Александр Македонский. Гениальный каприз судьбы - Геннадий Левицкий

Отец в восторге от неожиданного счастья слушал слова Александра. А царь в пылу страсти приказывает принести по обычаю предков хлеб: это было у македонцев священным залогом брака. Хлеб разрезали мечом пополам, и Александр с Роксаной его отведали. Я полагаю, что те, кто установил народные обычаи, хотели этой незначительной и легкодобываемой пищей показать вступающим в брак, сколь малым они должны довольствоваться. Таким образом, царь Азии и Европы взял себе в жены девушку, приведенную для увеселения на пиру, с тем чтобы от нее родился тот, кто будет повелевать победителями. Стыдно было приближенным, что царский тесть был выбран во время пира и попойки из числа покоренных. Но после убийства Клита свобода была утрачена, и на привыкших к раболепию лицах выражалось одобрение.

О несчастном Клите речь впереди, а пока скажем: вряд ли Александр думал о слиянии двух культур, когда предложил руку восточной красавице. Разве можно думать о «сближении местных обычаев с македонскими», предварительно разрушив большинство городов Согдианы и перебив половину ее населения? Александру был чужд трезвый расчет даже в судьбоносных битвах. Он герой и разрушитель, но никак не созидатель. Он стирал границы государств, он объединял мир под своей властью, но едва ли задумывался, что будет после смерти. Заигрывание с восточными подданными нужно было Александру постольку, поскольку он ясно понимал: с маленькой Македонией ему не удастся поставить на колени весь мир.

Все же Александр женился по любви, ибо брак с дочерью незначительного провинциального вельможи принес царю больше «минусов», чем «плюсов». В Согдиане у него была прекрасная возможность совершить брак по расчету: скифы предлагали Александру взять в жены дочь их царя. Если бы союзником Александра стал самый воинственный народ, то его великие планы стали бы менее фантастичными. По какой-то причине македонский царь отверг чрезвычайно перспективную сделку.

Однако напрасно радовался отец невесты выгодному замужеству. Любовь Александра подобна вспышке падающего метеорита, и Роксане не найдется места в грандиозных планах Александра. Ее имя исчезнет со страниц произведений древних авторов, которые описывали дальнейшую жизнь Александра. Роксана появится лишь после смерти царя, когда начнется дележ наследства земного бога.

Женитьба на Роксане была не единственным шокирующим поступком Александра в Согдиане. Накануне свадьбы он обагрил руки кровью старейшего из своих друзей, спасшего жизнь македонскому царю в битве при Гранике.

Убийство друга

Вот какую благодарность воздал я своей воспитательнице: два ее сына ради моей славы приняли смерть под Милетом. А ее брат, единственное утешение в одиночестве, убит мною на пиру!

Тяжелая война в Согдиане довела Александра до совершенного безумия. Жертвами его стали не только вражеские города и народы, но и ближайшие сподвижники. В мятежной стране остался навеки тот, кому было поручено ею управлять. Он пал не от руки Спитамена, но от гнева македонского царя.

Свои неудачи в Согдиане Александр периодически заливал вином. Арриан пишет, что «у Александра уже вошло в привычку пировать по-новому, по-варварски», то есть пить неразбавленное вино, пить много и шумно. Хуже было то, что с головой, одурманенной хмелем, царь стремился совершить значимый поступок; о двух из них мы уже рассказали: спьяну спалил дворец персидских царей; опять же на пиру влюбился в Роксану, и тут же, не выпуская из рук чаши, женился на ней.

Пир в Мараканде также попал в историю.

Льстецы и подхалимы знали буйный нрав Александра, его любовь к славе, и потому из кожи лезли, чтобы вознести заслуги царя до небес. Их гротесковые сравнения Александра с мифическими героями были смешны, и человеку разумному показались бы издевательством, но Александр с удовольствием принимал неуклюжую лесть. «Некоторые из присутствующих, льстя Александру (такие люди были и всегда будут проклятьем для царей), — справедливо замечает Арриан, — заявили, что Полидевка с Кастором нельзя и сравнивать с Александром, а дела их с его подвигами. Досталось от них на пирушке и Гераклу; зависть, по их словам, становится на пути живых и мешает современникам воздать им должный почет».

Александр не только с удовольствием слушал небылицы подхалимов, но и сам хвастался так, что ему мог позавидовать барон Мюнхгаузен. Он не оспаривал славу у небожителей, но у почитаемого македонянами человека пытался отнять самые значимые победы. А именно, у собственного отца. Юстин пишет:

Когда во время пира опьяневшие гости упомянули деяния, совершенные Филиппом, сам Александр стал утверждать, что он выше своего отца, а величие своих подвигов превозносить до самого неба.

Старым македонянам, воевавшим под началом Филиппа, было противно слушать речи, его оскорбляющие. Но они молчали, пока Александр не дошел до битвы при Херонее — после которой македоняне стали хозяевами Греции. И эту славную победу Александр принялся отнимать у отца, считая ее своей заслугой и утверждая, что славы от этого великого подвига он лишился из-за злобы и зависти отца. Далее подробности — у Курция Руфа.

По его (Александра) словам, когда вспыхнула распря между македонскими воинами и греческими наемниками, Филипп, получив ранение среди общей свалки, лег, притворившись ради безопасности мертвым; Александр же прикрывал отца своим щитом и собственноручно перебил всех, кто пытался напасть на него. Отец в этом никогда не признавался, досадуя, что своим спасением обязан сыну.

Клиту, воевавшему под началом Филиппа, надоело слушать пустую болтовню пьяного царя. Он обратился к возлежащим ниже товарищам и прочел им стихи из Еврипида. Читал достаточно тихо, так что до царя мог дойти только звук слов, а не их смысл. В этих стихах говорилось, что греки неправильно постановили писать на трофеях только имена царей, поскольку они присваивают славу, добытую чужой кровью. И вот царь, подозревая, что в этих словах содержится злой намек, стал спрашивать у соседей, что они слышали от Клита.

Они упорно молчали, а Клит, чуть возвысив голос, начал вспоминать дела Филиппа и его войны в Греции, ставя все это выше деяний Александра. Тут начался спор между молодыми и старыми. Царь, казалось, терпеливо слушал, как Клит умаляет его славу, на самом же деле кипел от сильного гнева. Впрочем, он, по-видимому, овладел бы собой, если бы Клит окончил свою столь дерзко начатую речь, но так как он не прекращал говорить, то царь все больше ожесточался. А Клит уже осмеливался защищать Пармениона и победу Филиппа над афинянами противопоставлял разрушению Фив. Это он делал не только под влиянием вина, но и в силу несчастной привычки всему перечить. Напоследок он заявил: