Механизм жизни - Генри Олди

– Вы тот, кого я ищу, – сказал, приблизясь, Чжоу Чжу.

Гагарин закашлялся.

– Вы тот, кого я не ждал, – ответил он, восстановив дыхание.

– Я проделал далекий путь, – настаивал китаец.

– Нуждаетесь в отдыхе?

– Нет.

– В еде? Питье? Дружеской беседе?

– Я нуждаюсь в вас.

С минуту Иван Алексеевич колебался.

– Как вас зовут, сударь? – спросил он.

– Меня, недостойного, сейчас зовут Чжоу Чжу.

– Не только сейчас, – губы князя дрожали, но прищур темных глаз хранил былую остроту. – Я вижу ваш дух. Он слишком подвижен, чтобы ограничиться жалким «сейчас».

– Я тоже вижу ваш дух, – невозмутимость китайца была нарушена. Наклонившись вперед, забыв о приличиях, он жадно всматривался в собеседника. Казалось, змея с тросточки делает то же самое, шевеля раздвоенным жалом. – Готов поклясться, у нас есть кое-что общее… Но я пришел не за этим.

– Зачем же?

– Я хочу поговорить о вашем внуке.

– Вы полагаете, милостивый государь мой, что имеете на это право? – палец князя уперся в китайца. Умирающий, измученный дорогой, Иван Алексеевич был страшен. – Преградить мне путь? Интересоваться моей семьей?

Вместо ответа китаец встал на колени. Поклонившись князю, он уперся лбом в грязь – и замер. Цилиндр слетел наземь, откатившись в сторону. Рядом с беззащитным затылком Чжоу Чжу рыло землю конское копыто. Левая пристяжная нервничала, фыркая и косясь на подозрительного человека.

Далеко, в чаще, заухал филин.

– Встаньте, – наконец сказал князь. – Прошу вас в карету. И развяжите моего кучера – я тороплюсь. Поговорить мы можем и в пути…

Закат творил чудеса. Пробившись сквозь ветки, лучи сплетались в диковинные фигуры. Чудилось, что за плечом Гагарина стоит белокурая девушка, держа под уздцы тонконогую кобылу, и хмурится, недовольная поздней встречей.

Стая птиц перечеркнула небо, и видение сгинуло.

3

Проклятый китаец!

Покидая Париж, барон надеялся, что больше никогда не увидит генерала Чжоу. И вот – надежды пошли прахом. Он сосредоточился, пытаясь удержать обрывок мертвой памяти. Картина исчезла, осталась лишь безвидная тьма, глухой стук колес, шум ветра за стенками кареты – и голоса.

– Я доверяю вашему прозрению, господин Чжоу. И не доверяю тому человеку, к кому вы обратились до меня. Это урожденный интриган и предатель.

– У меня он тоже вызвал подозрения.

– Которым из моих внуков вы интересуетесь? У меня много детей от первого брака, немало и от второго… И, как следствие, много внуков. Чей это сын? Дмитрия? Григория? Константина?..

– Я говорю о сыне вашего первенца, Павла Ивановича.

– У Павлуши нет сыновей.

– Это не так!

– Я хотел сказать: нет законных сыновей. Павел живет во грехе, с какой-то сомнительной девицей. Я не раз предлагал ему отыскать достойную партию… Увы, он отказывается. А брать в расчет ублюдков, рожденных вне брака… Увольте. Я и своих-то начал считать лишь после того, как обвенчался с их матерью, женившись во второй раз. Вы полагаете меня циником, господин Чжоу?

– Я полагаю вас мудрым и здравомыслящим человеком. Рад, что вы без особых чувств упоминаете об этом внуке. Тем легче нам будет найти общий язык…

– Ничего подобного. При чем здесь чувства? Это кровь, моя кровь, а остальное – светские условности. Так говорите, от моей крови случится гибель мира? Да еще и от Павлушиного корня? Забавно… И лестно, как ни крути. Сколько лет нашему ниспровергателю основ?

– Три года.

– Да вы Ирод, господин Чжоу! Разумеется, вы желаете убить ребенка. А ко мне, надо полагать, явились за благословением? Боитесь, что я стану мстить?

– Отвечу вам вашими же словами: ничего подобного.

– Тогда зачем я вам понадобился?

– Царь Ирод, которого вы изволили помянуть, ошибся. Варвары склонны к опрометчивым решениям… Избиение младенцев? Вы не хуже меня знаете, чем закончился погром в Бет-Лехеме. Ища вас, я надеялся, что вы поверите мне – и поможете отыскать иной, более гуманный способ.

– Что вы предлагаете?

