Под кодовым названием "Эдельвейс" - Пётр Поплавский

8 П. Ьоплавскии, Ю. Ячешшн

225

вают из СД!.. Дежурный требует господина Хейниша немедленно!.. Прошу к телефону.

— Можно переключить на мой, — услужливо предложил Шныряев.

— Хотите услышать, о чем пойдет речь?

Редактор побелел:

— Я лишь хотел…

— Думаю, речь пока идет не о вас! — утешил его Хейниш. — Где телефон? — И он стремительно вышел из кабинета.

Глава четвертая.

КНЯЖЕСКИЙ ЗЛАТНИК

Шныряев растерянно взглянул на Майера и Бергер, тяжело вздохнул.

— Чаю, кофе? Нет так нет. — Натужно пошутил: — Мое дело предложить, ваше — отказаться. — II уважительно обратился к Кристине: — Фрейлейн разрешит закурить?

— Курите.

— Премного благодарен! — Он вытащил пачку «Бе- ломора», чиркнул спичкой, жадно затянулся.

— Откуда у вас советские папиросы? — спросил Майер.

Шныряев, не глядя на него, придвинул к себе пепельницу и задумчиво ответил:

— Из старых запасов… Но не подумайте, что я создал папиросные запасы на все необозримое время войны, как некоторые… Припоминаю, в начале войны скупали всё — спички, керосин, мыло, соль, табак, муку… Ведь в России не было карточной системы, как в рейхе…

— Хорошо, что вас не слышит господин Хейниш! — с очаровательной улыбкой поддела его Кристина, — Рисуете такие громадные преимущества…

Шныряев настороженно бросил на нее пристальный взгляд.

— Так откуда же папиросы? — не унимался Майер.

— Все просто: иногда подразделения РОА выдают себя за партизанские отряды и приходят в села, которые находятся на подозрении… камуфляж от кирзовых сапог и ушанок до «Беломора» и махорки. Всё до нит — кн — настоящее, советское. Вот и сохранился некий запасец…

— Там и крест заработали? — спросил Вилли.

— Хорошо, что не осиновый кол в могилу, — нехотя обронил редактор.

— Почему же так мрачно?

— А вы сами хотя бы раз принимали участие в карательных акциях, в которых села сжигают, а население уничтожают? Я имел такую честь, чтобы заслужить доверие…

— Смело говорите! — сноза вклинилась в разговор Кристина.

— А чего бояться? — он уставился иа нее тяжелым взглядом. — После тех акций мне теперь все равно… Единственное, чего я боюсь, — завершил он галантно, — что затронутая тема, фрейлейн, для вас скучна!

— А вы можете предложить более занимательную?

— Если есть желание послушать, то попытаюсь…

— Дерзайте!

— Что ж! — принял вызов он. — К примеру, вашей форме не хватает хорошего украшения. Безусловно, яркой ^лондинке в черном более всего подошел бы золотой партийный значок, но ведь вы не принадлежите к когорте «старых бойцов»?

— Нетрудно прийти к такому выводу.

— Да, молодость изменяет нам, — проговорил Шныряев и сам испугался двусмысленности, которую допустил: — Я только хотел сказать, что вам подошло бы золото. Но золотое шитье на вашем мундире — тоже слишком проблематично.

— Послушайте, господин! — одернул его Майер. — Что вы себе позволяете? Не догадываетесь, к чему вас приведет подобная развязная болтовня?

— Прошу дослушать… Дело в том, что у нашего редакционного переводчика из крымских фольксдойче есть старинный златник времен Владимира Святого, прославленного князя Киевской Руси. Эта золотая монета была изготовлена в небольшом количестве с единственной целью — возвеличить только что созданное государство. На лицевой ее стороне изображение самого князя, на оборотной — отпечатан родовой знак Рюриковичей. Но и это еще не все! Златник подвешен по центру. На обычной цепочке. Вокруг него — по шесть с каждой стороны — все двенадцать зодиакальных монет середины второго столетия новой эры. Монеты со знаками зодиака тоже уникальны и бесценны. Они изготовлены в Александрии Египетской в ограниченном количестве — в ознаменование шестидесятилетия со дня рождения римского императора Антония. И хотя монеты чеканены из меди — золотые и серебряные изготовлялись монопольно только в Риме, — они имеют огромную нумизматическую ценность. Это ожерелье и носит наш фольксдойче под нижним бельем, на голом немытом теле, так как не рискует раздеваться в солдатской бане. А в иную ему хода нет…

— Откуда же вы узнали? — недоверчиво спросил Майер. Было заметно, что история монет его заинтересовала. Проснулся интерес и у Кристины.

Шныряев ответил уклончиво:

— Посчастливилось… Но суть не в этом.

Майер не позволил уйти от прямого ответа:

— Точнее — где и как?

Но кто помешает солгать человеку, если он хочет что‑либо скрыть?

— На медицинском осмотре! Подходит? — отмахнулся Шныряев. — Повторяю: суть не в этом. Я спросил, откуда у него такое оригинальное ожерелье. «Так себе, мелочь, — отвечает, — типичное украшение крымских татарок… Вот и выпросил у одной старой ведьмы, которая уже глядела в могилу… Сгодится, как сувенир на память о восточном походе! — пожаловался он. — Той скаредной ведьме я отдал месячный паек, хотя мог обменять на свинцовое ожерелье из автомата… Воистину для цивилизованного человека гуманное отношение к унтерменшам — помеха?» Хотя, — цинично заключил Шныряев, — думаю, было иначе…

— Неужели?.. — начала было Кристина.

— Даже уверен! Одарил старуху очередью из автомата! Полагаю, не случайно проговорился о том, что «старая ведьма глядела в могилу».

— Сколько же златник стоит в действительности?

— Трудно сказать… Может быть, не меньше, чем известный уникум — марка «Маврикий». А может, и больше, ибо «Маврикиев» сохранилось двадцать шесть экземпляров. Зарегистрированных златников всего десять.

Редактор явно рисовался своими спекулятивными познаниями.

— А не слишком ли вы щедры па чужое? — оборвала его Кристина. — Вероятно, своей любовнице вы предлагаете звезды с неба, а из кармана не достанете и пфеннига? Так можно обещать прошлогодний снег, от жилетки рукава.

— А вы, фрейлейн, злы! Я предложил вам всего лишь попытку как‑нибудь договориться с нашим переводчиком. Правда, дело это не простое. Но шансы есть… Например, намекнуть ему на имперский закон, по которому всеми драгоценностями рейха и оккупированного пространства ведает ведомство Гиммлера. И пообещать знакомство с весьма уважаемым зондерфюрером Крал- лертом. И так далее…

— То есть — шантаж?

— Ну зачем же так грубо? Разве нельзя назвать разговор дружеским предостережением? Разбогатеть хотят все, но лишь немногие становятся богачами… Риск минимальный, если он вообще для вас существует… Почему бы не попытаться?

— А потом? Трястись от страха? Например, появитесь вы и любезно предложите знакомство с господином Краллертом…

— Предусмотрительно мыслите, фрейлейн! Действительно: иметь сокровище — значит постоянно подвергаться смертельной опасности.

— Слушайте, Шныряев, — хмуро проговорил Вилли, — я не понимаю одного: а почему вы сами с вашей ловкостью до сих пор не заполучили ожерелье?

— Здесь все ясно: я — русский, он — фольксдойче. Расовое и общественное превосходство на его стороне. Я принадлежу к реалистам, господин оберштурмфюрер! Кто я? Всего лишь капитан РОА, хотя и награжденный немецким крестом. Однако для меня недостижимы даже лычки шарфюрера СС, которые носит наша очаровательная фрейлейн. Иначе, будьте уверены, я бы своего шанса не упустил.

«А упустил бы Кеслер?» — вдруг подумала Кристина.

В этот момент «золотой» разговор прервался — вошел Хейниш.

— Достаточно было времени на размышления? — спросил он Шныряева.

— Так точно, господин оберштурмбанфюрер!

— Сейчас мы едем и оставляем вас — зовут более неотложные и значительные дела. Надеюсь, вам не надо растолковывать, что делать, с кем делать и как?

— Так точно! Дорогу в гестапо знаю…

— Зер гут! Но безнаказанно и вам не сойдут все эти газетные штучки. И не советую в дальнейшем ссылаться на инструкции сверху. Оттуда идут общие директивы, а статьи в газеты пишутся и редактируются на местах. За это вы и отвечаете! Уразумели?

— Безусловно, господин оберштурмбанфюрер.

— И последний вопрос. Кто для вас Адольф Гитлер и Бенито Муссолини?

Шныряев растерялся. Ночуяв западню, переспросил:

— Что именно вы имеете в виду?

— Прошу отвечать!

Шныряев весь подобрался, словно пружина, и отчеканил:

— Адольф Гитлер и Бенито Муссолини — величай шие гении мирового прогресса всех времен и народов! Хайль Гитлер! — и он выкинул перед собой правую руку.

— Почему же рядом с ними на стене и ваш фотопортрет? — не скрывая отвращения, спросил Хей- ииш. — Вы тоже принадлежите к мировым величинам?

Вот тебе и усмехающийся Хейниш — приберег к концу разговора эффектный финал. Шныряев оказался крепче. Он лишь заметно побледнел, но не растерялся. Решительно повернулся к стене, содрал собственный портрет, молча изорвал его в клочья, бросил на пол, растоптал сапогами и лишь тогда спросил: