Последний Танцор - M. Поповец

— Да?

Дэнис уловила в собственном голосе пьяное отчаяние, ощутила что-то похожее на отвращение.

— Если я поступила правильно, то почему мне сейчас так плохо?

— Это было трудно сделать. Но все равно правильно. — Каллия смахнула слезу со щеки Дэнис. — Можешь поплакать, если тебе станет от этого легче.

Дэнис всмотрелась в размытый образ Сьерран.

— Я не плачу.

Каллия улыбнулась с такой неизбывной грустью, что телепатке стало не по себе; она не понимала, почему ее подруга так печальна.

— Я и не говорила, что ты плачешь. — Она положила руку ей на затылок, притянула Дэнис поближе к себе и прошептала: — Ты самая крутая малышка из всех, кого я встречала. Но даже крутым иногда можно поплакать.

Дэнис сквозь слезы долго смотрела на нее, потом внезапно придвинулась и поцеловала в губы. Каллия резко отшатнулась и рявкнула:

— Прекрати немедленно. Это не имеет никакого отношения ко мне. И вообще ни к чему, кроме того, что ты чувствуешь после своего поступка.

— А что я чувствую?

— Тебе виднее, — уже мягче заметила Каллия. Дэнис заморгала:

— Трудно сказать. Я стараюсь не думать об этом.

— Я знаю.

— То есть я хочу сказать, а какой смысл? Делаешь то, что должен. Вот и все. — Дэнис показалось, что Каллия гораздо пьянее ее самой, потому что та качалась туда-сюда перед взглядом девушки. — И не важно, что ты потом чувствуешь, верно?

— Нет, это очень важно! — твердо сказала Каллия.

— А-а, плевать! — Дэнис опрокинула бутылку, ощутив на нёбе и языке последние капли теплой текилы, и отбросила ее в сторону. Потом вытерла онемевшие губы. — В таком случае я чувствую себя ужасно. — Она вдруг судорожно сглотнула. — Ой, кажется, меня сейчас опять стошнит.

Через несколько секунд так и произошло. Она смутно ощущала, что ее поддерживают руки Каллии. После того как прекратились спазмы, она дала ей стакан воды, который Дэнис, сотрясаясь, осушила одним глотком.

Дэнис прислонилась к стене, немного удивленная тем, что ее снова окружает кольцо рук Каллии. Вначале она напрягалась, потом ей с трудом удалось расслабиться. Они долго сидели молча на полу ванной. Дэнис закрыла глаза и плыла куда-то в пьяном тумане, измученная, обессилевшая, не осознавая ничего вокруг, кроме теплых, обволакивающих рук Каллии и прикосновения ее щеки.

— Кто сказал тебе, что ты должна быть сильной? Вопрос прозвучал неожиданно, и Дэнис ответила, не раздумывая:

— Мой отец. Весь мир был настроен против него, а он никогда не сдавался. Он говорил нам, что и мы должны быть такими. — Ее саму удивило то, как перехватило горло при воспоминании о Карле. Она продолжала, удерживая бурю слез: — Это было последнее, что он сказал нам, мне и моему брату: всегда помнить, что мы сильнее всех остальных. Что мы лучше.

— Сколько тебе было, когда он погиб?

— Девять. Мне было... — Ее голос прервался, и Дэнис Кастанаверас, спустя четырнадцать лет после смерти родителей и термоядерного взрыва, разбившего всю ее жизнь надвое, погубившего всю ее семью и всех друзей, прошептала: — О господи, мне было всего девять, — и вновь зарыдала, впервые оплакивая все, что потеряла, и скорбя над тем, кем она стала.

Лан поскребся в дверь так тихо, как только смог. Он едва расслышал, как Каллия разрешила ему войти.

Они все еще находились на полу в ванной. Каллия сидела прямо, не шевелясь, словно статуя, и держала Дэнис. Та спала, свернувшись клубочком, убаюканная теплотой ее рук.

— Ну и как она?

— Напилась и отрубилась. Завтра она проснется с ужасной головной болью. Я проверила запасы Беннета — у него ничего нет от похмелья.

— А я и не знал, что в нашей берлоге есть алкоголь. Где она его раздобыла?

— Где-то на кухне был запрятан. Лан кивнул:

— Она меня удивляет.

— Да? И почему же?

Ему внезапно показалось, что сестра обиделась.

— Я думал, она покрепче.

— Она крепче, чем ты можешь себе представить. Хорошие люди не должны делать того, что сделала она. Ей потребуется время, чтобы свыкнуться с этим.

— Он был миротворцем, — тихо проговорил Лан. — И заслужил смерть.

— Он был неплохим человеком, — прошипела Каллия, — и делал то, что считал правильным. А Дэнис приговорила его к смерти. — Каллия отвернулась от брата. — У нее есть совесть. В отличие от других.

Лан резко встал, повернулся и шагнул к двери.

— Мне не нужна совесть, — проворчал он, выходя в коридор. — У меня имеется сестра.

ПРЕСС-ДАЙДЖЕСТ: ШОУМАК НА ПЕНСИИ

Это моя последняя статья.

Вот я сижу здесь сегодня ночью, проходят последние мгновения моей прежней жизни, и я вынужден вспоминать, что ее заполняли горечь, дешевые наркотики и еще более дешевый алкоголь. Приходится признать: за статьи мало платят.

Даже сейчас, когда я пишу эти строки, синдикат, который публикует мои работы, и эта мерзкая порода людишек — я имею в виду гадких, лживых и подлых юристов из «Мондо Кул, инкорпорейтед» — пытаются лишить меня пенсионных выплат, заработанных мною двадцатилетним рабским трудом. Я, слепой чудак, чья писанина одинаково усердно служила двум богам — прибыли и пагубным излишествам.

Они, разумеется, урвали свой кусок прибыли. За все эти годы более восьмидесяти процентов дохода от выпуска «Пресс-дайджеста» поглотили эти алчные твари из Редмонда, эти корыстные, ненасытные пиявки, пьянеющие от одного запаха денег.

Кое-кому может показаться, что мне жаль самого себя.

Считайте, что попали прямо в яблочко.

Сегодня исполняется ровно двадцать лет.

Эх, надо было мне хорошенько подумать, когда я только начинал. Ну да, я был невинным. Буквально девственником. И юристы из «МОНДО КУЛ, СИНДИ, мать их, КЕЙТЕД» освежевали меня и подвесили тушу на крючьях, а мою кровоточащую шкуру присолили и растянули у себя на стене. Они заставили меня подписать контракт, к которому не прикоснулся бы ни один здравомыслящий писатель. Они разрушили мою жизнь на последующие двадцать лет, не оставив мне ничего, кроме сексуальной благосклонности со стороны почитательниц, в плане компенсации, а потом рыдали крокодиловыми слезами над моей болью и агонией по пути в банк.

Вы полагаете, их вероломство на этом завершилось? Нет? Напрасно.

Поверьте, я изумлен куда сильнее. Это так непохоже на них.

Как бы то ни было с сегодняшнего дня и впредь я пишу когда захочу, как захочу и что захочу, на своих условиях.

Но вначале я должен спасти мир вот этой статьей... Может быть, я еще вернусь.

9

В четверг, 28 мая, около пяти часов вечера Николь Эрис Лавли послала за Дэнис.

Ей было приказано захватить свой ручной компьютер. Лавли приняла ее в столовой старого фермерского дома, обставленного антикварной мебелью в американском колониальном стиле. Старуха сидела в кресле-качалке, а Домино Терренсия стояла сзади, положив руку на спинку. Николь указала Дэнис на стул с прямой спинкой, стоящий напротив окна, и сказала:

— Пожалуйста, садитесь.

Из окон открывался живописный вид на поля пшеницы, все еще ярко освещенной солнцем. Дэнис уселась, попутно заметив:

— А я — то гадала, почему в столовой почти все вегетарианские блюда на основе пшеничной муки?

— Как вы себя чувствуете?

По правде говоря, Дэнис еще немного трясло, но ничто на свете не заставило бы ее признаться в этом высушенной старухе, наблюдавшей за ней сейчас.

— Я... прекрасно, мэм. — И, не зная почему, добавила: — Немного ломит в затылке.

Домино Терренсия чуть приподняла бровь.

— Никакого похмелья? — спросила Лавли. Дэнис ровным голосом ответила:

— Нет, мэм.

— Хорошо. Я хотела поговорить с вами, — продолжала старая женщина. — Вы произвели на всех нас большое впечатление за то короткое время, что находитесь здесь.

— Даже не знаю, что на это ответить.

— Не надо ничего отвечать, это просто высказывание. Я пыталась решить, что с вами делать дальше.

— Каллия говорила, что это не составит проблемы. Лавли тонко улыбнулась:

— Каллия — очаровательная девушка. Но не думаю, что она изучила больше сотни психометрических профилей за всю свою жизнь, в то время как я просматриваю в среднем по десять штук за день на протяжении последних сорока лет. И никогда не принимаю решения без этого. Ваш был дополнен ответами, полученными во время беседы с Каллией, и я не буду скрывать, что он беспокоит меня. Вы все еще любите вашего бывшего работодателя.

Дэнис не стала отрицать, но возразила:

— Это обстоятельство нисколько не влияет на мое отношение к Объединению в целом и не меняет сути моих обязательств перед организацией.

— У вас невероятно высокий индекс преданности. Обычно я нахожу это превосходным признаком, однако в вашем случае ваша лояльность распространяется на слишком большое количество объектов. Риппер, ваш инструктор Роберт Йо, ваш друг Джимми Рамирес и неизвестно кто еще. Буду откровенной. Я намерена, мадемуазель Даймара, поставить вас к стенке.