Сто тайных чувств - Эми Тан

Я таращусь на стену. Интересно, что он на самом деле думает?

— Посмотри, — говорю я, — рядом с Мао Иисус. Наверняка он запрещен в Китае.

— Может, Ду Лили и не знает, кто такой Иисус. Может, она думает, что это киноактер, рекламирующий лампочки.

Я собираюсь спросить Ду Лили об Иисусе, как вдруг Кван резко поворачивается и окликает какие-то темные фигуры, застывшие в дверном проеме: «Заходите! Заходите!» Потом деловито кричит: «Саймон, Либби-я, быстренько! Помогите тетенькам с нашим багажом!» Наши престарелые носильщицы отталкивают нас в сторону и, пыхтя и отдуваясь, втаскивают в дом чемоданы и рюкзаки, забрызганные грязью.

— Открой кошелек, — говорит мне Кван и, прежде чем я успеваю это сделать, сама начинает рыться в моей сумке. Должно быть, ищет деньги для чаевых. Но вместо денег она вытаскивает мои «Мальборо лайтс» и отдает женщинам всю пачку. Одна из женщин обрадованно пускает пачку по кругу, а затем кладет ее в карман. Старухи дружно закуривают, а затем удаляются в облаке дыма.

Кван отволакивает свой чемодан в темную комнату справа. «Мы спим здесь», — говорит она и делает мне знак, чтобы я следовала за ней. Я ожидаю увидеть мрачную спальню с аскетической обстановкой, соответствующей всему дому. Но когда она открывает окно, чтобы впустить утреннее солнце, я вижу широкую супружескую кровать с резной спинкой, огороженную пологом из светлого тюля. Это чудесный антиквариат — точно такой же я «пасла» в магазинчике на Юнион-стрит. Постель заправлена так, как Кван заправляет дома свою: простыня туго натянута на матраце, подушка и одеяло аккуратно сложены в ногах.

— Откуда это у Большой Ма? — удивляюсь я.

— И это, — присоединяется ко мне Саймон и показывает на комод с мраморной плитой и зеркалом, отливающим серебром, — я думал, они избавились от всей этой империалистической мебели во время революции.

— О, эти старые вещи, — Кван небрежно и одновременно гордо машет рукой, — долго принадлежали наша семья. Во время культурная революция Большая Ма спрятала их под соломой в сарае. Так мы все сохранили.

— Сохранили? — удивляюсь я. — Но как они у вас появились?

— Как появились? Леди-миссионерка отдала их деду нашей матери. Вернула большой долг.

— Какой большой долг?

— Очень длинная история. Это случилось, ой, сто лет…

В разговор вмешивается Саймон:

— А нельзя ли поговорить об этом попозже? Хотелось бы все-таки устроиться в новой спальне…

Кван презрительно хмыкает.

— О, — озадачивается Саймон, — я так понимаю, здесь одна спальня.

— Другая спальня спать Ду Лили, только одна маленькая кровать.

— Хорошо, а где мы все разместимся? — Я обвожу взглядом комнату, ища запасной матрац или подушку.

Кван беспечно машет рукой в сторону супружеской кровати. Саймон улыбается мне и пожимает плечами, извиняясь за это очевидное жульничество.

— На этой кровати и двое с трудом могут разместиться, — говорю я Кван, — мы с тобой будем спать здесь, но придется найти кровать и для Саймона.

— Где найти еще одна кровать? — Она вопросительно смотрит в потолок с воздетыми вверх руками, словно кровать должна материализоваться прямо из воздуха.

Внутри меня нарастает паника.

— Хорошо, но кто-то должен спать на запасном матраце, подстилке, хоть на чем-нибудь.

Она переводит мои слова Ду Лили, которая тоже воздевает руки кверху.

— Видишь? — говорит Кван. — Ничего.

— Ладно, я буду спать на полу, — великодушно соглашается Саймон.

Кван переводит Ду Лили и его слова, и та начинает хихикать.

— Хочешь спать с жуками? — осведомляется Кван. — Кусачими пауками? Здоровенными крысами? О да, здесь много крыс, съедят твои пальцы. — Она устрашающе стучит зубами. — Как тебе это понравится, а? Не понравится. У нас один выход — мы все трое спать на эта кровать. В конце концов, это только на две недели.

— Это не выход, — возражаю я.

Ду Лили что-то озабоченно шепчет Кван. Та шепотом отвечает ей, энергично кивая сначала в мою сторону, затем — в сторону Саймона. «Бу-бу-бу-бу-бу!» — ворчит Ду Лили, качая головой. Она хватает нас с Саймоном за руки и тянет друг к другу, словно двух капризных малышей.

— Слушайте меня, свою тетеньку, горячие головушки, — выговаривает она на Мандарине, — у нас недостанет роскоши для ваших американских глупостей. Спите в одной постели, и к утру вы согреете друг друга и будете счастливы.

— Ты не понимаешь, — возражаю я.

— Бу-бу-бу! — Ду Лили разом отметает невнятные американские оправдания.

Саймон испускает нетерпеливый вздох.

— Я немного прогуляюсь, пока вы решите ваши проблемы. Что касается меня, я либо подчинюсь вам, поскольку я в меньшинстве, либо крысам на полу. В самом деле, что бы вы ни решили.

Неужели он разозлился на меня за мои слишком рьяные протесты? Это не моя вина, мысленно кричу я. Когда он выходит, Ду Лили следует за ним, браня его по-китайски:

— Если у вас что-то не ладится, ты должен это исправить. Ты муж. Она послушает тебя, но ты должен быть честным и просить прощения. Муж и жена отказываются спать вместе! Это неестественно.

Когда мы остаемся одни, я набрасываюсь на Кван:

— Ты ведь заранее все продумала, не так ли?

— Это не продумала, это Китай, — отвечает она с обиженным видом.

После нескольких секунд неловкой тишины я раздраженно говорю:

— Мне нужно в туалет. Где здесь туалет?

— Вниз по улице, поверни налево, увидишь сарайчик, большая куча черной золы.

— Ты хочешь сказать, что в доме нет туалета?

— Что я тебе говорить? — отвечает она, победно улыбаясь. — Это Китай.

Обед вполне пролетарский — рис и соевые бобы. Кван настояла, чтобы Ду Лили на скорую руку соорудила это нехитрое блюдо. После обеда Кван отправляется в здание местной общины, чтобы подготовить Большую Ма к фотосъемке. Мы с Саймоном разбредаемся в разные стороны изучать деревню. Я выбираю дорогу, восходящую к мощеной улочке, которая прорезает затопленные поля. В отдалении замечаю уток, шагающих друг за другом вразвалочку параллельно линии горизонта. Видно, китайские утки более дисциплинированные по сравнению с американскими. Может, они и крякают по-другому? Я делаю несколько снимков, чтобы потом вспомнить, о чем мне подумалось в этот момент.

Когда я возвращаюсь в дом, Ду Лили сообщает мне, что Большая Ма уже около получаса ждет фотосъемки. Пока мы шагаем к зданию общины, она берет меня за руку и говорит:

— Твоя старшая сестра и я когда-то вместе плескались в этих рисовых полях. Вон там, гляди.

Я представляю себе Ду Лили молоденькой женщиной, играющей с девочкой Кван.

— Иногда мы ловили головастиков, — продолжает она свой рассказ тоненьким детским голоском, — использовали наши косыночки вместо сетей. — Ду Лили имитирует движения ловца, потом делает вид, что пробирается по грязи. — В те дни руководители в деревне говорили нам, что женщинам полезно глотать головастиков как противозачаточное средство. Мы понятия не имели, что это такое. Но твоя сестра сказала: «Ду Лили, мы должны быть хорошими маленькими коммунистами». Она заставляла меня глотать этих черных тварей.

— Не может быть!

— Как я могла ослушаться? Она ведь старше меня на два месяца!

Старше?! Как может Кван быть старше Ду Лили? Ду Лили — просто древняя столетняя старуха. Ее руки грубы и мозолисты, лицо изборождено глубокими морщинами, во рту не хватает зубов. Вот что происходит, если не пользоваться кремом «Ойл оф Юлэй» после долгого тяжелого дня на рисовом поле.

Ду Лили причмокивает губами:

— Я проглотила штук двенадцать, может, больше. Я чувствовала, как они извиваются у меня в горле, плавают в животе, скользят по моим венам. Они извивались во всем моем теле. А в один прекрасный день я заболела, и доктор из большого города спросил меня: «Эй, товарищ Ду Лили, ты что, ела головастиков? У тебя глисты!»

Она смеется, потом ее лицо серьезнеет.

— Иногда я спрашиваю себя, не потому ли никто не захотел на мне жениться. Да, наверное, именно поэтому. Все знали, что я ела головастиков и никогда не смогу выносить сына.

Я ловлю ее задумчивый взгляд, разглядываю ее кожу, загрубевшую на солнце. Как несправедливо обошлась с нею жизнь!

— Не волнуйся, — она гладит мою руку, — я не виню твою сестру. Сколько раз я радовалась, что не вышла замуж! Да, да, — так хлопотно заботиться о мужчине. Я слышала, что половина мозгов находится у них между ног — ха! — Она хохочет, имитируя разудалую походку пьяницы. Потом снова становится серьезной. — Иногда, правда, я говорю себе: Ду Лили, ты была бы хорошей матерью.

— Часто и дети доставляют кучу хлопот, — тихо говорю я.

Она кивает.

— Столько сердечной боли.

Какое-то время мы шагаем молча. В отличие от Кван, Ду Лили производит впечатление разумного, рассудительного человека, которому можно спокойно довериться. Она не общается с Миром Йинь или, по крайней мере, не болтает об этом. А может, я ошибаюсь?