Виконт де Бражелон или десять лет спустя. Том 2 - Александр Дюма

Путешественник, приподняв плащ, быстро взглянул на Маликорна.

– Этот господин не мой друг.

Хозяин так и подскочил.

– Я его не знаю, – покачал головой приезжий.

– Как! – вскричал содержатель гостиницы, обращаясь к Маликорну. Как, вы не друг этого господина?

– Разве вам не все равно, – раз вам заплачено, – величественно проговорил Маликорн, передразнивая незнакомца.

– Совсем не все равно! – отвечал хозяин, начавший понимать, что произошло какое-то недоразумение. – И я прошу, сударь, освободить помещение, заказанное вовсе не для вас.

– Но ведь господин приезжий, – сказал Маликорн, – не нуждается в моей комнате и в большом зале сразу… и если он берет комнату, я беру зал; если же он предпочитает зал, я оставляю за собой комнату.

– Мне очень жаль, сударь, – мягко заметил приезжий, – но мне нужны сразу и комната, и большое помещение.

– А для кого же? – спросил Маликорн.

– Зал для меня.

– Отлично. А комната?

– Взгляните, – сказал незнакомец, протягивая руку к приближавшемуся шествию.

Маликорн посмотрел в указанном направлении та увидел носилки, а на них францисканца, о котором он рассказал Монтале, присочинив некоторые подробности.

Следствием появления незнакомца и больного францисканца было изгнание Маликорна, которого хозяин гостиницы и крестьяне, служившие носильщиками, бесцеремонно выставили на улицу.

Читателю уже были сообщены результаты этого изгнания и передан разговор Маникана с Монтале, которую Маникан, отличавшийся большей ловкостью, чем Маликорн, сумел разыскать, чтобы расспросить ее о де Гише; читателю известны также доследующий разговор Монтале с Маликорном и любезность графа де Сент-Эньяна, предложившего комнату обоим друзьям.

Нам остается открыть читателю, кто были незнакомец в плаще, нанявший двойное помещение, одну часть которого занимал Маликорн, и не менее таинственный францисканец, своим появлением разрушивший планы Маликорна и Маникана.

Глава 33.

ИЕЗУИТ ОДИННАДЦАТОГО ГОДА

Чтобы не томить читателя, мы прежде всего поспешим ответить на первый вопрос.

Закутанным в плащ путешественником был Арамис, который, расставшись с Фуке, вынул из саквояжа полный костюм, переоделся, вышел из замка и направился в гостиницу «Красивый павлин», где уже неделю тому назад заказал себе два помещения.

Тотчас же после изгнания Маликорна и Маникана Арамис подошел к францисканцу и спросил его, где он предпочитает остановиться, в большой комнате или же в маленькой.

Францисканец спросил, где расположены эти комнаты. Ему ответили, что маленькая комната на втором этаже, а большая на третьем.

– В таком случае я выбираю маленькую, – сказал монах.

Арамис не спорил.

– Маленькую комнату, – покорно повторил он, обращаясь к хозяину.

И, почтительно поклонившись, пошел к себе.

Францисканца немедленно отнесли в маленькую комнату.

Не правда ли, читателю покажется удивительной почтительность прелата к простому монаху, да еще монаху нищенствующего ордена, которому без всякой с его стороны просьбы предоставили комнату, являвшуюся предметом упований стольких путешественников?

Как объяснить, далее, это неожиданное появление Арамиса в гостинице «Красивый павлин», тогда как он мог свободно поместиться в замке вместе с г-ном Фуке?

Францисканец не издал ни единого стона, когда его поднимали по лестнице, хотя можно было видеть, что он жестоко страдал и что каждый раз, когда носилки задевали о стену или о перила лестницы, все его тела сотрясалось от этих толчков.

Когда, наконец, его внесли в комнату, он обратился к носильщикам:

– Помогите мне сесть в это кресло.

Крестьяне опустили носилки на пол и, осторожно подняв больного, усадили его в кресло, стоявшее у изголовья кровати.

– Теперь, – попросил он, – позовите ко мне хозяина.

Они повиновались.

Через пять минут на пороге появился содержатель «Красивого павлина».

– Друг мой, – сказал ему францисканец, – рассчитайтесь, пожалуйста, с этими парнями; это вассалы графства Мелун. Они нашли меня без памяти на дороге и, не зная, будут ли их труды оплачены, хотели нести меня к себе.

Но я знаю, во что обходится бедным гостеприимство, оказываемое ими больному, и предпочел гостиницу, где, кроме того, меня ожидали.

Хозяин с удивлением посмотрел на францисканца. Монах осенил себя крестным знамением, сделав его особенным образом. Хозяин перекрестился точно так же.

– Да, правда, – отвечал он, – вас ждали, отец мой; но мы надеялись встретить вас в добром здравии.

И так как крестьяне с удивлением смотрели на эту внезапную почтительность богатого содержателя гостиницы к бедному монаху, то францисканец вынул из глубокого кармана несколько золотых монет и, показав их крестьянам, сказал:

– Вот, друзья мои, чем я заплачу за заботу обо мне. Поэтому успокойтесь и не бойтесь оставить меня здесь. Мой орден, по делам которого я путешествую, не хочет, чтобы я просил милостыню; помощь, оказанная мне вами, тоже заслуживает вознаграждения, поэтому возьмите два луидора и ступайте с миром.

Крестьяне не решались принять деньги; тогда хозяин взял от францисканца две золотые монеты и сунул их в руку одного из парней. Носильщики удалились с вытаращенными от недоумения глазами.

Дверь закрылась, францисканец задумался. Потом он провел по пожелтевшему лбу своей сухой от лихорадки рукой и погладил седеющую курчавую бороду судорожно сведенными пальцами.

Его запавшие от болезни и волнения глаза, казалось, были прикованы к какой-то мучительной, навязчивой мысли.

– Какие доктора есть у вас в Фонтенбло? – спросил он наконец.

– У нас их трое, отец мой.

– Назовите мне их.

– Прежде всего Линиге.

– Еще!

– Кармелит, по имени брат Гюбер.

– Потом?

– Светский врач, по фамилии Гризар.

– А-а-а! Гризар! – прошептал монах. – Позовите мне скорее господина Гризара!

Хозяин почтительно поклонился.

– Кстати, какие здесь поблизости священники?

– Какие священники?

– Да, каких орденов?

– Есть иезуиты, августинцы и кордельеры; но, отец мой, ближе всего иезуиты. Итак, прикажете позвать иезуитского духовника?

– Да, ступайте.

Хозяин вышел.

Читатель догадывается, что по знаку креста, которым они обменялись между собой, хозяин и больной узнали, что они оба принадлежат к страшному обществу иезуитов.

Оставшись один, францисканец вынул из кармана связку бумаг и внимательно перечитал некоторые из них. Однако недуг сломил его волю: глаза его помутились, холодный пот выступил на лбу, и он почти лишился чувств, запрокинув голову назад и бессильно свесив руки по обеим сторонам кресла.

Минут пять он оставался без движения, пока не вернулся хозяин, ведя с собой врача, который едва успел одеться. Шум их шагов и струя воздуха, ворвавшаяся в открытую дверь, привели больного в чувство. Он поспешно схватил разбросанные бумаги и своей тонкой иссохшей рукой засунул их под подушки кресла.

Хозяин вышел, оставив больного с доктором.

– Подойдите ближе, господин Гризар, – попросил францисканец доктора, – нельзя терять ни минуты; ощупайте меня, выслушайте, осмотрите и поставьте диагноз.

– Наш хозяин, – отвечал врач, – сказал мне, что я имею честь оказывать помощь члену нашего общества.

– Да, члену общества, – подтвердил францисканец. – Итак, скажите правду: я чувствую себя очень плохо; мне кажется, что я умираю.

Доктор взял руку монаха и пощупал его пульс.

– О! – сказал он. – Опасная лихорадка.

– Что вы называете опасной лихорадкой? – спросил больной, властно смотря на врача.

– Члену первого или второго года я сказал бы: неизлечимая лихорадка, – ответил доктор, вопросительно посмотрев монаху в глаза.

– А мне? – перебил францисканец.

Врач колебался.

– Посмотрите на мои седины, на мой лоб, изборожденный мыслями, – продолжал монах, – взгляните на мои морщины, по которым я веду счет перенесенным испытаниям; я иезуит одиннадцатого года, господин Гризар.

Врач вздрогнул.

Действительно, иезуиты одиннадцатого года были посвящены во все дела ордена, это были люди, для которых наука не содержит больше тайн, общество – преград, повиновение – границ.

– Итак, – почтительно поклонился Гризар, – я нахожусь перед лицом магистра?

– Да, и действуйте сообразно с этим.

– И вам угодно знать?..

– Мое действительное положение.

– В таком случае, – сказал врач, – я скажу, что у вас воспаление мозга, другими словами – острый менингит, дошедший до высшей точки.

– Значит, нет надежды, не правда ли? – спросил францисканец.

– Я этого не утверждаю, – отвечал доктор, – однако, принимая во внимание возбуждение мозга, короткое дыхание, учащенный пульс, лихорадочный жар, пожирающий вас…

– От которого я уже три раза терял сегодня сознание, – перебил францисканец.