Ртуть и соль - Владимир Кузнецов

– Я втравил тебя во все это. Я не хотел, не думал, что так получится.

– Божественным силам нет дела до наших мыслей, – в голосе девушки не было ни тени страха или отчаяния. Кажется, она смирилась со своим заключением. – Мне не за что вас прощать. Было… было приятно знать, что для кого-то я могу быть полезной, важной. Хоть немного. Наверное, умереть, как герой бульварного романа, интереснее, чем дожить до одинокой, бессмысленной старости.

– Героиня… – машинально поправляет Сол.

– Герой. У героинь должна быть большая любовь, множество испытаний и наконец – обретение возлюбленного. Умирать в опасных авантюрах – удел мужских персонажей.

– Никто не умрет, – Сол набирает в грудь побольше воздуха и обнимает Анну.

Девушка доверчиво прижимается к нему, кладет голову на плечо.

– Ваша жена… – начинает она тихо, – Эйлин… Вы любите ее?

Сол чувствует, как на грудь словно укладывают бетонную плиту. Не так просто ответить на этот вопрос. Любовь – это обоюдное чувство. Трудно любить ту, которой нет… даже если телесно она всегда рядом. Еще дома Сол часто спрашивал себя, любит ли он Алину такой, какой она стала. И если откинуть самообман, самоубеждение, он понимает, что не может ответить на этот вопрос.

– Я любил ее, – произносит он. – А потом она сбежала. Теперь… теперь я не знаю.

– Но вы же отправились за ней? Почему? – раздается шепот Анны, такой близкий, что перехватывает дыхание. Кровь начинает стучать в висках. Сколько времени Сол не был с женщиной? С женщиной, которая по-настоящему нравится?

– Я… я не хотел, не собирался. Я даже не знал, куда она отправилась. То, что я оказался здесь, в том же городе, где очутилась и она, – скорее случай, даже не случай – некая высшая воля…

– Я не понимаю.

– Если я объясню, ты решишь, что я сумасшедший.

Какое-то время Анна молчит.

– Вы не похожи на сумасшедшего, Эдвард, – произносит она уверенно. – Но еще меньше вы похожи на обычного человека. Даже на иностранца.

– Я… – начинает Сол, чувствуя, как внутри в нем что-то проваливается от страха и облегчения.

В этот момент раздается громкий металлический скрип, и сноп яркого света ослепляет пленников.

– Кто вы?

Золотые галуны мертвенно отблескивают на черном бархате камзола. Витиеватый знак, сплетение двух окружностей и косого креста – знак епископальной гвардии. Лицо инквизитора болезненно бледное, взгляд мутный, как у беспробудного пьяницы или опытного наркомана.

– Эдвард Маллистер Сол, промышленник.

– Какие обстоятельства связывают вас с Гиреном Леклиджем?

– Я не знаком с этим господином.

– С Аридоном Рейгом?

«Это классический литературный персонаж», – язвит внутренний голос.

– Познакомились на званом ужине сэра Сейджема Данбрелла, баронета, ныне покойного.

– Что вы делали у него дома?

Сол задумывается.

– Отвечать!

– Искал полезных знакомств.

– Конкретнее!

– Мне сказали, что через него можно быть представленным хранителю тайной печати.

– Каков ваш интерес к столь важному государственному лицу? Вы шпион?!

– Нет! – Сол решает, что ложь сейчас будет опаснее правды. – Я читал в газете… В доме хранителя сейчас находится одна дама… Мисс Эйлин Чайльд. Я… я хотел познакомится с ней.

– Ага!!! – Крик инквизитора оглушает Сола. Костлявый палец обвиняюще упирается в грудь пленника: – Это хорошо, что ты не отпираешься.

– Мне нет причин…

– Молчать!!! Мы все знаем про тебя! Ты Эд Сол, бомбист из Гвардии Филинов. Твои гранаты отправили в иной мир немало душ. Ты прислужник мерзкого чудовища, чьи кровавые деньги использовал для того, чтобы стать уважаемым членом общества. Ты убил своего капитана, Сейджема Данбрелла, подделал документы о списании и дезертировал!

– Данбрелл скончался от раны, полученной в бою…

– Не лги, мерзкая тварь! Ты убил своего капитана, ибо ты ненавидел его. Никакие оправдания не смоют с тебя эту кровь! Или ты будешь отрицать, что Данбрелл обманом заполучил твою фабрику? Что устроил нападение дулдитов на нее?!

– Не буду, – Сол старается остаться спокойным. Страх сковывает его. Проклятая ищейка знает все… А то, чего не знает, с готовностью заменяет удобной фальшивкой.

– Месть – не оправдание убийству. Тем более убийству офицера. Это смертная казнь, слышишь?! Но и без того преступлений твоих хватит на десятерых висельников! Шашни с колдуном Леклиджем – лишь последний твой грех. Повод, а не причина.

Сол, не мигая, смотрит в мутные глаза инквизитора.

– За последний год меня приговаривали к смерти уже три… даже четыре раза. Выходит, я чертовски удачлив.

Резкий удар кулаком в горло заставляет Сола, ослепленного и оглушенного внезапной болью, захрипеть.

– Сжечь тебя я могу и с раздробленной глоткой, – шипит черный мундир. – А заодно без пальцев и причинных мест. Не вздумай мне дерзить.

Эдвард пытается восстановить дыхание. Ищейка бьет умело – больно ужасно, но гортань, кажется, цела. Инквизитор отступает на пару шагов, закладывает руки за спину. У него вид художника, любующегося удачным мазком. В каменном мешке, где проходит допрос, стоит тяжелый запах спекшейся крови, пота и испражнений. Мебели нет. Есть только вделанные в стену кольца, к которым привязан пленник. На противоположной стене, рядом с ржавыми дверями в стену вделан газовый рожок. В его мерцающем свете инквизитор похож на восковую фигуру.

– Мисс Лоэтли, – начинает Сол. – Она не имеет никакого отношения…

– Нам известно все, к чему имеет отношение мисс Лоэтли, – обрывает его инквизитор. – В каких отношениях состоите с мисс Эйлин Чайльд?

– Ни в каких…

Быстрый, болезненный удар в печень заставляет Сола обвиснуть на цепях. Инквизитор хватает его за челюсть, заставляя смотреть в глаза.

– Не лгать мне! – процеживает он сквозь сжатые зубы. – Эта ведьма – твоя жена!

«Они подслушивали наш разговор в камере», – запоздало соображает Сол. Снова удар, в солнечное сплетение, так, что темнеет в глазах и перехватывает дыхание.

– Что вы замыслили? В какой связи состоите с хранителем тайной печати? Как он связан с Филинами и Рипперджеком? Кто направлял удары дулдитов?! Отвечать!!!

Твердые, холодные пальцы сжимают горло Эдварда. Сол повисает на удерживающих его веревках. Ноги тоже привязаны, но кольца явно не рассчитаны на его рост. Инквизитор получает коленом в пах, отпускает горло пленника, невольно отступает, скорчившись от боли.

– Ты… – хрипит он, – ты сам себя жрать будешь… я с тебя всю кожу сниму, лоскутами…

В этот момент сумрак за его спиной словно сгущается, обретает форму силуэта. Невысокий и сутулый, с длинными, как у орангутана, руками, в висящей мешком одежде, этот человек с первого взгляда вызывает страх и отвращение. Не сумев сдержаться, Сол застывает, глядя на неизвестного за спиной инквизитора. Черный мундир перехватывает этот взгляд.

– Не пытайся меня дурачить…

Эти слова, как в плохом кино, прерываются, когда покрытые бурыми волосами ладони сжимают горло инквизитора. Неизвестный всем весом наваливается на жертву, валит ее на пол, где происходит недолгая, ожесточенная борьба. Наконец странный человек поднимается на ноги, а инквизитор остается лежать – с посиневшим лицом и черными отметинами на шее. Человек находит в кармане мертвеца ключ и освобождает Сола.

– Зови – Шкура, – произносит он. Голос его – нечто среднее между карканьем и лаем. – Иди за мной. Или хочешь тут остаться?

– Не хочу, – Сол потирает отекшие запястья. – Надо забрать Анну.

– Уже. С ней проще было, ее не допрашивали.

Шкура разворачивается к Эдварду, вперив в него маленькие, глубоко сидящие глазки, почти скрытые в тени надбровных дуг. От этого взгляда становится неприятно, жутко. Внезапно Шкура выбрасывает вперед руки, сграбастав Сола за лацканы пиджака, и одним мощным рывком подтягивает к себе. Прежде чем Сол успевает удивиться, в глазах у него темнеет, а пол под ногами словно исчезает.

Чувство падения длится не более нескольких секунд. Потом зрение возвращается, равно как и другие чувства. Сырая затхлость подвала сменяется уютным запахом людского жилья – немного пыли, немного пота, немного запахов еды и парфюма.

Шкура отпускает Эдварда.

– Садись, – тычет он в бархатное кресло. – Жди.

И, прежде чем Сол успевает удивиться, выскакивает за единственную дверь. Она глухо хлопает за ним, щелкает замок. Эд оглядывается.

Комната, в которой он оказался, невелика – три на три метра, не больше. Излишня меблировка делает ее еще теснее: тут стоят два кресла, книжный шкаф, небольшой круглый столик на резной ножке. На стене – накрытая плотной темной тканью картина. Эд поднимается, подходит к ней. Отчего-то он знает, кто изображен на полотне. Рука словно по собственной воле сдергивает завесу.

Да, это она. В глубоких, удивительно живых зеленых глазах – отчуждение и одновременно какой-то скрытый призыв. Одежда – красный атлас с желтой подкладкой, темно-зеленый платок, свободно спадающий на плечи – основа цветовой гаммы картины. Античные барельефы цвета слоновой кости, желтые бабочки, бледно-розовые гвоздики, кровавые маки – все лишь подчеркивает чистую белизну кожи, медную россыпь волос. Она прекрасна – художник сумел запечатлеть ту красоту, которая не передавалась ни одной фотографией, словно красота эта была не внешней, телесной, а внутренней – красотой души…