были выпущены двенадцать антологий «Лучшие истории ужасов за год» (TheYear's Best Horror Stories), недавно переизданные в виде многотомной серии «История ужасов» («Horrorstory»), «Интенсивный страх» («Intensive Scare») и три тома «Эха отваги» («Echoes of Valor»).

В сотрудничестве с художником Кентом Уилльямсом Вагнер создал выдающийся графический роман «Скажи мне, Тьма» («Tell Me, Dark»), опубликованный издательством «DC Comics», а его следующий роман «Четвертая печать» («The Fourth Seal») выйдет в издательстве «Bantam».

«Кедровую улицу» вполне можно назвать образчиком «психологической научной фантастики», но как ни называй, после прочтения у вас еще долго останется холод на душе.

Сон — это тень чего-то реального.

Из кинофильма Питера Уира

Он вернулся на Кедровую улицу, в большой дом, где родился и рос, пока не пришло время поступать в колледж. Он был младшим сыном, и ради него родители все продали и переехали в другое место — более компактное и удобное, в новом благополучном пригороде.

Повышение социального статуса стало для Гарретта Ларкина еще одним подтверждением того, что он никогда не сможет вернуться домой. Разве что во сне. А сны — это то, из чего сделан мир.

Удивительно, но, постоянно видя по ночам дом своего детства на Кедровой улице, он никогда не вспоминал об иных местах, где жил с тех пор.

Иногда сны были страшными, а порой невыносимо жуткими…

То был большой двухэтажный особняк с подвалом, построенный перед войной, во время которой родился Гарретт. Массивный, облицованный толстыми плитами розоватого теннессийского мрамора из местных каменоломен. Из-под крыши на главном фасаде здания выглядывали три слуховых окна, поэтому Гарретт любил называть его домом трех фронтонов, считая, что у романа Готорна[27] прекрасное и одновременно пугающее название. Он и два его брата устроили себе убежища в каждой из трех маленьких чердачных комнат. Там едва хватало места для полок, коробки из-под игрушек и крохотного стола, где они клеили модельки или собирали пазлы. Домашние задания сюда не вторгались — они царили за большим столом в никогда не использовавшемся отцовском кабинете, уютной каморке внизу.

Кедровая улица была старой. Скорее всего, ее проложили в начале прошлого века вдоль грязных фермерских дорог. Теперь две узкие полосы залатанного асфальта вились между проездом, обсаженным с обеих сторон массивными кедрами. Дом Гарретта стоял на четырех акрах газона, сада и огорода, отрезанных от фермерских угодий накануне войны, когда этот район из сельского превратился в городской.

Прекрасное место для детских забав. Три мальчика жили наверху, а изнеженная старшая сестра с собственной спальней — внизу, напротив комнаты родителей. Два лестничных пролета, по которым было так здорово сбегать: один — центральный, другой вел в напоминавший пещеру подвал. Отец парковал там новую машину, хранил инструменты и садовое оборудование. Еще в этом «нижнем мире», где обитали чудища угольного хранилища, находилась жутковатая печь по имени Страх. Двор был огромным, больше, чем у всех друзей Гарретта, и пока мальчик не вырос достаточно, чтобы стричь траву и сквернословить, все пространство перед домом служило площадкой для бега, игр в футбол, ковбоев или солдат, возни с собаками, лазания по деревьям и постройки секретных домиков из коробок и мелких деревяшек.

Гарретт любил особняк на Кедровой улице, но ему очень не хотелось видеть его каждую ночь во сне. Иногда казалось, что дом преследует его, а психотерапевт объяснял, что это — чистая фантазия, тоска по утраченному навсегда детству.