Вторжение (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

— Когда ты уже сдохнешь? — выдохнул соперник.

Я снова промолчал.

Арнольд пытался утомить меня постоянными атаками, но я держал дыхание. И выдержал этот натиск.

Противник вдруг резко пошел на сближение — и клинок рапиры обрушился на мою голову сверху. Я едва успел подставить под удар лезвие. Металлический звон набатом прозвучал в ушах.

А противник хорош…

Мы замерли напротив друг друга, давя шпагами — и надеясь лезвиями клинков порезать лица друг друга.

Успеха никто не добился…

Несмотря на свою комплекцию и рост, Райхенау был очень силен. Я прекрасно понимал, что такое перетягивание скоро закончится не в мою пользу — и я просто резко сделал шаг назад и влево. Арнольд еще продолжавший натиск, не был готов к такому и провалился вперед. Я резанул по его руке, державшей рапиру, провернулся на стопе и собирался рубануть противника по шее, но клинок звякнул о лезвие рапиры злого двойника Вальдау.

Я настолько увлекся схваткой, что не заметил, как сам Ганс уже бьется с коротышкой.

— Сволочи. — выдохнул я и успел пнуть верещавшего племянника епископа. — Твари!

Новый противник был свеж и бодр. Росчерки его клинка мелькали молниями перед моими глазами.

Грохнул выстрел.

Я посмотрел в сторону Ганса и увидел, что тот ничком лежит на влажной траве. Оседал на землю и его противник, Фернандо, подобравшись сзади, перехватил навахой его горло.

— Нееет! — из моих глаз брызнули слезы, тут же я пропустил укол в бицепс правой руки и отступил назад.

В руках моего противника возник пистолет. Но целился он не в меня.

— Нееет! — я бросился вперед, но опоздал.

Грянул выстрел и Фернандо упал на тело Ганса, над которым склонялся.

В моей душе что-то оборвалось.

Я перекинул рапиру в левую руку. Метал ударил о метал. Противник пытался меня задавить под вопли раненного Райхенау. А я попросту плюнул ему в глаза. Тот на секунду отвлекся, и я раненной рукой со всей силы нанес ему удар в горло. Соперник пошатнулся и начал оседать на землю, судорожно пытаясь вдохнуть в себя воздух. Я со всего размаха обрушил рапиру на его шею. Брызнула кровь… Ударом стопы я оттолкнул врага — и еще дважды ударил его в сердце. Готово.

Ганс и Фернандо лежали недвижимыми.

— Не убивай. — верещал Арнольд. — Ты не знаешь чей я родич. Ты можешь озолотиться. Или тебя найдут и убьют. Не совершай глупостей, обо всем можно договориться. Подумай!

Я решительно надвигался на соперника. Раненая рука невообразимо болела.

Только невероятным чутьем я успел отклониться от пули. В руках Райхенау чернел небольшой пистоль, искусная работа.

Я взревел как загнанный зверь. Ярость наполнила все мое естество.

— Ты! Убил! Моих! Друзей! — орал я как заведенный, нанося удары по его лицу витой гардой, пока его мольбы о милосердии не оборвались… Рукавом я вытер кровь стекающую с моего лица. И смачно плюнул в то, что раньше было надменным лицом епископского племянничка.

Стояла оглушающая тишина, даже птицы не пели. Восток алел восходящим солнцем, дожди закончились.

Рапирой я также ударил уже затихшего Арнольда в сердце, чтобы этот упырь не ожил — и на подгибающихся ногах побрел к своим друзьям.

— Фернандо! Ганс! — я осипшим голосом безнадежно позвал товарищей.

В голове пронеслись все моменты из нашего общего прошлого. Вот Ганс безуспешно пытается обыграть меня в кости. Вот Фернандо спрашивает, как правильно заговорить с понравившейся девушкой.

От пяток к горлу начал подниматься ком, который вышел с сиплым криком.

Я опустился на колени перед друзьями. Они не двигались.

Лицо Ганса было спокойным, словно друг просто прилег на траву подремать. Я провел рукой по его волосам и припал ухом к губам, в надежде на чудо. Чуда не произошло. Ни малейшего дыхания, и губы уже были холодными.

Слезы сплошными потоками стекали у меня из глаз.

— Прости меня. Простите меня! — прошептал я.

Фернандо лежал сверху, лицом утопая в траве, на его спине у правой лопатки расползалось кровяное пятно.

