Огненная обезьяна - Михаил Попов

Те же проблемы были у всех остальных. Решили устроить нужник в дальнем углу, за воздуховодами. Жидкое под дверь, под нос немцу.

— Авось не задохнемся. — Бодрился и других подбадривал старший лейтенант. Особенно он налегал в своей оптимистической трактовке происходящего на тот естественно-физиологический аспект, "что если не дадут жрать, то не заставят и срать".

Но бойцы в массе своей заугрюмели. То, что товарищи продолжают геройское сопротивление, мало кого радовало. Фурцев вспомнил о пленниках самурайского сарая, там, пожалуй, было еще не слаще, чем в этой душной темноте. Но представить, что он стал бы тогда думать о капитуляции, по этой причине…

Через два дня атмосфера в мельнице стала во всех отношениях невыносимой. Все ходячие в восемь пар кулаков лупили в дверь, требуя еды, воды и воздуха. "Ехидный", несмотря на то, что дверь держалась молодцом, заметно нервничал. Было слышно, как он бегает вокруг "часовни" и покрикивает фальцетом.

— Угрожает. — Сказал Твердило.

— Да, что он нам сделает. — Высказал мнение Гимнастерка.

Один раз охранник дал очередь из автомата по двери, но это сбило пыл бунтовщиков всего на несколько секунд. Но "ехидный" оказался непростым парнем, добрался снаружи, видимо, подтащил какие-то ящики, до одного из окошек, и что-то бросил внутрь. Штука эта тяжело грюкнула об пол, покатилась и через мгновение попала в полосу света, падавшую из окошка.

— Граната! — Заорало сразу несколько голосов. Попадали кто где стоял. Фурцев лежал на боку, затылком к событию. Своих чувств, в тот момент, когда понял, что должно произойти, он не понял, а потом не мог вспомнить, хотя это ожидание длилось, с четверть минуты. Первым поднялся из положения ничком Ляпунов. Приблизился к греющейся на солнце гранате.

— Не трогай, рванет! — Крикнули из вонючего угла.

Лейтенант поднял убивицу и взвесил в руке.

— Пустая. Это шуточки у него такие.

"Ехидный" бросил гранату без запала, но этого хватило, чтобы подавить бунт. Было понятно, что этот гаденыш в следующий раз запросто бросит гранату с запалом.

Мусин первым обнаружил, что беловатый налет на стенах и железках, съедобен. Можно собирать понемножечку пальцем и на язык.

— Хлебушек. — Сообщил первооткрыватель, глупо улыбаясь и причмокивая.

Вечером фриц пододвинул под дверь мелкий алюминиевый противень с теплой отработанной водой. Пленные собрались вокруг на четвереньках и напились как животные. Фурцев тоже сползал. Хотел гордо зачерпнуть горстью, но не получилось, пришлось вылизывать скользкое дно.

— Вот сука, — сказал Рябчиков, он имел виду немца, но в голосе чувствовалась благодарность за заботу.

На четвертое утро, похлебав из немецкого родника, бойцы разбрелись по узилищу в поисках мучных пастбищ. Накануне ночью слышны были звуки особенно сильного и длительного боя, но говорить на эту тему никому не хотелось. Питались, кто мог перебороть отвращение. Фурцев лежал, особого голода не чувствовал, только тошноту и головокружение.

Где-то в середине дня раздались за дверью звуки немецких голосов. Может, покормят, была первая мысль. Или привели новых пленников? Если так, интересно, кто там теперь попался. У тех, кого не томила тоска, играло голодное злорадство.

Лязгнули замки, распахнулись впервые за последние пять дней двери. Первым вошел, морщась от накатившего запаха, "ехидный". В широкую полосу ворвавшегося света первым попал Гимнастерка, он не мог оторваться от тонкого хлебного слоя на краю воздуховода, и все полосовал ее жадным пальцем.

Фриц расхохотался, потом несколько раз обрисовал в воздухе шар и пнул его ногой.

— Чего ему надо? — Спросил глухо Ляпунов.

— Просит, чтобы колобок ему скатали. — Ответил Твердило.

"Ехидный" ушел, и начал снаружи переговариваться с другими немцами.

Внутрь затолкнули большого человека в черном комбинезоне, лицо у него тоже было черное.

— Теслюк, ты? — Изумился кто-то.

Следом столь же грубо вдвинули Мышкина. Одет он был в рваный гражданский костюм, руки связаны. Смотрел он себе под ноги.

Главный механик длинно храпнул носом и харкнул в сторону.

— Пожрать у вас ничего нет, мужики?

Все, даже самые лежачие, засмеялись разбитым бухенвальдским смехом.

— Так вот для кого "ехидный" просил колобок. — Сказал Мусин.

Конечно, полезли к пленникам с вопросами. Теслюк знал мало, днем хоронился в книжном магазине, сегодня днем так оголодал, что рискнул выбраться на поиски.

— И вот.

— А бой?

— Не знаю, это на другом конце города было. Может Мышкин знает.

Разведчик поднял опущенную голову.

— Сколотил я группу. Крови мы им попортили, но ночью попали в окружение. Сам влез дурак в магазин готовой, блин, одежды. Пожалел мальчишек, говорят холодно, холодно…

— Немцы теперь ходят веселые. — Вздохнул Теслюк.

— Значит, скоро конец. — Не скрывая уже радости, сказал сорокалетний толстяк с головой стриженой под ежик, и никто ему в предательскую рожу не сунул кулаком.

Выяснилось, у победителей есть некий замысел насчет команды пленных. "Ехидный" с двумя помощникам начали выгонять всех наружу. Там, в некотором отдалении стояли два офицера, и еще с пяток автоматчиков. После полумрака каменного мешка бойцы щурились и отворачивались от солнца. Щеголеватый — с моноклем и стеком — офицер, подойдя поближе тоже прищурился, но не от солнца, а от вони. Подняв руку в кожаной перчатке, он начал пересчитывать пленных.

— Айнц, цвай, драй, фир, фюнф… эльф. Гут.

Закончив счет, он выпустил из глаза монокль, и махнул "Ехидному", веди, мол, и приложил к носу надушенный, видимо, платок.

Фурцев плелся последним в короткой колонне по два, ноги заплетались, приходилось все время смотреть под них. В голове шумело. Перед глазами мелькали черные, панцирные пятки Мусина, грязные тесемки кальсон волочились по земле.

Колонна вышла за заводские ворота. В конце открывшейся улицы можно было рассмотреть край сада и угол давешней школы. Конвой держался на приличном расстоянии, и был вполне настороже.

— Куда это нас? — По привычке обернувшись к командиру спросил Мусин. Командир не успел ответить. Справа от ворот обнаружилась довольно большая лужа. Солдатики не сговариваясь все разом порушили строй и, попадав на колени, стали глотать прохладную водицу.

"Ехидный" шипя про себя классическое "руссише швайн" кинулся к ним и стал пихать сапогом в бок, пленные падали на бок, но от воды и не думали отползать.

Офицер, что-то пробормотал себе под нос, и быстро зашагал вперед.

Вода была замечательная, видимо, от ночного дождя, почти прозрачная, и только самую малость отдавала чем-то нефтяным.

После водопоя колонну погнали вдоль кирпичной стены завода, затем повернули в оглушенный жаркими акациями, переулок. И нигде, ни души. Просто сонное утро в маленьком городке. Единственное, что с разных сторон попахивало гарью.

Так, медленно петляя по переулкам, и вышли к белым воротам городского парка. Тут стоял и тихо тарахтел на холостом ходу мотоцикл с коляской. В коляске сидел и лениво лопал тушенку из банки толстый, очкастый немец. Черный, ноздреватый ствол пулемета торчал в небо. Увидев колонну, пулеметчик радостно подавился свининой, и стал тыкать ложкой вправо от себя, туда, туда идите.

— Так неужели ж, правда, расстреляют? — Опять обернулся к Фурцеву Мусин. — Зачем же тогда держали?

Откуда я могу это знать, с непонятно сильным раздражением, подумал Фурцев.

Путешествие по парку было коротким, по аллее, где слева были гипсовые горнисты, а справа — щиты с цифрами и графиками. Потом повернули налево, в сень больших лип.

— Ты это, правда, капитан, — раздался голос Ляпунова, что шел по главе колонны, — подошел бы, что ли. Ведь, имеешь право.

— Ну, не могут же они просто так, взять и поубивать! — Это заголосил дядька с ежиком на голове. — Вы командир, или кто?!

Фурцев собрался с силами и начал оглядываться в поисках какого-нибудь начальника, приостановился, но тут же получил прикладом в спину. Сделав, чтобы не упасть, несколько больших шагов вперед, он оказался рядом с географом. Тот криво улыбался себе под нос: как они не понимают, что все эти дерганья — ерунда.

— Хальт! — Скомандовал "Ехидный". Место для расстрела было подходящее: тылы стадионной трибуны, кирпичная стена, а чуть в стороне, Господи — ров! Метров с десяток длиной. Не то, чтобы свежевырытый, заваленный на треть строительным мусором, но одиннадцать трупов уместит. И если своротить на трупы горку земли, что за ним уже приготовлена, получиться отличная братская могила.

— Капитан! — Громко проревел Ляпунов.

Фурцев попытался подойти к "ехидному" больше он никого не знал. Размахивая перед ним руками, он начал быстро говорить "ахтунг, ахтунг, нихт, нихт!" и еще какие-то слова вперемешку с русскими, он требовал любого "официрен", любого начальника, не может же, в конце концов, судьбу одиннадцати человек решить один ефрейтор!