Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945 - Питер Бамм

Я попал в собственную ловушку. С самого начала войны я призывал всех членов нашей операционной бригады следовать принципам гуманизма и быть достойными этих высоких принципов. Я часто называл свой хирургический нож «скальпелем Гиппократа», и с течением времени мои подчиненные настолько привыкли к этой фразе, что сами стали постоянно ее употреблять. Мне также удалось объяснить им, каким великим человеком был Гиппократ.

Мой ассистент и анестезиолог обменялись взглядами. Затем сержант Фуш, почесывая свой громадный нос маской для наркоза, произнес:

– Здесь только древний Гиппократ смог бы рассудить верно, – и начал смачивать маску эфиром.

Германн передал мне скальпель. Я удалил все следы самострела единственно доступным способом, просто вырезав их, после чего рана стала весьма обширной. Таким способом я спас в русской степи жизнь молодому немецкому крестьянину; но последовавшие этой зимой бои оставляли все меньше и меньше возможностей следовать заветам великого Гиппократа.

С короткими перерывами мы оперировали в течение всей ночи, вплоть до следующего полудня. Ситуация на фронте становилась все более и более угрожающей. Иохим, который уже стал лейтенантом, заглянул к нам во время одного из таких перерывов – он прибыл прямо из передового поста по оказанию первой помощи, располагавшегося на Татарском валу. Он также, всегда выглядевший свежим, ухоженным и неизменно пребывающим в добром расположении духа, не спал три ночи и поэтому сейчас выглядел очень подавленным; я понял, что это объясняется не только чисто физической усталостью. Он несколько взбодрился после выпитого кофе, который всегда стоял наготове в операционной, после чего мы присели на ящики.

Он понял, что хочу от него узнать, как обстоят дела на фронте. Ему хотелось рассказать что-нибудь ободряющее, но он не стал меня обманывать, так как я мог сравнить его информацию с той, которая имелась у меня из других источников.

Благодаря виртуозной работе водителей «скорой помощи» мы успевали эвакуировать всех тех людей, которым делали операции, но их места тут же занимали от 40 до 60 новых раненых, которые ожидали своей очереди на носилках возле операционной. Лейтенант Иохим полагал, что, если не произойдет чуда, нынешнюю линию фронта не удастся долго удерживать; он также считал, что русские сосредоточили большое количество танков на противоположной стороне Татарского вала. Когда они нас атакуют, то смогут прорвать нашу оборону за час.

Хотя члены нашей операционной бригады не слышали наш разговор, они точно знали, о чем идет речь. Мы понимали друг друга с первого взгляда. Опасность просто витала в воздухе.

В этот момент вошел сержант Майер и сообщил, что прибыл бронепоезд и остановился на путях, которые вели к фабрике по добыче брома. Мы все побледнели. В сразу установившейся мертвой тишине капрал Кубанке произнес:

– Неплохо было бы узнать, чей это бронепоезд – русский или немецкий.

Напряжение было снято, все начали смеяться. Конечно же это был немецкий бронепоезд.

Я подошел к его командиру, молодому инженер-лейтенанту. Стоял ранний вечер. Я спросил его, что он здесь делает, и он ответил, что не знает. Он получил приказ из штаба дивизии занять позицию перед Бромзаводом и в полной боевой готовности ждать дальнейших распоряжений.

Неужели дела на фронте так плохи? Неужели этот бронепоезд был последней надеждой командования дивизии и с его помощью оно надеялось удержать перешеек хотя бы еще на несколько часов?

Я позвонил Фабрициусу:

– Большое спасибо за бронепоезд.

– Я хотел бы прислать вам орхидеи на самом деле, но в данный момент ничего, кроме бронепоезда, я вам прислать не могу.

– Очень любезно с твоей стороны. Большое тебе спасибо. Но что на самом деле все это означает?

Голосом, которым один приятель мог бы объяснить другому своему приятелю, что он не придет сегодня вечером к нему в гости из-за плохой погоды, Фабрициус сказал:

– По всей видимости, русские собираются высадить десант с помощью небольших катеров на побережье Черного моря, где-то недалеко от вас. Если начнется высадка десанта, то в вашем распоряжении будет не менее двух часов, чтобы эвакуироваться с помощью этого бронепоезда.

– Премного благодарен. Два часа. А как вообще идут дела?

– Пре-крас-но! – Он сделал ударение на каждом слоге.

Фабрициус повесил трубку.

Мы сделали все необходимые для срочной эвакуации полевого хирургического госпиталя приготовления, а затем продолжили делать операции. Но меня не покидало ощущение, что нечто важное должно произойти в самое ближайшее время. Хорнберг, второй хирург, сказал мне на следующее утро, что всю ночь его не покидало то же самое предчувствие. Если в случае возникновения тревоги у нас в запасе останется менее получаса, минимального времени, необходимого для завершения операции, это может погубить нас всех.

Мы установили второй операционный стол. Пока одному раненому делали операцию на первом столе, второго в это время готовили к операции на другом столе. Работали настолько быстро, насколько это вообще было возможно, сосредоточенно и молча. Работали без перерывов, разговоров и сигарет всю ночь. Эвакуация раненых производилась без заминок, и к 5 часам утра последний из раненых покинул операционный стол.

Пусть теперь приходят русские! Однако не было заметно никаких признаков их приближения. Мы вышли на свежий воздух. Занимался рассвет, и вся местность была укутана спасительным туманом. Рота могла остаться здесь еще по крайней мере на одну ночь.

Глава 25

Разговор

Я проспал несколько часов. На линии Татарского вала тем утром установилось относительное спокойствие; к нам до полудня поступило всего несколько раненых. Я поехал в штаб дивизии.

Фабрициус и командовавший дивизией генерал делили на двоих маленькую усадьбу на окраине деревни. Войдя в дом, человек сразу попадал в комнату, устланную картами. Фабрициус сидел на столе, плечи у него были опущены; он жевал потухшую сигарету и время от времени выглядывал в окно. Он не услышал, что я вошел в комнату. Окно выходило на север, и из него была видна почти вся дорога, ведущая в сторону Бромзавода. Окно было прикрыто занавеской, а из-за нее выглядывала связка из пяти ручных гранат. При умелом обращении и известной доле везения с ее помощью вполне можно было вывести из строя танк, попав ему в гусеницу.

Я окликнул Фабрициуса, и он медленно повернулся в мою сторону. Его лицо было совершенно безучастным. Оно не было ни серьезным, ни встревоженным, просто не выражало никаких чувств. Очевидно, он даже не расслышал моих слов. Затем внезапно выражение его лица сразу изменилось. Улыбнулся, но даже его улыбка была весьма вялой. Он сбросил с себя оцепенение, и его улыбка стала по-настоящему дружеской. Вероятно, это было в состоянии полного морального и физического истощения.