Роковая дама треф - Елена Арсеньева

От этого предположения Ангелине следовало бы вздохнуть свободнее, однако никак не могла она себя убедить, что все так и есть, что не покушался некий злодей именно на Меркурия, что не метил именно в него!

Зачем? Какая такая важная птица – этот монастырский приемыш? Кому столь необходимо нужна его жизнь – вернее, его смерть? Не знала, не знала Ангелина, а все ж вещая женская душа покоя не находила, поселяла неодолимое беспокойство и отравляла им жизнь. Черные мысли терзали ее, следуя за нею повсюду, а поделиться не с кем: старый князь с княгинею не верили, что кто-то решился бы причинить зло тишайшему Меркурию, а самого его в доме Измайловых уже не было. Сразу после странной той ночи приехал за ним Дружинин и увез на Арзамасскую заставу, куда уже прибыли сто тридцать тяжело груженных подвод в сопровождении многочисленного конвоя. Востроглазые зеваки успели увидеть, как усталые солдаты переносили во двор, под навес, какие-то шары, странные сооружения из стальных прутьев, рулоны тафты и множество вовсе непонятных вещей, причем руководил ими не только капитан Дружинин, но и Меркурий. Более он к Измайловым не возвращался, только передал Ангелине с оказией, на словах, свой сердечный привет, вечную благодарность и просьбу – о нем более не тревожиться.

Легко сказать!

Ангелина обиделась. Она, она одна, можно сказать, спасла Меркурия от смерти, выходила его, вылечила; она утешала его после этого ночного кошмара – и вот он отвернулся от нее, как от ненужной, уже использованной вещи, и ушел заниматься своими таинственными делами, по всему вероятию, непостижимыми куцым женским умишком!

Военная тайна? Да ведь Ангелина не из болтливых. Разве, выхаживая Меркурия, она не сделалась достойной его доверия?..

Ангелина уверяла себя, что дело только лишь в обиде на рухнувшую дружбу, хотя все обстояло проще: Меркурий в ее глазах стал просто-напросто еще одним мужчиною, который получил от нее все, что хотел, – и ушел, не оглянувшись. Никита Аргамаков взял ее тело, ее страсть. Меркурий – ее дружбу, ее привязанность. Оба взяли ее как могли – и ушли, бросили. Отшвырнули!

И в том состоянии глубочайшего оскорбления, в коем пребывала Ангелина, для нее благотворным елеем, пролившимся на горючие язвы, явилось приглашение Фабьена пожаловать к ним в дом, на бал, даваемый в честь его именин.

Впрочем, надо отдать Ангелине справедливость: чуть только оскорбленное тщеславие ее сделалось удовлетворено, она осознала всю щекотливость своего положения.

Мало, что идет война! Армия разбита, враг в Москве. Народ ввергнут в пучину бедствия и ужаса. И сейчас идти плясать под веселую музыку в доме соотечественников Наполеоновых? Как бы радоваться вместе с ними страшному поражению России?! Это должен отвергнуть даже самый суетный ум, а ведь Ангелина вовсе не была пустышкою вроде Нанси Филипповой, которая приняла приглашение Фабьена в ту же минуту, как его получила! Вежливый отказ Ангелина написала сама, даже не сочтя нужным обременять деда с бабушкою, однако отослать свое письмо не успела: в доме Измайловых объявилась нежданная гостья – маркиза д’Антраге.

Она была все такова же: таинственная и очаровательная под своей чадрой. Засвидетельствовав свое почтение Измайловым и преодолев первую натянутость, познакомилась со своей заочной протеже – Ангелиною – и передала несколько комплиментов мадам Жизель уму, красоте и нраву молодой баронессы. Ангелине было приятно, хотя и стеснительно. Тактичная маркиза сменила тему и принялась рассказывать о путешествии по России, которое предприняла в разгар войны с этой великой страной знаменитая французская писательница мадам де Сталь.

– Мадам де Сталь? – сухо произнесла княгиня Елизавета. – Насколько мне известно, ее болтливость отчасти стала причиною поимки королевской семьи в Варенне [51]?

– Mon Dieu! [52] – в ужасе вскинулась маркиза. – Это нонсенс! Слишком многие благодаря Ферзену [53] были невольно осведомлены о плане бегства королевской семьи под защиту иностранных государей, в первую очередь – шведского. Понятно, что об этом знал и шведский посол в Париже де Сталь, и его жена, француженка по национальности, урожденная Неккер. Может быть, госпожа де Сталь и проболталась кое-кому об этом в Национальном собрании… но никакие меры предосторожности не помешали королевской семье ускользнуть из Тюильри! Впрочем, это вам должно быть известно лучше, чем мне! – тонко улыбнулась маркиза, и Елизавета не могла не улыбнуться с гордостью в ответ, ибо среди тех, кто отчаянно, рискуя жизнью, пытался спасти королей-мучеников, была ее дочь – баронесса Корф.

Разговор вернулся в прежнее мирное русло, маркиза д’Антраге оказалась прекрасной рассказчицей и очень живо изображала, как изумлялась знаменитая французская писательница русским просторам; хотя карета двигалась очень быстро, мадам де Сталь казалось, что она стоит на месте, настолько однообразным был пейзаж. Ее охватывал своего рода кошмар, который приходит иногда ночью, когда чудится, что делаешь шаги – и в то же время не двигаешься с места. Бесконечной казалась ей эта страна, и целая вечность нужна была, чтобы пересечь ее!

Ангелина скромно сидела в уголке, слушала с интересом и думала, что, пожалуй, она прежде ошибалась, составив о госпоже де Сталь невысокое мнение из-за двух ее романов. Коринна [54] казалась Ангелине сумасшедшей, безнравственной особою, место которой – в доме умалишенных за ее сумасбродство и за бегание по Европе пешком, с капюшоном на голове, в намерении отыскать своего дурака Освальда. Этот персонаж «Коринны» просто-таки бесил Ангелину, как всякий нерешительный, колеблющийся характер: в мужчинах этих черт она не переносила! «Дельфина» раздражала ее еще больше, представляясь от начала до конца собранием самых ужасных идей, в этом романе все казалось никуда не годным, даже слог!

Непонятно, почему милая и приятная маркиза с таким восторгом говорит о даме, пишущей столь неприятные вещи. Хотя в оригинальности суждений мадам де Сталь, конечно, не откажешь!

– Сообразно обстоятельствам, русские могут держать себя, как англичане, французы, немцы… – припомнила маркиза еще одно высказывание знаменитой романистки, – но никогда они не перестают быть русскими, то есть пылкими и в то же время осторожными; более способными к страсти, чем к дружбе; более гордыми, чем мягкими; более склонными к набожности, чем к добродетели; более храбрыми, чем рыцарски отважными, – и такими страстными в своих желаниях, что никакие препятствия не в силах сдержать их порывы!

Алексей Михайлович в восторге застучал кулаком по колену и рассмеялся: