Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы - Юрий Жуков

И вдруг в Париж прилетел сам Артур Копит. Он был вне себя от гнева. «Я не позволю уродовать свою философскую пьесу!» — заявил обидевшийся американский драматург. Разыгрался скандал. Видная актриса Эдвиж Фейер, игравшая роль деспотической матери героя, на репетиции расплакалась — она никак не могла взять в толк, чего же от нее хотят. Премьера несколько раз откладывалась, зрителям возвращали деньги за билеты.

В конце концов был достигнут компромисс. Пьеса Копита пошла в его интерпретации, но хитрые постановщики добавили сверх программы одноактную комедию Марселя Эме «Минотавр», которая в какой‑то мере звучала как пародия на эту «философию». Сюжет ее прост: некий придурковатый французский дипломат, тоскующий по деревне, ставит посреди салона в своей фешенебельной квартире в Фобур Сен — Жермен… трактор. Да, самый обыкновенный трактор, он будет напоминать ему об утраченных утехах сельской идиллии. Жена дипломата в ужасе: все будут смеяться! Но их друзья — парижские снобы — приходят в восторг. Они принимают этот трактор за современную скульптуру, окрестив ее Минотавром. «Это авангардное произведение искусства», — говорят они и начинают слагать стихи в честь столь оригинального перевоплощения Минотавра, этого мифического чудовища Древнего Крита.

Не им ли уподобился в своей оценке пьесы Артура Копита Пуаро — Дельпеш, с серьезным видом доказывавший на страницах «Монд», какое важное значение имеет это произведение, в котором, как он выражается, «ситуации, объекты и слова не имеют никакой иной реальности и логики, кроме логики снов и одержимости»?

Все же, к чести широкой публики, надо сказать, что рекламная трескотня буржуазной критики не в состоянии внушить ей любовь к «театру абсурда», его выдуманным героям и вымученным аналогичным ситуациям. Та шумиха, которой западная пресса неизменно окружает появление на свет божий каждой новой пьесы «театра абсурда», конечно, привлекает зрителей, интересующихся сенсационными новинками, и прежде всего ту часть молодежи, которая склонна видеть в любом необычном театральном действе проявление «авангардизма». Однако интерес к такого рода пьесам все чаще улетучивается после нескольких представлений.

9 января 1963 г. парижские газеты сообщили, например, что из описанных мною выше премьер только пьеса Беккета «О, эти прекрасные дни!» давала полный сбор, да и то лишь благодаря Мадлен Рено, игра которой вопреки Беккету привлекала зрителей. Но и здесь, в Театре Франции, полный сбор можно было считать лишь условным, ибо пьеса шла в искусственно ограниченной аудитории; для публики была отгорожена занавесками лишь половина зала — говорили, что это необходимо для более непосредственного контакта актрисы с публикой. (И не зря, видимо, карикатурист газеты «Фигаро» Сеннеп посвятил постановке пьесы Беккета в Театре Франции такой любопытный рисунок: глядя, как героиня этой пьесы все глубже увязает в зыбучем песке — в первом акте, как вы помните, она ушла в землю по грудь, а во втором по шею, — один зритель говорит другому: «Это пьеса половины героя и четверти героя, и я себя спрашиваю, не наступит ли в будущем время половины зрителя и четверти зрителя?»)

Пьеса Копита «Папочка, мой бедный папочка…», билеты на которую продавались по восемь франков, показанная театром «Буфф — паризьен» в воскресенье 3 ноября, собрала в этот день лишь пять тысяч триста франков вместо ожидавшихся десяти тысяч. И это вопреки шумной рекламе!

Кассовая статистика не может, конечно, служить критерием художественности или убедительности театральных постановок, но она является объективным показателем отношения зрителя к театру. Новые статистические данные, опубликованные 19 марта 1964 года в еженедельнике «Экспресс», подтвердили, что ни «театр абсурда», ни другие разновидности псевдоавангардистского театра, непонятного зрителям, не пользуются успехом. На этот раз были приведены сведения о субботнем вечере 29 февраля. В целом это был очень удачный вечер для театров: общая сумма кассовой выручки составила около трехсот девяноста семи тысяч пятисот франков — на сто тысяч больше, чем в аналогичный субботний вечер 23 февраля прошлого года. Но в какие театры устремилась публика прежде всего? В оперу, где в этот вечер звучал «Фауст», в Театр Елисейских полей — там шел балет «Золушка». По — прежнему было трудно достать билеты на «Сирано де Бержерака», на веселую комедию «Как преуспеть в делах», на интересный спектакль труппы Мари Белль «Тысяча клоунов», на оперетту «Роз — Мари». С успехом продолжал идти в театре «Месяц в деревне» Тургенева.

