Тибо, или потерянный крест - Жюльетта Бенцони

— А долго ли вы сумеете хранить для меня собственное сердце? Ведь может случиться, что мне теперь не скоро выпадет счастье увидеть вас.

— Тибо, я никогда не забираю того, что отдала! И я умею ждать... надеюсь, вы тоже?

Не дожидаясь ответа, она наклонилась к нему и поцеловала в губы, а затем, схватив за руку полностью ушедшую в собственные размышления Ариану, побежала в сторону дворца, увлекая девушку за собой. И только теперь он поднялся с колен.

— Навсегда, Изабелла! — крикнул он, и ветер донес его слова до девичьего слуха. — Я навсегда принадлежу вам!

Несколько дней спустя брак Марии Комнин и Балиана д'Ибелина был должным образом благословлен и освящен. На следующее утро Тибо покинул Наблус, едва открыли городские ворота, едва первые солнечные лучи коснулись вершины горы Гаризим. В городе снова воцарилось спокойствие: Филипп Эльзасский и его люди уехали вскоре после прибытия «жениха»; они направились на север...

Глава 5

Король-рыцарь и слава

Конь одного из всадников его свиты потерял подкову, и Тибо остановился в городке под названием Белин, чтобы подковать коня. Пока его люди искали кузнеца, бастард подошел к фонтану, укрывшемуся в тени двух сикомор посреди красивой площади... Там какой-то человек, сидя на камне, жевал краюху хлеба с красным луком, ломтики которого он отрезал от крупной луковицы, придерживая ее большим пальцем и ножом почти таким же длинным, как римский меч. Управлялся он с ним на удивление ловко, а, отрезав очередной ломтик, потом медленно жевал хлеб с луком, как человек, понимающий ценность еды. Тибо приблизился к нему, зачарованный и обликом незнакомца, и его манерой есть. Надо сказать, он и впрямь выглядел живописно. Буйная грива рыжих волос и такая же рыжая борода, над которой торчал облупившийся на солнце нос; широкие ладони и толстые пальцы делали его похожим на крестьянина; у него и лицо было по-крестьянски спокойное, даже чуть туповатое — словом, у Тибо и сомнений бы никаких не возникло в социальной принадлежности мужчины, если бы на незнакомце не было кольчуги с наголовником и если бы к дереву, в тени которого стоял могучий конь, не был подвешен удлиненный миндалевидный щит с тремя огромными зелеными трилистниками на лазурном фоне. Оставалось лишь выяснить, откуда прибыл этот одинокий рыцарь и куда он направляется, потому что юноша не помнил, чтобы когда-нибудь видел его прежде.

Учтиво поздоровавшись с ним и извинившись за то, что, хотя и желая оказать ему какую-нибудь услугу, помешал его трапезе, Тибо, заметив, что голубые глаза неизвестного вопросительно на него смотрят, представился:

— Мое имя Тибо де Куртене, и мне выпала великая честь быть щитоносцем Его Величества Бодуэна, четвертого из носивших это имя, милостью Божией короля Иерусалима.

— Прокаженного?

— Да, прокаженного, но душа у него куда более благородная и отважная, чем у многих здоровых! — парировал Тибо, чувствуя, что начинает закипать.

Собеседника это нисколько не тронуло.

— Я сказал это вовсе не для того, чтобы его унизить, а просто потому, чтобы не вышло ошибки, — объяснил тот, вытряхивая крошки из бороды и распрямляясь во весь рост, отчего Тибо показалось, будто сам он как-то съежился. — Я — Адам Пелликорн, сеньор Дюри из Вермандуа, — объявил он.

— Вермандуа? Вы, стало быть, из людей графа Фландрского?

— Раньше был!

— Раньше? Что вы хотите этим сказать?

— Хочу сказать, что перестал принадлежать к их числу, потому что не желаю больше быть среди них.

— В самом деле? А как же феодальная клятва верности?

— Клятву я приносил не ему, а монсеньору Родольфу, графу де Вермандуа, его тестю, которого уже нет с нами... а прежде всего — Господу Богу! Своими мечом и копьем я служу Царю-Христу, а не какому-то там графу Триполитанскому или князю Антиохийскому, жаждущим отнять у сарацин земли, которые те у них отобрали!

Затем Адам объяснил, что Филипп Эльзасский два дня назад отбыл в Тивериаду в замок графини Триполитанской, где его уже ждали. И отбыл туда со всеми своими людьми, к которым присоединились многие бароны королевства, а также воины, сотня тамплиеров и еще того больше госпитальеров — последние близки к графу Триполитанскому, охотно использовавшему их мощную крепость Калаат-эль-Хосн (Крак де Шевалье) как отправную точку для своих походов. Князь Антиохии, Боэмунд III, должен был отправиться с ними, чтобы все эти люди помогли ему отвоевать Аранк, феод его жены. Что касается Раймунда Триполитанского, он желал снова прибрать к рукам всю долину Оронта.

— Ну, а я, — заключил рыцарь Пелликорн, — прибыл сюда, чтобы помолиться у Гроба Господня, попросить, чтобы мне были прощены мои грехи, а очистив совесть от грехов, защищать Святой город и все франкское королевство. Так что я возвращаюсь в Иерусалим!

Но Тибо уже не слушал его, он пытался осознать невероятные сведения, которые только что простодушно выложил ему исполин. Не может быть, чтобы все эти люди, составляющие значительную часть войск, которыми располагал король в мирное время, и еще более необходимых ему во время войны, отправились в Сирию на поиски приключений и ради личной выгоды знатных сеньоров, причем один из этих последних, похоже, напрочь забыл, что не так давно был регентом королевства. Бодуэн не мог дать на это согласия, это было бы равносильно самоубийству... разве что он и впрямь при смерти!

При мысли об этом у Тибо перехватило горло, но он мгновенно опомнился:

— Вы хотите служить королевству? Тогда следуйте за мной, не мешкая! Нам нельзя медлить ни минуты!

— Куда мы идем?

— К королю! Что-то мне подсказывает, что ему нужна помощь.

И он бросился к своей свите, крича на ходу: «По коням!» — да так, что легкие едва не лопнули. Оставшийся до Иерусалима путь — примерно полтора лье — они промчались с бешеной скоростью. Адам Пелликорн, ни о чем больше не расспрашивая, последовал за ним: он был человеком скорее медлительным, однако любил тех, кто умеет быстро принимать решения, и этот юноша ему понравился.

Добравшись до крепостной стены, Тибо перевел дух: в городе, похоже, все спокойно. Никаких признаков траура не заметно, а над башней Давида тихонько колышется под осенним ветром королевское знамя. Стало быть, Бодуэн все еще жив. Так же спокойно было и в тесных переулках; ни одна церковь и ни один монастырь не распахнули двери настежь, не было слышно гула традиционных общих молитв, которые обычно читают, когда государь находится при смерти. Куда ни глянь — люди мирно занимались своими делами.

Раскаты громкого голоса донеслись до него в ту минуту, когда он, в сопровождении только что завербованного сторонника, твердо решившего ни на шаг от него не отступать, уже собирался подняться в королевские покои. Ему не составило ни малейшего труда догадаться, кому принадлежит этот низкий и вместе с тем визгливый голос: Жослену де Куртене! Похоже, он охвачен сильным гневом. К тому же, кажется, не вполне трезв: ту малость храбрости, на какую он вообще был способен, сенешаль добывал из «божественной бутылки».