– Скажу прямо: до этой встречи я не знал, что предложить. Теперь же… В нашем с вами сходстве – корень решения. Впрочем, и в различии – тоже. Вы умираете, и рядом нет иного воспреемника, кроме меня. Что вы скажете об искажении кармической линии?

– Господи, какова ирония судьбы! И речь идет о Павлушином сыне… Воскрешение Отцов! Когда вы увидите Павла Ивановича, господин Чжоу, вы поймете, о чем я! А вы искуситель, вы просто сам дьявол… Как вы думаете это обустроить? Мой незаконнорожденный внук, предмет вашего интереса – в деревне под Тамбовом. Мы же приближаемся к Москве, и дальше мне не доехать.

– Дальше не надо. У меня есть подходящее зеркало.

– Допустим, я соглашусь. Скажите, сударь дьявол…

– Что?

– Кто из нас будет считаться должником? Вы? Я?!

– У вас говорят: будем квиты…

Голоса исчезли.

Слышался только гул бурана – время полыхало в топке Мироздания, пожирая часы и дни. Вскоре звук вернулся. Беседовали по-прежнему двое: князь Гагарин и кто-то еще. Не китаец? – нет, не он… Присутствие второго человека, даже когда он молчал, ощущалось Эминентом с особенной, неприятной остротой.

«Кто ты? – беззвучно спросил барон. – Маска, я тебя знаю?»

И вздрогнул, сообразив: да, знаю.

– …Тамбовская губерния, Елатомский уезд, деревня Ключи – одно из имений нашей семьи. Сейчас я пишу письмо моему сыну, Павлу Ивановичу. Он примет вас, как подобает. Зимой ваш след затеряется, и вы спокойно оставите Россию…

Скрип пера.

– Скажите, ваше сиятельство… Почему вы нам помогаете? В сложном соединении ваших действий присутствует элемент, который я не в силах определить…

– Я навел о вас справки. Кроме прочего, выяснилось, что вы учились у двоих людей: Франца Месмера и Адольфа фон Книгге. И в итоге сделали выбор в пользу первого, порвав со вторым. Месмер, скажу по чести, мне безразличен. Но фон Книгге виновен в разгроме ордена иллюминатов, а идеи Вейсгаупта, возглавлявшего орден, мне близки. Если бы не предательство этого иуды, политическая карта Европы сегодня выглядела бы иначе. Мы никогда не встречались, но я считаю фон Книгге своим врагом. А он, как сообщили мне, считает врагом – вас. Враг моего врага…

…фон Книгге почувствовал, что задыхается. Палач вздернул его на виселицу, и петля сдавила горло. Вот-вот сломается шея… Подтверждая приговор, где-то далеко – в прошлом? в будущем?! – ударили хриплые куранты. Собрав волю в кулак, он оборвал сеанс ясновиденья, возвращаясь душой в Преображенский собор. Свечи, мрак по углам, укоризна на ликах святых, чьи-то пальцы на горле – ледяные, чугунные…

Мертвец, сев во гробе, душил его.

Верный Ури не вмешивался. Великан доверял патрону: если того душат, значит, так надо. Когда-то, защищая Эминента от воображаемой опасности, он вторгся в обряд и поплатился за это неделей каталепсии. С тех пор Ури получил строгий приказ: ждать, пока ему не велят действовать.

Сейчас приказ мог стоить барону жизни.

Любой другой труп, восстань он на фон Книгге, уже корчился бы в домовине. Поговаривали, что лорд Байрон, создавая в пьесе «Манфред» образ гордого и могущественного чернокнижника, начисто переписал третий акт после случайного знакомства с Эминентом в Венеции. В частности, финал украсился монологом:

– …мне покорялисьИ более могучие, чем ты,Я вел борьбу с владыками твоими, —Сгинь, адский дух!Я власть имел, но я обязан еюБыл не тебе: своей могучей воле,Своим трудам, своим ночам бессоннымИ знаниям тех дней, когда ЗемляЛюдей и духов в братстве созерцалаИ равными считала их.

О нет, не былая мощь Гагарина, не тайное его искусство послужили причиной тому, что барон ничего не мог поделать с князем. Сила духа Эминента, направленная на покойника, не встречала сопротивления. Она проваливалась в ватное безразличие мертвеца – казалось, в теле не осталось ничего, что прежде оживляло его. Такое не происходит даже с полуразложившимися от времени трупами. Лишь смутный отголосок памяти – …если бы не предательство этого иуды… – толкнул Гагарина к нападению. Но он скорее напоминал один из автоматов Гамулецкого, чем умершего человека, восставшего против своего мучителя.

Ненависть угасла, не успев разгореться. Но пальцев князь не разжимал. Заговоренное от стали, огня и яда тело намеревалось довести дело до конца – механически, закоченев в последнем усилии.