Его глазами - Эллиот Рузвельт

- Мы пережили две войны за время жизни двух поколений, - ответил отец. - В последнюю четверть века народы слышали слишком много обещаний вечного мира. В Тегеране мы согласились в том, что наши три страны, три сильнейшие страны в мире, в состоянии проявлять достаточное благоразумие в случае возникновения разногласий в будущем и так согласовывать свою внешнюю политику, чтобы избавить от войны "многие поколения". Об этом мы и говорили с полудня до 10 часов вечера; мы обсуждали, как увязать нашу политику, как согласовать интересы каждого из наших государств с интересами всеобщей безопасности. А в промежутках мы с Дядей Джо поговорили и еще кое о чем наедине.

Отец облегченно вздохнул и потянулся, как бы не желая продолжать. Очевидно было, однако, что прервать рассказ на таком захватывающем месте нельзя, и отец понял это по выражению моего лица.

- Я хотел обсудить с ним еще ряд вопросов, связанных с положением на Дальнем Востоке... Ведь мы начали разговор об этом еще в твоем присутствии?

- Да, когда я впервые увидел Сталина.

- Правильно. Так вот, - отец зевнул, - нам нужно было притти к соглашению еще по одному вопросу, и поскольку он согласился вступить в Войну против Японии, я...

- Что?!

- Ну да, он говорил о войне на Тихом океане... Но ведь дело было, вероятно, когда ты еще находился в Тегеране?

- Это потрясающая вещь! Почему ты ничего мне не сказал?

Отец улыбнулся.

- Ведь ты меня об этом не спрашивал.

- Когда же они вступят в войну?

- Не очень скоро, во всяком случае, не раньше, чем через несколько месяцев. Мне кажется, Сталин предложил объявить войну Японии и начать боевые действия на Дальнем Востоке, чтобы одержать окончательную победу в споре о втором фронте на западе. Он согласен вступить в войну, как только сможет перебросить войска и вооружение через Сибирь, если мы обещаем начать первого мая вторжение на западе. Но в конечном счете с военной точки зрения будет разумнее, если русские обрушатся на Гитлера всей своей мощью на Восточном фронте. У Сталина будет еще достаточно времени для войны с Японией после разгрома Гитлера.

Я все еще был так ошеломлен новостью, что не мог ничего сказать.

- Итак, - продолжал отец, - он согласился объявить Японии войну, как только сможет перебросить войска и материалы через Сибирь - по единственной железной дороге. Он указал и срок: через шесть месяцев после окончательного разгрома Гитлера. Во всяком случае, мне хотелось в связи с этим поговорить с ним о многом: о послевоенном Китае, о китайских коммунистах и т. п. Ряд вопросов я не мог затрагивать в присутствии Уинстона, поскольку они в значительной степени касались экстерриториальных прав англичан в Гонконге, Кантоне и Шанхае... Ведь речь шла о том, что если бы мы обещали поддержать Чан Кай-ши против англичан в этом вопросе, он согласился бы создать в Китае подлинно демократическое правительство. А Чан беспокоился относительно намерений русских в Манчжурии... хотя я не думаю, чтобы это волновало его и теперь. Дядя Джо согласился с тем, что Манчжурия, разумеется, останется китайцам, и обещал помочь нам поддержать Чан Кай-ши против англичан... А Пат Хэрли отправился в Москву продолжать переговоры.

Это напомнило мне, что и я в некоторой степени участвовал в составлении и обсуждении соглашения трех держав о будущем Ирана. Я спросил отца, было ли оно в конце концов подписано.

- Да, конечно. Подписано, скреплено печатью и доставлено по назначению. И, кстати, спасибо тебе за твою работу. Пат Хэрли, - продолжал отец, - хорошо поработал. Если есть на свете человек, способный распутать узел китайской внутренней политики, то это Пат Хэрли. - Знаешь, Эллиот, продолжал отец, сбрасывая одеяло, чтобы встать, - люди типа Пата Хэрли бесценны. Почему? Да потому, что они преданы. Я могу давать ему такие поручения, каких никогда не дал бы человеку из государственного департамента, потому что на Хэрли я могу положиться. Ты меня понимаешь?

Я подумал о чиновниках государственного департамента, нередко ставивших отца в положение, из которого ему приходилось выпутываться самому.

- Ты знаешь, - продолжал отец, - сколько раз люди из государственного департамента пытались скрыть адресованные мне сообщения, задержать их, как-нибудь не пропустить их ко мне, - и только потому, что некоторые из этих профессиональных дипломатов не согласны с моим мнением. Им следовало бы работать у Черчилля. Да фактически они значительную часть своего времени и работают на него. Только подумай: чуть не все они считают, что Америке следует определять свою внешнюю политику таким образом: смотреть, что делают англичане, а затем подражать им. Дело не в том, демократы они или республиканцы, - сказал отец, раздражаясь в ходе своих рассуждений. Насколько мне известно, Пат Хэрли и еще несколько человек, работающих со мною, - республиканцы до мозга костей. Но они знают, что их родина ведет войну, и готовы сделать для нее все, что в их силах. И они это делают.

Вошел Артур Приттимен и стал помогать отцу одеваться.

- Еще шесть лет назад мне советовали, - продолжал отец, - произвести в государственном департаменте чистку. Он похож на английское министерство иностранных дел, где сидит человек, носящий звание постоянного заместителя министра. Он остается постоянным заместителем при любом правительстве - и при консервативном, и при лейбористском, и при либеральном. Для него это безразлично. Он - постоянный. Так и с нашим государственным департаментом. Люди вроде Пата Хэрли вдвое ценнее. Пату нужно только указывать, что именно делать. Если ему скажешь, он выполнит честно и хорошо. - Отец сам себя поймал на том, что стал повышать голос, и улыбнулся.

- Что же ты? - сказал он, - ведь считается, что я отдыхаю. Это твоя вина; ты заставил меня вспомнить этих господ в полосатых штанах из государственного департамента.

Я засмеялся; отец спросил меня, почему я не переодеваюсь к обеду. Я сказал, что не получил приглашения, но даже если бы и был приглашен, то не пошел бы.

- Я устал, папа. У меня было много работы, а кроме того, прошлую ночь я не спал. Я только перекушу и отправлюсь спать.

Он посмотрел на меня с завистью.

- Но завтра ты будешь здесь?

- Да, конечно. Во всяком случае часов до 4 или 5.

Утром я снова был у отца, и он сказал мне, что по вопросу о вступлении Турции в войну уже принято окончательное решение, и притом отрицательное.

- Мне кажется, - сказал отец, - что это была в некотором роде последняя попытка Черчилля настоять на наступлении союзников с юга, со стороны Средиземного моря.

Я спросил отца, заняла ли Россия какую-либо позицию в этом вопросе. Он улыбнулся.

- Сталин сказал, что Турции не надо ничего давать по ленд-лизу в случае, если это повлечет за собой малейшую задержку наступления на Западном фронте. Сегодня мы с Уинстоном собираемся составить какое-нибудь заявление, чтобы спасти престиж Турции. Ведь газеты уже почти месяц пишут, что она намерена объявить войну Германии.