Сначала я не смог перевернуть друга, но рука горела огнем, и силы меня покинул. Но опрокинувшись на спину, я все-таки смог перевернуть товарища — и услышал слабый стон!

— Фернандо! — усталость мгновенно ушла. Друг был жив.

— Эээ. — простонал тюрингец. На его груди алеет дыра, а значит, пуля прошла навылет.

Я рванул рукав рубахи и прижал его к ране.

Времени мало — если и есть возможность спасти друга, то следует немедленно доставить его к доктору.

Оторвав второй рукав, я заткнул рану с другой стороны.

— Держись, Фернандо! — я ощутил необычный прилив сил, который дал надежда на спасение друга….

Недалеко жил один из преподавателей медицинского факультета, с которым меня связывали денежные и питейные отношения. Нужно лишь донести до него раненого!

— Не смей умирать! — я сиплым голосом умоляю Фернандо, одновременно с тем взвалив его на спину — и со всей возможной скоростью двинувшись в сторону знакомого дома… Отлично понимая, что это мой последний день в Эрфурте, и что жизнь моя уже никогда не будет прежней…

Впрочем, это все не важно.

Главное, чтобы Фернандо выжил…

Эпилог

…Жарко натоплено в монастырской трапезной, ныне служащей залой королевского собрания. В печах трещат щедро подбрасываемые служками поленья — а в самой зале изредка потрескивают многочисленные факелы, дающие дрожащий, неровный свет.

Впрочем, разве можно было бы услышать их треск за криком разбушевавшейся шляхты?

— Казнить, на кол их!

— Предатели!!!

— Изменники!!!

В круге рассвирепевших панов стоят поникшие, бледные с лица казачьи полковники — и уже едва не посиневший от ужаса «гетман» Богдан Олевченко. Бывший полковник реестровых казаков, прошедшим летом он собрал в Каневе, Черкасах и Переяславе крупный отряд «охочих людей», то есть добровольцев, назвавших себя казаками. Впрочем, среди них действительно встречались и запорожцы… Собирал Богдан казаков вроде бы и по призыву короля — да только теперь, как видно, придётся ему с головой расстаться!

И ведь это еще не худший расклад. А то ляхи могут гетмана и на кол посадить, выместив на нем злобу за измену одного из казачьих отрядов — и тогда придётся перед концом принять нечеловеческие муки…

Сам же король, Сигизмунд Третий Ваза, уже давно немолодой, хоть и молодящийся муж с щегольски подкрученными усами (да безобразно набрякшими щеками, обвисшими на раф), презрительно и одновременно тем гневно прожигает присутствующих казаков особенно ледяным сегодня взглядом. Впрочем, холодный, надменный и презрительный взгляд природного шведского принца в свое время отразили на картинах даже придворные лизоблюды-художники. Но сейчас… Сейчас из глаз короля на казаков смотрела самая настоящая ледяная смерть!

Сигизмунд III вообще всегда недолюбливал казаков в своем королевстве. Фанатичный католик, он был слепо предан папской курии и престолу Святого Петра в Риме, нисколько не задумываясь о пугающих и даже ужасающих слухах, очерняющих правление нового папы — Павла V. Нет, Сигизмунда нисколько не волновали слухи о том, что папа в молодости сожительствовал с сестрой, а родившегося от столь порочной связи «племянника» позже сделал кардиналом. Обвинения в убийствах, в коих папа принял личное участие (например, убийстве жены брата) — ровно, как и обвинения в фантастической жадности понтифика, буквально грабящего верующих… Все это были лишь пустые, ничего не значащие для короля звуки. Даже раздача санов кардинальской коллегии людям, не имеющим до того никакого отношения к католической церкви — ничто не могло поколебать уверенности польского короля в правоте действий «святого» престола!

Нет, Сигизмунд окружил себя иезуитами, с радостью принимал папских легатов — бывших прямыми проводниками воли понтификов. И он с радостью выполнял эту волю! При всем при этом короля буквально физически коробил тот факт, что половину его подданных составляли схизматиками — только в качестве опасных раскольников он мог признать православных христиан… А потому Ваза всецело способствовал принятию Брестской унии, подчинившей «греческую» церковь «латинянской». И был готов силой заставить православных принять верховенство папы римского — а кто не согласится, так казнить, изгнать, а церкви их забрать или сжечь!