«Публика предпочитает оперу, оперетту, балет и музыкальные комедии, а также веселые пьесы, в которых играют популярные актеры», — заключил хроникер еженедельника «Экспресс». Но это лишь половина правды. Как показывает опыт, публика с огромным интересом посещает и серьезные пьесы, если они затрагивают животрепещущие, волнующие темы и написаны так, что доходят до ума и сердца человека. Зритель, которому уже порядком осточертел немой, бессмысленный театр, очень тепло принял, например, поставленную весной 1964 года в Тулузе инсценировку «Молчания моря» Веркора, напомнившую ему о грозной и трагической поре движения Сопротивления [53].

Подлинным триумфом увенчалась в Париже в апреле 1964 года премьера пьесы «Сакко и Ванцетти», написанной итальянцами Мино Ролли и Лючиано Винценцони и впервые показанной в Риме еще за четыре года до этого. Пьесу «Сакко и Ванцетти» поставила в парижском театре «Рекамье» молодая театральная труппа.

Парижане живо откликнулись на это напоминание о волнующих событиях двадцатых годов, когда американские власти ни за что ни про что казнили двух прогрессивных итальянских эмигрантов. Как сообщала 10 апреля газета «Франс — суар», публика была глубоко взволнована трагической историей Сакко и Ванцетти, приговоренных к смерти и казненных за преступление, которого они не совершали, — только из‑за их политических убеждений. И когда после спектакля директор театральной труппы Раймонд Жербаль обратился к зрителям с вопросом: «Как, по вашему мнению, надо или не надо советовать людям посмотреть эту пьесу?» — в зале разразилась буря аплодисментов. Газета попутно заметила: «Раймонд Жербаль, который в этой пьесе сам играет роль Ванцетти, хочет делать нечто более серьезное, нежели развлекать публику: он хочет ставить перед ней проблемы».

Любопытно, что сейчас к теме о Сакко и Ванцетти обращается и Арман Гатти, автор пьесы «Жизнь мусорщика Огюста Жэ», о которой я рассказывал в начале этой главы. Как сообщила газета «Юманите», он работает над посвященной этим жертвам американской реакции пьесой «Общенародная песнь об электрическом стуле». Это будет весьма своеобразное по форме произведение.

«Сначала я хотел написать историческую пьесу, — сказал Гатти, — но затем понял, что точное воссоздание исторической обстановки привело бы к искажению моего замысла. Вся пьеса построена на единой линии событий: начинается она в Чикаго в конце прошлого века и заканчивается в наши дни на революционной Кубе… Я подумал: Сакко и Ванцетти мертвы. Кто даст им жизнь? Я, вы, зритель, кубинские патриоты, которые не забывают о них». Свою новую пьесу Гатти строит так, чтобы было обеспечено живое общение сцены с залом.

(Как увидит далее читатель, история Сакко и Ванцетти продолжает волновать не только честных деятелей театра, но и кинематографистов. В 1971 году на экраны вышел замечательный фильм, который так и называется — «Сакко и Ванцетти». Я расскажу о нем подробнее в разделе «Фронт кинематографии».)

Гатти побывал на Кубе, где он много снимал. Но кроме фильма он привез оттуда идею еще одной пьесы, над которой работает сейчас. Это будет пьеса о кубинской революционерке Сильвии Мачадо…

Но и сама публика все чаще проявляет интерес к серьезным проблемам. Безъязыкий «театр абсурда», как и бездумный развлекательный «бульварный театр», все больше и больше теряет зрителей.

Живую, пульсирующую, как горячая кровь в жилах, творческую мысль невозможно затормозить. Для этого пришлось бы убить театр, убить литературу, убить искусство, но это невозможно. «Слово — полководец человеческой силы», — писал Маяковский. И как бы ни пытались одолеть этого полководца враги человека, им это не удастся, ибо он бессмертен.

В 1969 году покровители «театра абсурда» щедро вознаградили своих любимцев: Беккету была присуждена Нобелевская премия, а Ионеско был возведен в ранг «бессмертных» — его избрали в состав Французской академии. Ну что ж, эти знаки внимания к «театру абсурда» лишь подтверждают, что он служит «сильным мира того»!

Май 1966. Разрушители

— Бульварный спектакль умирает, — сказал мне отличный знаток парижского театрального мира Жорж Сориа. — Людям надоело подглядывать в чужие спальни. Они хотят, чтобы театр помогал им осмыслить сложный современный мир. И пока наши драматурги перестраиваются, предприимчивые антрепренеры ищут пьесы за границей. Взгляни на наши афиши — ты увидишь либо русские, либо английские фамилии. И почти каждая премьера нынешнего сезона — это событие. Театры переполнены. А помнишь, что было в прошлый и позапрошлый годы?..