Аферы века - Ростислав Николаев

Кроме того, в Цетинье, в основном на кораблях и пароходах, прибывали как делегации, так и отдельные высокопоставленные представители государств с многочисленными подарками всем членам королевской семьи. В том числе из Триеста — порта в Северной Италии — отплыл пассажирский пароход «Принц Гогэнлоэ», направлявшийся на торжество в Цетинье. Попутно по пути его следования предполагались остановки в некоторых портах для развлечения пассажиров — в основном туристов. Среди пассажиров 1-го класса был и турист из России — «граф» Чернятьев. Этот респектабельный господин внешне ничем не отличался от окружавших его богатых спутников. Большую часть времени он проводил за карточным столом. Ему почему-то очень везло в игре, и его компаньоны страшно «кипятились», стараясь отыграться. За такой азартной игрой время летело незаметно.

В один из перерывов в игре Чернятьев, как бы между прочим, сообщил своим партнерам, что везет с собой большие денежные суммы и ценности, предназначенные черногорскому королю и его семье. Это сообщение никого не удивило, и на него не обратили особенного внимания, так как на пароходе кроме туристов были и пассажиры, выполнявшие посольские и курьерские функции.

Но на подходе парохода к месту назначения Чернятьев неожиданно обратился к капитану с заявлением, что у него из каюты украли пакет с документами, деньгами и драгоценностями на 2 тысячи рублей. Капитан, не подозревая, что имеет дело с аферистом, вынужден был дать команду на проведение тщательного обыска. Этот обыск, всполошивший и испортивший настроение у всех пассажиров и членов команды парохода, ни к чему не привел.

Последующие действия «графа» были совсем странными, а его показания — крайне противоречивыми, причем он все время увеличивал сумму потерь от кражи. Так, по прибытии парохода в Черногорию Чернятьев неожиданно заявил портовой полиции, что, как оказалось, у него пропало не 2 тысячи рублей, а в 10 раз больше. Через несколько часов пропажа, с его слов, достигала уже 32 тысяч рублей. Наконец, по возвращении в Триест, «граф» подал официальную жалобу на кражу из каюты парохода 400 тысяч рублей. Эта цифра впоследствии и мелькала в сообщениях многих европейских газет.

Цель проведенной «графом» аферы точно установить никому не удалось. Рядом европейских газет высказывалось предположение, что Чернятьев рассчитывал получить денежную компенсацию за «утрату» с австрийского Ллойда, которому принадлежал пароход. Ясно только одно, что из задуманной «графом» аферы ничего не вышло. Об этом свидетельствует, например, сообщение, появившееся 12 декабря 1910 года в газете «Раннее утро»: «Мы уже тогда выражали сомнение в подлинности как графского достоинства Чернятьева, так и его миссии. Он оказался давним знакомым иностранной полиции. Его неоднократно судили и высылали».

Однако нельзя не отметить, что через несколько дней после происшествия на пароходе «Принц Гогэнлоэ» «граф» Чернятьев благополучно и даже в полное свое удовольствие провел несколько дней в немецком городе Дассау. Здесь он появился при полном параде, а его грудь украшали несколько орденов. Местные власти оказали ему надлежащие почести, он был принят при дворе. Министр Лоуэ и обер-гофмаршал фон Герренкирхен нанесли ему визиты. Словом, все шло, по сообщениям газет, как в гоголевском «Ревизоре». «Граф» любезно и красочно рассказывал о постигших его неудачах с «курьерской миссией» и в заключение, покидая Дассау, объявил, что уезжает во Франкфурт.

В это же время полиция Франкфурта, а также Берлина приняла самые решительные меры по наказанию афериста. А так как он особенно и не прятался, то его вскоре арестовали и должны были судить в Триесте в начале 1911 года. Больше что-либо из газет узнать о «графе» Чернятьеве не удалось. Наверное, и на этот раз этот крупный международный аферист отделался, как и ранее, небольшой тюремной отсидкой.

Плутни камергера Стояновского

Детство Ивана Стояновского проходило в шикарной квартире на Бассейной улице столицы. Няньки и гувернантки окружали его заботой и выполняли малейшее его желание.

Отец Стояновского, Николай Иванович, был выдающимся российским судебным деятелем. Одно время он был сенатором уголовно-кассационного департамента и членом Государственного совета. Благодаря высокому положению отца в их доме бывал весь свет общества. Многие выдающиеся личности уделяли внимание Ивану. Поэтому с детства он стал гордиться своей исключительностью.

Почтенный сановник, желая дать сыну достойное образование, определил его в Императорское училище правоведения, но тот, к горю отца, дальше двух-трех первых классов не пошел — пришлось учить его дома. Потом родители зачислили его куда-то, то есть формально причислили к одному из департаментов, чтобы у их отпрыска шел служебный стаж и он, как дворянин, стал бы получать чины. И вот Иван уже получил младшее придворное звание камер-юнкера, а к 29 годам дослужился до действительного статского советника (приравнивается к генерал-майору) и стал камергером. Словом, у него был сказочно быстрый рост, доступный только для молодых людей российской элиты.

Это был всегда изящно одетый холеный блондин, который умел вести разговор и быть «своим человеком» в компаниях. Правда, его очень безобразили гнилые зубы — он боялся их лечить. Что-то свинское было в сочетании розового пухлого лица с визгливым смехом, во время которого уменьшались и без того маленькие, почти бесцветные глазки…

Камергер Стояновский часто посещал шикарный ресторан «Медведь».

Сановный отец Ивана, тративший все свои силы и знания на улучшение российского судебного дела, умер почти бедняком. Он завещал сыну честное имя да еще какое-то находящееся в глухомани маленькое именьице. А сын его Иван Николаевич любил широко пожить. Его каждый день можно было встретить в шикарных ресторанах, где он завтракал, обедал и ужинал. Здесь он чувствовал себя настоящим восточным принцем. Метрдотели с внешностью дипломатов бережно, не доверяя официантам, сами подносили ему исключительно редкую бутылку подогретого бордо или лафита в корзиночке. И делали они это необычайно подобострастно, всем своим видом показывая беспредельное уважение к камергеру.

Стояновский служил, а вернее, как раньше говорили, числился по двум министерствам, но на работе появлялся лишь изредка — по настроению. Имя отца и густо расшитый золотом мундир, знакомства и связи открывали перед ним те или иные заветные двери. Но Стояновскому для его шикарного образа жизни нужны были деньги — и немалые. Благодаря своим многочисленным связям он мог успешно выступать в качестве посредника, помогая проведению всевозможных денежных дел, которые, безусловно, были недостойны высокого звания камергера.

Безмятежная и роскошная жизнь продолжалась до событий, связанных с Русско-японской войной, когда некоторые темные делишки камергера выплыли на свет Божий. Ему пришлось выйти в отставку, а вслед за этим лишиться придворного звания. С тех пор в жизни Стояновского все пошло по наклонной плоскости. Бывшего камергера встречают уже в ресторанах-забегаловках. И только иногда во сне ему подают подогретое вино на вытянутых руках. Да и сам Иван Николаевич уже совсем не тот — словно подменили изящного щеголя.

Стояновский стал довольно часто исчезать из столицы, проводя время в различных тюрьмах. За ним числилось довольно крупное дело по торговле чинами и орденами, в результате которого он получил два года отсидки. За все его темные делишки бывший камергер был лишен права жительства в столице и проживал в пригороде.

Ресторан «Кюба» любил камергер Стояновский.

Перед самым началом Первой мировой войны бывшему камергеру удалось провести крупную аферу по обману купеческой вдовы Варыховской. Причем это он проделал так ловко, что ей, как говорится, и во сне этого не могло присниться.

Варыховская жила в центре Петербурга в барском особняке на Сергиевской улице. Оставшееся после мужа большое наследство позволяло ей не только достаточно обеспеченно жить, но и помогать беднякам, участвуя в нескольких благотворительных обществах. Выполняла она эту благородную миссию с душой, так как была не только богатой, но и доброй женщиной. Судьба же нанесла ей два жестоких удара: вскоре после смерти мужа при несчастных обстоятельствах погиб и нежно любимый ею единственный сын. Близких родственников у нее не было, поэтому все ее мысли и стремления были направлены на помощь несчастным и бедным людям.

Вместе с тем купеческая вдова, что называется, звезд с неба не хватала. И хотя ее нельзя было назвать глупой, но и умом она тоже не отличалась. Вращаясь в благотворительных обществах, она, как и многие другие женщины, сравнивала себя с именитыми дворянками из светского общества и невольно чувствовала ущербность своего положения купчихи и зависть к титулованным особам.