Мать Мария (1891-1945). Духовная биография и творчество - Г. Беневич

Измерена верною мерою вера,

Пылающей готики каменной мерой, –

Не знаю я – камень иль пепел то серый –

Дай соблюсти мне смиренное сердце.

Господи мой, отчего же мне страшно?

Эти крутые, крылатые башни

Все заместили, и реки, и пашни, –

Дай соблюсти мне смиренное сердце. (209)

Здесь встречающееся уже в ранних стихах Кузьминой–Караваевой ("Скифские черепки") противопоставление города и природы, но теперь оно обосновывается через отталкивание от создавшего этот город католицизма, который обличается в гордыне, в желании достать до неба,"обладать"им:

Солнце все топит в своей позолоте.

Мерная мера таинственных готик

Ввысь устремилась за небом в охоте –

Дай соблюсти мне смиренное сердце.

………………………………………..

Это чужое. Здесь Бога наместник.

Здесь не боятся готических лестниц

До самого рая, до ангельских песен

Дай соблюсти мне смиренное сердце. (210)

Готический собор сравнивается с Вавилонской башней, а значит, сам Рим–Запад с Вавилоном (так, кстати говоря, называл языческий Рим апостол Петр (см. 1. Петр. 5, 13). Такой гордой устремленности к небу Е. Скобцова противопоставляет путь смирения"до земли"и спасения вместе с простыми русскими людьми:

Не ввысь, не пылающим камнем, не сводом,

Вширь распластать себя под небосводом,

Вместе спасаться с дремучим народом –

Дай соблюсти мне смиренное сердце. (210)

Имея в виду, что в то самое время, когда писались эти стихи, такие деятели русской эмиграции, как Дм. Мережковский и Вяч. Иванов сближались с католиками и даже (как последний) переходили в католицизм, стихи Е. Скобцовой выглядят вполне осознанным выбором. Но вернемся к Страсбургу. В передаче ощущения от города поэту очень точно удается запечатлеть специфический покой западного"буржуазного"(то есть городского) пейзажа. В своих"иноческих"стихах мать Мария напишет, что мир таков, что в нем все"как во сне". Здесь этот"сон мира"передается через особое ощущение времени:

Зеленовато–сер и мутно–вял канал,

Прибрежные кусты отражены в цветеньи.

О, ангел вечности, еще ты не устал

Считать, считать, считать текучие мгновенья.

Смотри, – здесь даже камни сонно устают,

Колокола и те не очень голосисты.

О, ангел гибели, ты покажи приют

Средь вечности твоей для этой плоти чистой. (121)

Плоть, о которой здесь идет речь, это"плоть"весенних, цветущих кустов. Новая жизнь вписывается в"гибельный"городской пейзаж и как бы засыпает вместе с ним. Речь, конечно, о духовном сне. Весна и сон, как они не противоположны, оказываются в этом спящем городе сопряжены. Пасхальной радости при пробуждении природы после холодной зимы, которую русский человек привык испытывать весной, здесь нет: ангел с трубой на соборных часах трубит тщетно, воскресения не происходит. Мы явственно чувствуем в этих стихах поэтику Бодлера и других французских поэтов–декадентов (лучше всего переданную по–русски Иннокентием Анненским).

Столь разные в России, осень и весна в Страсбурге мало чем отличаются друг от друга:

Была весна, – теперь осенний месяц,

Спокойна так же тихая вода,

Такая ж мера светлых равновесий,

И не уйти отсюда никуда. (121)

Чем спокойнее и недвижимее город, тем большую тревогу он вселяет, тем более тяжелые вызывает предчувствия:

Собор, и крыши, и людские лица,

И сонных вод зеленая струя, –

О, город, город, что‑то здесь случится,

Со мной случиться, – не избегну я. (121)

Поэт ощущает чужой город как угрозу гибели, само слово Страсбург по звуковой ассоциации напоминает страдание (страсть). Но подобное отношение к городу встречается в стихах не всегда. Во–первых, и сама"четкость"и чистота Страсбурга обретают свой смысл, когда западный город с его"узами"(четкими правилами жизни и другими типичными чертами западной цивилизации) понимается как место очищения от всякой (а значит и собственной душевной) нечистоты:

Рождающие пену узы, –

Кипит зеленое стекло,

И пену в бездну повлекло, –

О, страсбургских каналов шлюзы. (210)Во–вторых, и сам город, и чужая цивилизация, да и весь мир предстают в совершенно ином свете, если они воспринимаются как дар или подарок Божий, тогда возможность посещения нового города принимается с какой‑то детской радостью (см. стихотворение"Еще мне подарили город"). Тогда преодолевается вдруг противопоставление природы и культуры, того, что"вблизи и вдалеке", и вместо страха и тревоги возникает чувство благодарности Богу и за эти города, за встречи с людьми в них, и за саму жизнь:

Пускай, и плача, и ликуя,

Душа дары все сохранит –

От дружеского поцелуя

До самых горестных обид, –

Господь–Даятель, аллилуя. (211)Один из самых таинственных разделов в"Тетради" – "Ханаан". Из стихов мы узнаем, что Ханааном Е. Скобцова именует Русь:"О, Русь, о нищий Ханаан"(119). Такое именование на первый взгляд непонятно. В самом деле, после"мессианских"статей Е. Скобцовой, написанных в конце двадцатых – начале тридцатых годов, можно было бы ожидать, что Русь (страна и народ) будут сравниваться с Израилем, но вместо этого речь идет о Ханаане. В комментарии к Библии, можно прочесть, что Ханаан (или Палестина) – это земля, которая принадлежала язычникам, но должна была по воле Божией стать достоянием Израильского народа. Это земля Обетованная, но чтобы в нее переселиться, необходимо было отвоевать ее у язычества, а чтобы в ней оставаться, необходимо соблюсти верность Завету Божию. Такое понимание Ханаана делает усвоение этого имени Руси в стихах Е. Скобцовой чрезвычайно интересным и глубоким с историософской точки зрения. Русь (страна и люди) не являются Новым Израилем"по определению", чтобы им такими быть, необходимо победить язычество (что, впрочем, уже было сделано в ходе христианизации Руси), но мало того, необходимо еще сохранить верность Богу. Русское рассеяние сравнивается в этом контексте уже не столько с исходом евреев из Египта в пустыню, сколько с Вавилонским пленением, последовавшим из‑за неверности евреев Богу (вспомним, что выше, в разделе"Города"Запад сравнивался с Вавилоном).

Именно тему изгнания из Обетованной земли и клятвы верности ей мы находим в стихах из раздела"Ханаан":

Там были молоко и мед,

И соки винные в точилах.

А здесь, – паденье и полет,

Снег на полях и пламень в жилах.

И мне блаженный жребий дан, –

В изодранном бреду наряде.

О, Русь о нищий Ханаан,

Земли не уступлю ни пяди. (119)

Поразительно, что во Франции (на Юге) Е. Скобцова увидела"снег на полях", противопоставляя эту землю Руси–Ханаану, земле, где были молоко, мед и виноград! Речь, разумеется, не о климатической разнице, а о состоянии духа. Впрочем, ведь и евреи были изгнаны из Израиля в Вавилон, расположенный на Север от Палестины.

Что касается пути в землю Обетованную, то он для Е. Скобцовой связан не просто с ностальгией по России. Россия для нее – это"земля"по преимуществу (в этом смысле она продолжает традицию Ф. Достоевского, противопоставлявшего земле–России, – "священные камни"Европы). А значит, путь в Русь–Ханаан ведет через верность земле, точнее, если вспомнить то, что мы говорили в разделе"Земля", – со"смирением до земли":

Я лягу в прах, и об земь лбом.

Врасту в твою сухую глину.

И щебня горсть, и пыли ком

Слились со мною в плоть едину. (119)

Пока не соединишься с землею здесь, в земле изгнания, в землю Обетованную не войдешь. Сама тема соединения с землей была для Е. Скобцовой связана и со смертной памятью, и с единством с простыми русскими людьми.

Гипотеза о том, что в разделе"Ханаан"Е. Скобцова разрабатывает тему Вавилонского изгнания, подтверждается и другими стихами:

Там, между Тигром и Евфратом,

Сказали: юности конец,

Брат будет смертно биться с братом,

И сына проклянет отец.(128)

Это, конечно, о Вавилонском пленении, но одновременно и о Гражданской войне в России. Изгнание переживается как трагедия народа, но вместе с тем и как Божья мука, ибо Бог страдает от того, что Его народ Ему неверен, страдает, даже наказывая его:

Мы больше не вернемся к рощам

У тихих вод Твоих возлечь,

Мы ждем дождя посевам тощим,

В золе мы будем хлеб наш печь.

Тебе мучительно быть с нами,

Бессильный грех наш сторожить.

Создал нас светлыми руками, –

Мы ж в свете не умеем жить. (129)

Свет, о котором здесь идет речь, это Божий свет, свет благодати. Собственно, и земля Обетованная – это ни что иное, как этот свет, а Вавилонское изгнание – его утрата.

Открытие"языческого"пласта в теме Руси–Израиля позволило Е. Скобцовой найти и точную форму для передачи своего чувства ко Христу. Вспомним евангельскую историю о хананеянке (Мф. 15, 21–28): когда Иисус проходил страны Тирские и Сидонские, хананеянка стала приступать к Нему и упрашивать исцелить ее дочь, но Христос отвечал ей, что Он послан лишь к погибшим овцам дома Израилева. Когда она приступила к Нему опять, Он сказал, что нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. И вот, только когда она в ответ на эти слова, приняв именование пса (как уничижительно называли евреи язычников), сказала, что и"псы едят крохи, которые падают со стола господ их", Христос похвалил ее веру и исполнил ее желание. В одном из самых своих проникновенных, на наш взгляд, стихотворений, Е. Скобцова уподобляется в вере и смирении этой хананеянке: