День народного единства: биография праздника - Юрий Эскин

Земский собор июня 1632 г. разорвал Деулинское перемирие и объявил войну. Но кампанию почти с самого начала стали преследовать неудачи. Назначенные первоначально воеводы – князья Д. М. Черкасский и Б. М. Лыков, оба состоявшие в родстве с Романовыми, видимо, недолюбливали друг друга и сразу разругались. Лыкова особо возмутило, что он стал вторым воеводой у весьма молодого по сравнению с ним человека. Он бросил Филарету, своему шурину, что-де уже стар подчиняться – более 30 лет ездит со своим набатом,[83] и вообще наговорил патриарху массу грубостей, после чего оба воеводы были отставлены [62, 374–377; 43, 269–270]. Тогда первым воеводой назначен был боярин М. Б. Шеин, известный своей героической обороной Смоленска 1611 г., а вторым к нему – князь Д. М. Пожарский. Во время «отпуска» воевод в Боярской думе в присутствии патриарха, видимо, была очень нервозная обстановка, происходили споры, о содержании которых нам неизвестно. Шеин зачем-то устроил скандал, оскорбляя бояр (однако, неясно, кого именно) намеками на их трусость и «вычитывая» свои былые подвиги, что выглядит на современный взгляд странно, если вспомнить, чем закончилась оборона Смоленска. Пожарский, как бы предчувствуя грядущую беду, заболел и был сменен А. В. Измайловым. Возможно, тогда ему дали другое задание – его авторитетом в который раз воспользовались для сбора средств на войну. В ноябре 1632 г. решением Земского собора Пожарский возглавил комиссию для очередного сбора «пятой деньги» вместе с уважаемым архимандритом московского Симонова монастыря Левкием и М. Ф. Глебовым [5].[84]

Долгие сборы поместного войска, неоконченная выучка полков «нового строя» и другие неурядицы не позволили использовать благоприятный политический момент. Если города на пути к Смоленску сразу сдавались и целовали крест царю Михаилу, то сам город, одна из мощнейших в Восточной Европе крепостей со стенами и башнями работы знаменитого Федора Коня, оставалась крепким орешком, и это несмотря на небольшой гарнизон и мощную осадную артиллерию, подвезенную Шеиным. Видимо, только теперь боярин понял, что оборонять крепость легче, чем ее штурмовать.

Когда период избрания нового короля в Польше закончился, молодой Владислав IV начал формировать армию, которая должна была снять осаду. Тем временем с юга на русские рубежи двинулись запорожцы, верные королю, они разорили ряд городов и разбили выставленный против них заслон; усилились и крымские набеги, что безусловно было искусно скоординировано новым польским правительством. Эти набеги имели еще одно негативное последствие: дворяне – помещики южных уездов побежали из армии спасать свои земли, семьи, имущество. М. Б. Шеин не проявлял особой активности, окружив свой лагерь укреплениями, он собирался взять город измором. Однако Владислав со своими полководцами успел собрать армию, которая осуществила тот маневр, который не удался Ходкевичу в 1612 г., – окружить осаждающих. Армия Шеина быстро таяла, из осаждающего он превратился в осажденного – а он был явно не Пожарский.

Неудачи, видимо, подкосили железное здоровье Филарета – более чем 80-летний старец, выдержавший аресты, ссылки, взлеты и падения, умер 1 ноября 1633 г. В помощь Шеину начали собирать вторую армию. Почувствовавший себя лучше Пожарский сначала опять поставлен был собирать «пятую деньгу» на нужды войска, а также летом 1633 г. дважды участвовал в сборе воинских сил «на берегу» для обороны от «прихода» крымцев [69, 251]. Шеин же проявлял крайнюю безынициативность. Даже блокированный, он находился в прекрасно укрепленном лагере и имел еще значительно больше войск, чем неприятель, но не попытался прорвать довольно тонкое окружение. Бездействие Шеина удивляло и соратников, и противников.

В октябре 1633 г. началась организация вспомогательного корпуса под командованием Д. М. Черкасского и Д. М. Пожарского [151, 122–123]. K ним в полк назначены были многочисленные чины Государева двора – стольники, стряпчие, московские дворяне и жильцы, а также городовые дворяне, а на жалованье собрана была огромная сумма – 50000 рублей [58, 213]. Однако было поздно. Полковой шатер (штаб) воевод должен был находиться в Можайске, там же планировали провести смотр войска. Служилые люди собирались крайне медленно. О качестве подобного войска позднее, в 1656 г., колоритно писал князь Н. И. Одоевский: «…городовые дворяня и дети боярские, которые написаны в списках… безконны и безодежны, в лаптях, и многие везут тележенка сами, а иные бредут пеши» [75, 195]. Пожарский и Черкасский, как могли, торопили неповоротливую дворянскую мобилизационную машину, но к январю 1634 г. у них было только 300 дворян, к марту прибыло два полка солдат в 3200 человек [114], а позднее собрали не более 4–5 тысяч. По данным польской разведки, собралось вообще не более 3000 [176, 197].

Неудивительно, что, проходя по своей стране, эти обнищавшие дворяне, силой вызванные на войну, порой устраивали настоящие погромы, в 1632 г. дети боярские брянчане, идя, видимо, к Смоленску, в селе Мокром Серпейского уезда «крестьян били и грабили, и всякими муками мучали, и животы все выграбили, и… лошеди, коровы и овцы – выгнали, и выграбя, те деревни пожгли» [75, 187]. Неудачей закончились и попытки привлечения на царскую службу казацко-крестьянских отрядов, под предводительством Ивана Балаша, в Можайск они не пришли. К тому же 18 марта в Можайске разразился большой пожар, уничтоживший имущество и припасы стоявших лагерем войск,[85] Дмитрий Михайлович писал в Москву: «…не токмо что рух-ледишко и запасенки, ничево не вынесли, все погорело, и ноне я… на твоей государевой службе и с людишки помираю голодною смертью – ни занять, ни купить… негде, вели государь мне… пожаловать из можайских из твоих государевых житниц взаймы запасу до просухи…» (из-за распутицы доставить новый провиант было невозможно) [114]. Просьбу удовлетворили, выдав из городских складов сухари и крупы.

Отряд Черкасского и Пожарского без особого успеха повоевал с передовыми частями польско-литовской армии, обошедшими Смоленск и продвигавшимися к центру страны, но натолкнувшимися на этот заслон и далее не пошедшими. Неизвестно, действительно ли войско Шеина ощущало крайнюю нехватку провианта и боеприпасов (ведь в Смуту бывало и похуже!) или это было только предлогом для капитуляции. И 26 февраля Шеин и Измайлов, не сделав ни одной попытки пойти на вылазку и очевидно полностью потеряв управление войском, сдались. Второй «смоленский триумф» широко праздновался в Речи Посполитой: на медали, выбитой по этому случаю в Гданьске, Шеин изображен на коленях перед восседающим на коне Владиславом, тот же сюжет запечатлен был в картинах маслом, украсивших королевские замки в Варшаве и Кракове, а также в широко опубликованной в Европе огромной карте – виде Смоленского сражения работы голландского гравера В. Гондиуса [73]. У Черкасского и Пожарского, как мы видели, не было достаточно сил для помощи Шеину, их отряд осуществлял скорее функции прикрытия путей в центральную часть страны и на Москву. О капитуляции Шеина Кремль известили Пожарский с Черкасским еще в конце февраля, и Михаила Федоровича особо возмутила ее крайне унизительная форма, бросающая тень и на царскую честь, чего Шеин мог бы и избежать. Пушки и знамена были оставлены неприятелю, воеводы публично били челом королю, а русские из Смоленска, перебежавшие в ходе осады к Шеину, были им выданы и казнены как изменники.

Шеин, трагичность судьбы которого, конечно, несомненна, был, наверное, единственным в военной истории полководцем, потерпевшим поражение и сдавшимся дважды в одном и том же месте и тому же самому противнику, правда, с промежутком в 22 года. Возможно, Филарет, благоволивший к Шеину, долгое время проведшему, как и он, в польском плену, поступил бы милостивее, но пришедшее к власти новое правительство, в котором влиятельны были вернувшиеся из ссылки Салтыковы и другие обиженные покойным Филаретом, жаждало найти и наказать виновных. В России, как правило, не наказывали за проигрыш боя и за сдачу в плен. За «полонное терпение» часто награждали. Но в данном случае Боярская дума, желая, видимо, оправдать тяжкое поражение, пошла на громкий процесс, и несчастные Шеин и Измайлов, обвиненные в измене, были приговорены к смерти вместе с находившимися при них в армии сыновьями [58, 217–219]. Припомнили Шеину и публичные оскорбления бояр, его «грубые и поносные слова», в том числе о том, что они, пока он воевал, «за печью сидели». Обвиняли его, правда без доказательств, и в том, что он, попав в первый раз в плен и присягнув Владиславу, якобы потом, после избрания Михаила Романова, оставался тайным «изменником», сторонником королевича, и сдался в этот раз, сохраняя прежнюю присягу (если бы это было правдой, он не вернулся бы на позор в Россию). Но, наряду с подобным абсурдом, на процессе вскрылось много действительно шокирующих обстоятельств. Например, сыновья Шеина и Измайлова в лагере вели разгульную жизнь (не следует забывать, что множество участников этой войны с обеих сторон со времен Смуты были близко знакомы, младший Шеин, например, провел детство в плену в Польше с отцом). Во время постоянных перемирий противники ездили из лагеря в лагерь в гости и бражничали. Особенной находкой для судей стал факт присутствия среди польских офицеров, веселившихся с сыновьями русских воевод, брата И. М. Заруцкого Захария, считавшегося, естественно, одним из главных врагов новой династии. Отметим, кстати, отличие Пожарского от Шеина, характеризующее обоих. Сыновья Дмитрия Михайловича никогда не позорили отца своим поведением, но в Можайске под его начало попал дальний родственник, князь Федор Пожарский. Сведений о его службе в разрядных записях и боярских книгах не имеется; пьяница и дебошир, он, видимо, никуда не назначался [146, 534; 151, 135][86] и, пользуясь своим громким именем, продолжал безобразничать в условиях войны. Дмитрий Михайлович пытался по-родственному урезонить его, но когда усилия оказались тщетными, не замял скандал (например, отправив его в деревню), а потребовал (вместе с родным дядей Федора князем Д. П. Лопатой-Пожарским) от Разрядного приказа примерно наказать родственника, который «на службе заворовался, пьет безпрестанно, ворует, по кабакам ходит, пропился донага и стал без ума, и дяди не слушает» [151, 135–136]. Козырем в руках обвинителей Шеина стали и события вокруг крепости Белой – после взятия Смоленска Владислав и гетман Я. Радзивилл решили двинуться к Москве – не за тем, чтобы взять ее, но для усиления своих позиций на переговорах. Обойдя Можайск, который не взяли и в 1618 г. и в котором ныне укрепился Пожарский, они подошли к маленькой крепости Белой, где у молодого воеводы князя Ф. Ф. Волконского было около 1000 человек гарнизона и всех вооруженных горожан, а у Владислава IV – от 7 до 8 тысяч; однако, имея 8-кратное преимущество, польско-литовское войско с конца марта по середину мая 1634 г. так и не смогло взять Белую, Волконский же не только отбился, но и в удачных вылазках взял пленных и знамена [176, 216–230; 30, 83].