Играем в «Спринт» - Николай Оганесов

В нескольких шагах от нас сонно плескалось море. Пахло водорослями и хвоей от стоявшей неподалеку сосновой рощи. Солнце клонилось к горизонту. Возможно, я уснул, но сон был легким и очень недолгим: когда открыл глаза, Нина по-прежнему сидела рядом.

— Знаешь, а мне здесь нравится, — сказал я, на этот раз вполне искренне.

Разница и впрямь была велика. Одно дело находиться на месте преступления и совсем другое на заброшенном пляже, где никто никого не убивал. Теперь берег казался по-своему уютным, даже симпатичным, а море спокойным и ласковым.

Нина промолчала — она осталась при своем мнении.

Я достал из кармана камешек. Он подсох и стал почти белым. Природа придала ему безукоризненную форму, а три поперечные прожилки были расположены симметрично и сверкали, как дорогая инкрустация, врезанная в твердь искусным ювелиром.

Нина взяла его у меня, подержала, рассматривая, и вернула. У нее были еще влажные руки, и камешек, смоченный морской водой, снова стал голубым.

— Что-то есть хочется, — сказал я. — У нас печенья не осталось?

— Нет, — односложно ответила Нина.

— А который час?

Она подвернула манжету рубашки и посмотрела на часы.

— Без двадцати семь.

— Ого! — Я приподнялся и сел, облокотившись о корягу. — Мы, кажется, опаздываем?

— Если на такси, успеем. — Она повернулась лицом к заходящему солнцу и напомнила: — Ты хотел, чтобы я прослушала какую-то запись.

Откровенно говоря, у меня пропало желание крутить пленку. Не вспомни о ней Нина, я бы, пожалуй, отказался от этой своей затеи.

— Ты раздумал? — не оборачиваясь, спросила она.

— Да как тебе сказать…

— Ты меня жалеешь? Не надо, я же вижу, что тебе это тоже неприятно.

— В общем-то, да…

— Где она? В сумке?

— В сумке.

Она вытащила магнитофон, положила его рядом с собой и включила.

Из динамика вырвалось стремительное аллегро из «Опасной игры» Алексея Козлова. От форсированного звука электросаксофона отдавало металлом. Он резал слух и был в явном разладе с разлитым в воздухе покоем.

Наконец музыка оборвалась. Раздался щелчок и сразу за ним голос Кузнецова:

«Посмотри, я правильно поставил на паузу?»

Остальное было мне известно. Я слушал вполуха, попутно вспоминая четыре пункта, которые вывел ночью, сидя в беседке.

Пункт первый: Кузнецов встречался с барменом 13 сентября.

Пункт второй: Он пытался взять в долг деньги.

Пункт третий: Бармен имеет кличку Виски и не любит, когда его так называют.

Пункт четвертый: Виски склонял Сергея принять предложение Стаса.

К ним стоило добавить пятый и, может быть, наиболее существенный: Кузнецов просил одолжить ему деньги не тринадцатого, а раньше — тринадцатого он только напомнил о своей просьбе: «Ты не забыл, о чем мы говорили?»

Коли так, выходит, Витек мог быть не первым и уж наверняка не последним, к кому Сергей обращался с подобной просьбой. Причем обращался к самым близким друзьям и тем, кому мог откровенно, без утайки, рассказать о долге, и о Стасе, и о плане, в котором ему предназначалась роль козла отпущения.

Пойдем дальше.

До тринадцатого нужной суммы у него не было. Это точно. Но оставалось еще целых два дня. Получается, что в эти-то два дня он и встретился с человеком, которому поведал о двери с английским замком, которого просил занять деньги и который…

Я пропустил момент, когда закончилась запись.

Из магнитофона неслись скрежещущие модуляции синтезатора. Я выключил его и, не вытаскивая кассеты, спрятал в сумку.

Нина сидела, опустив голову. Ее лицо прикрывали мокрые, непросохшие пряди волос.

— Сергей погиб из-за этого? — спросила она тихо.

— Из-за этого тоже.

— С кем он говорил?

— С барменом из «Страуса», с тем, что приносил с собой спиртное, помнишь?

Она не ответила.

— Я не знала, что у него был долг.

Со стороны гор пахнуло ветерком, и стало слышно, как в отдалении шумят сосны.

Я застегнул рубашку.

— Давай собираться. Уже поздно.

Мы молча оделись и пошли к шоссе.

По дороге впечатление от прослушанной записи немного улеглось, и Нина ответила на мои вопросы. Она повторила, что сегодня впервые узнала о долге, что своих друзей Сергей принимал, как правило, не дома, а в пристройке, что там они вели свои разговоры и там скорее всего и была сделана запись, которую я ей дал прослушать.

— Он продавал что-нибудь из своих вещей в последнее время?

— Насколько я знаю — нет.

— Не заводил разговора о деньгах?

— Нет. Мы вообще мало говорили. Это был полный разрыв, — сказала она. — Жили практически порознь: он в одной комнате, я в другой. Я готовила на двоих, оставляла ему еду, но мы почти не общались.

— Это его устраивало?

— Мы договорились, что я поживу до зимы. К Новому году мне обещали комнату в общежитии. Он это знал.

— Скажи, кто мог занять ему крупную сумму денег?

— Никто, — твердо сказала Нина.

— А у кого он мог просить взаймы?

— Мне, кажется, у любого. — Она подумала и уточнила: — Но, конечно, не такую большую сумму.

— А какую?

— Не знаю. У сослуживцев вряд ли. Может, у своих друзей? У того, толстого, или у Тофика. Но я уверена, что таких денег ему бы никто не дал.

— Почему?

— Ему нечем было возвращать, они это знали. А в лотерейный выигрыш верил только он один.

— Но сам-то он мог надеяться, что ему дадут в долг?

— Это на него похоже…

* * *

До центра мы добрались на попутной. Водитель не возражал подбросить нас до самого дома, но я попросил остановить на привокзальной площади: вспомнил, что мне не во что переодеться. Костюм и приличная пара обуви лежали в камере хранения.

Там, как назло, толпилась очередь, и мы потеряли минут пятнадцать. Потом еще десять, пока ловили машину. К дому подъехали под сигналы точного времени.

— Ничего, попадем на второе отделение, — сказал я, расплачиваясь с водителем.

20.00. Вернулись на Приморскую.

Улица к этому времени обезлюдела. Те, кому повезло с билетами, сидели сейчас в концертном зале, остальные смотрели фестиваль по телевидению. Из окон гостиницы доносились фанфары, возвещавшие о начале песенного марафона.

Пока мы приводили себя в порядок, телевизор прогрелся, и на экране возникла сцена с двумя ведущими. Шло представление гостей и участников фестиваля.

Нина надела длинное вечернее платье, сделала прическу.

Я тоже переоделся — облачился в костюм, повязал галстук, навел глянец на туфли, хотя мама всю жизнь учила меня делать это в обратном порядке.

В восемь сорок мы вышли из дома.

Нина сунула было ключ под коврик, но передумала и положила в сумочку. Оставлять его было не для кого.

Концертный зал «Юбилейный» находился слишком близко, чтобы пользоваться городским транспортом, но мы уже опоздали и решили срезать путь. Спустились до середины лестницы, что брала начало у «Лотоса», и свернули в боковую аллею, ведущую вдоль набережной. Однако там оказалось перекопано — прокладывали кабель, — и пришлось возвращаться.

«Плохая примета», — подумал я, поднимаясь обратно к гостинице.

Здесь было все так же пустынно. Швейцар покинул свой пост и украдкой потягивал пепси на террасе кафе. В глубине вестибюля светились телевизионные экраны.

Когда мы проходили мимо телефонной будки, у меня зачесались руки — страшно хотелось позвонить своим, посоветоваться, поделиться последними новостями, но это было запрещено. До конца моей изоляции оставалось три с половиной часа.

Вскоре мы вышли на широкую площадь, посреди которой, топорщась зубчатой кровлей, высилась бетонная громада «Юбилейного» — самого большого в городе концертного зала.

У входа шумела кучка опоздавших. Они осаждали билетершу, которая предусмотрительно спряталась за толстой, запертой на висячий замок решеткой.

— Не просите, товарищи, зал переполнен, — механически повторяла она, как видно, не в первый раз. — Со всеми вопросами обращайтесь в дирекцию. Есть указание опоздавших не пускать. Видите замок?

Против замка возразить было нечего.

— А после антракта пустите? — спросил кто-то.

— И после антракта не пущу.

— Это безобразие! У нас билеты!

— Не просите, товарищи, зал переполнен. Со всеми вопросами… — И все повторялось сначала.

Примета начинала сбываться — шансов попасть в зал, кажется, не было.

Мы с Ниной поднялись на смотровую площадку, бетонным козырьком нависавшую над крутым берегом.

— Ну вот, я испортил тебе вечер, — сказал я.

Она улыбнулась и легко коснулась моего плеча.

— Посмотри, как красиво.

Внизу, под нами, в мягком лунном сиянии искрилось море. Справа, на фоне фиолетового неба, темными силуэтами вырисовывались строгие шпили морского вокзала. Слева цепочками огней горел порт.