Морская дорога - Урсула Ле Гуин

     - Как ты насчет путешествия вокруг Тилламук-Хэд этим летом?

     - По Тилламук-Хэд. Вокруг нельзя - в море упадешь!

     Это путешествие они собирались совершить еще в то лето, когда он писал диссертацию.

     - Ладно, - сказал он, - тогда поехали в Орэ-гэн! - И они поехали на Запад - от этих старых городов, через бесконечные прерии и пустыни, через горы, на Запад вместе с солнцем, на взятом напрокат добром старом "Мустанге". На этот раз бабушка осталась дома, на Бретон-Хэд; ей нравилось, чтобы они приходили к ней в гости, и она готовила специально для них всякие изысканные блюда - лососину на пару, политую укропным майонезом, "говядину по-бургундски", форель, час назад пойманную в ручье Клэтсэнд-крик и сразу же поджаренную.

     - Когда мой муж был управляющим большого отеля в Сан-Франциско, - говорила она, - я училась готовить у нашего шеф-повара, француза.

     - Господи, она - просто чудо! - шептал Дейв. Они жили в маленьком домике на Хэмлок-стрит и спали в той маленькой комнате, которая когда-то была комнатой Вирджинии; индейская корзиночка и зеркало в раме из слоновой кости с зеленоватым стеклом, покрытым сеточкой трещин, по-прежнему стояли на туалетном столике с мраморной столешницей. Они гуляли по пляжу, ездили автостопом на Прибрежную гряду. Дейв изучал карты и каждый день ставил перед ними новую цель. "Говорят, что с этой стороны Сэддл-маунтен проезда нет, - заявлял он, - но я нашел другой путь!" И уже чувствовал себя победителем, покорителем Запада. Она же следовала за ним, точно покорная индейская скво.

     - Я в этом году что-то ни разу лосей не видела, - сказала она примерно за неделю до их отъезда.

     - Охотники, - откликнулась бабушка. - И строительство.

     - Лоси? - спросил Дейв. - Ты хочешь увидеть лосей? - Он узнал у мальчишек на заправочной станции, где еще можно встретить лосей, и провез ее по всем тем глухим дорогам, которые мальчишки ему назвали. Они перебрались через Никани-маунтен, спустились с ее склонов в Нехалем-Спит; они обычно ехали до тех пор, пока можно было ехать. Они бродили по длинным дюнам над болотами, между рекой и океаном. "Вон, вон!" - кричал он возбужденно, когда коронованные ветвистыми рогами темные тени шарахались от них и уходили подальше в чащу. Он тогда все-таки поймал для нее лосей; он их подарил ей! А потом они вернулись домой в своем маленьком сером "Мустанге" - снова через Никани-маунтен и по той дороге, которая шла прямо над сумеречным морем. Ее мать подала им холодный ужин: ветчину и салат с фасолью и попросила Дейва:

     - Расскажи мне об огненных мухах. - Он обращался с ней, как с ребенком, и она вела себя с ним, как доверчивый ребенок.

     - Мы в детстве называли их "светляками", - сказал он. - Если набрать их побольше в какой-нибудь кувшин, то через некоторое время они привыкали и начинали все вместе вылетать оттуда и снова туда влетать. - Он говорил о своем детстве так, словно оно было очень-очень давно и теперь на свете больше никаких светляков не существовало.

     Лили слушала со своей обычной милой покорностью.

     - А я слышала только такое название, - сказала она, - "огненные мухи".

     - "Не пересечь им Скалистые горы", - сказала Вирджиния, и ее мать тут же подхватила:

     - Да-да. Это из твоего стихотворения...

     - "Искры", - подсказала ей Вирджиния, внутренне изумляясь. Она и не знала, что мать прочла ее книжку; книжка, новенькая и хрустящая, стояла на полке в гостиной; казалось, ее никто и в руки не брал. Этот сборник стихов Вирджинии получил первую премию Йельского университета на конкурсе молодых поэтов. "Неплохо, а?" - сказал тогда Дейв.

     И вот, два года спустя, все лето, проведенное дома, она проплакала. Слезы - единственное, что она получила от этого лета. Слезы, выплаканные в одиночестве - в маленькой темной спаленке, ее бывшей комнатке, и на берегу океана, и у бабушки на кухне, когда она отмывала в раковине следы от вареных моллюсков.

     Слезы, наспех проглоченные, спрятанные, высохшие.

     Невидимые слезы. Сухие, испарившиеся, превратившиеся в кристаллики соли. Они кололи ей глаза и застревали в горле болезненным комком. Казалось, она могла бы плеваться сухой солью. И еще это было лето молчания. Каждый вечер Дейв звонил из Кэмбриджа, чтобы рассказать ей, какие квартиры он видел, какую квартиру нашел, как продвигается работа над его книгой о Роберте Лоуэлле .

     Это Дейв тогда настоял, чтобы она провела лето на Западе. Он подарил ей Орэ-гэн. Сказал, что ей нужно отдохнуть, взбодриться, а лето в Кэмбридже всегда ужасное, жаркое, удушливое. "Ты пишешь?" - спрашивал он, и она говорила "да", потому что ему очень хотелось подарить ей и ее же собственное творчество. Каждый вечер он звонил и разговаривал с ней, и она, повесив трубку, каждый раз плакала.

     Ее мать обычно сидела в маленьком садике за домом.

     Между огромными рододендронами под окном спальни и ветхой оградой, державшейся только за счет старой вьющейся розы, была неширокая полоска заросшей травой земли, и Лили поставила там два шезлонга.

     По вечерам воздух был пропитан ароматом роз. С северо-востока, с континента, дул теплый ветер. В центральных районах, по слухам, жара стояла просто обжигающая. Даже здесь, на побережье, в доме было душновато. "Выходи, посиди со мной", - говорила ей мать, и она, перестав наконец плакать у себя в маленькой темной комнатке, умывалась, старательно смывала с лица соль и выходила наружу. Ее мать, Лили, была удивительно похожа на тот цветок, в честь которого ее назвали - призрачно белая в сумерках между огромным розовым кустом и темными рододендронами. Никаких огненных мух здесь не было, но ее мать сказала, показывая на мощные ветви:

     - Там раньше часто сидели ангелы. Ты их помнишь, Вирджиния?

     Она покачала головой.

     - На траве, на ветвях деревьев. И ты с ними разговаривала. А я никогда не могла!

     Жаркий ветер с континента уносил прочь звуки моря, хотя был довольно сильный прибой и волны бились совсем рядом, на том конце Хэмлок-стрит. Но сегодня они едва слышали их грозный рокот.

     - Однажды ты у них спросила: "А что делает Диния?"

     И мать рассмеялась. А у Вирджинии снова потекли слезы, но светлые и совсем не соленые; они лились щедро, потоком, и она их пила.

     - Мама, - сказала она, - я все еще не знаю, что делаю!

     - О, ну да... - сказала Лили. - А почему бы тебе не остаться здесь, в Орегоне? Я уверена, что Дейв мог бы найти работу в одном из здешних колледжей.

     - Мама, он же теперь преподает в Гарварде! Он уже адъюнкт-профессор, мама!

     - Ах, да... Давно ты меня не называла "мамой", верно?

     - Да. Но мне все время хотелось это сделать. Это ничего?

     - Конечно, что ты! Просто мне всегда раньше казалось, что слово "мама" для меня не подходит.

     - А что же, по-твоему, тебе подходило?

     - Да так, ничего... Я, наверное, никогда по-настоящему и матерью-то не была, ты же сама знаешь. Именно поэтому все-таки чудесно, что ты у меня родилась!

     Что у меня родилась дочка. Но я всегда чувствовала себя немного неловко, когда ты называла меня мамой, потому что это.., было не совсем правильно.

     - Да нет, это было правильно. Послушай, мама: я потеряла ребенка. У меня в начале июня был выкидыш.

     Я не хотела говорить тебе. Не хотела, чтобы ты огорчалась. Но теперь я хочу, чтобы ты это знала.

     - Ах ты, моя милая! - и долгий, долгий вздох в темноте. - Ах ты, моя милая, бедная девочка! Как жаль!

     И они никогда не возвращаются обратно. Уйдут - и уж навсегда.

     - Они просто не могут перебраться через Скалистые горы, мама.

     Лето в Вермонте. Воздух, как теплое влажное шерстяное одеяло, плотно обмотанное вокруг тела, закрывающее рот и нос, мягкое, удушающе мягкое и мокрое внутри, словно от пота. Словно шерстяное одеяло, пропотевшее насквозь. Зато никаких слез - ни мокрых, ни сухих, ни соленых, ни сладких.

     - Меня беспокоит твоя полная погруженность в себя, - сказал ей Дейв. - Я считал, что мы с тобой отличные партнеры, и весьма необычные, надо отметить.

     Но вдруг оказалось, что ты от этого партнерства не получила практически ничего, а я так до сих пор не понял, к чему же ты, собственно, стремилась. Скажи, чего ты все-таки хочешь, Вирджиния?

     - "О, этого нам никогда не узнать!" - безжалостно процитировала она чьи-то строки. Она вообще стала какой-то недоброй, несправедливой. - Я хочу закончить диссертацию и преподавать в колледже, - сказала она.

     - Так, значит, ты решила отказаться от идеи стать писателем?

     - А что, я не могу одновременно и писать, и преподавать? Ты же можешь.

     - Ах, если бы у меня хватало времени на то, чтобы писать!.. По-моему, ты сама хочешь отказаться от тех благ, за которые большая часть писателей готовы просто драться. Господи, отказываться от свободного времени!!