Три любви Достоевского - Марк Слоним

Казалось бы, решительное объяснение с Анной и его сравнительно удачный исход должны были окрылить Достоевского и сделать его радостным и веселым. Но вместо этого, подозрительность его усилилась, он стал требовать от нее отчета в каждом ее движении и не скрывал своей враждебности ко всем, кто ей нравился. Его пригласили на званый вечер, устроенный матерью и тетушками Анны, он счел нужным облачиться во фрак, и фрак этот сидел на нем и дурно, и неловко, и внутренне бесил его.

«Он начал злиться уже с самой той минуты, как переступил порог гостиной, – рассказывает Софья Ковалевская, – как все нервные люди, он испытывал досадливую конфузливость, когда попадал в незнакомое общество, и чем глупее, не симпатичнее ему, ничтожнее это общество, тем острее конфузливость. Возбуждаемую этим чувством досаду он, видимо, желал сорвать на ком-нибудь, и поэтому спорил с гостями, придирался к ним, вел себя злобно, вызывающе и смешно. Поведение его не послужило ему на пользу в глазах Анны, а тут еще пошли более серьезные трения».

Как ни преклонялась Анна перед гением Достоевского, она никак не могла слепо принимать все его взгляды. Они постоянно ссорились из-за его отрицательного отношения к новым веяниям. Анна защищала веру в прогресс, науку и социализм, а Достоевский насмехался над этими «идолами века». Кроме того, она начала соображать, что вовсе не любит его той любовью, какая необходима для замужества. От сомнений в своем чувстве она перешла к вопросу, сойдутся ли они характерами.

«Ему нужна совсем не такая жена, как я, – говорила она младшей сестре, испытывавшей от этих слов безумную радость, – его жена должна совсем, совсем посвятить себя ему, всю свою жизнь отдать, только о нем и думать. А я этого не могу, я сама хочу жить. К тому же он такой нервный, требовательный. Он постоянно как будто захватывает меня, всасывает меня в себя: при нем я никогда не бываю сама собою».

Перед отъездом Анны из Петербурга между женихом и невестой произошло искреннее объяснение, и он, по его словам, «вернул ей ее слово». Вот как он сам потом об этом рассказывал:

«Анна Васильевна – одна из лучших женщин, встреченных мною в жизни. Она чрезвычайно умна, развита, литературно образована, у нее прекрасное доброе сердце. Это девушка высоких нравственных качеств, но ее убеждения диаметрально противоположны моим, и уступить их она не может, слишком уж она прямолинейна: навряд ли поэтому наш брак мог бы быть счастливым. Я вернул ей данное слово и от всей души желаю, чтобы она встретила человека одних с ней идей и была бы с ним счастлива» {27} .

Пожелание его осуществилось: через четыре года в Париже она вышла замуж за французского революционера Виктора Жаклара, принимала участие в коммуне 1871 г., затем, после многих приключений и трудностей, переехала с мужем в Россию. До самой смерти (1887 г.) она сохранила свои левые убеждения, но они не помешали ее дружбе с Достоевским. В середине семидесятых годов, когда Анна Жаклар проживала в Петербурге, она часто виделась с ним и его семьей. Он любил беседовать с ней и охотно бывал у нее. Одно лето они провели бок о бок в Старой Руссе, и тогда он заходил к ней чуть ли не ежедневно. По-видимому, короткий их роман не породил ни обиды, ни горьких воспоминаний, и даже наоборот, положил начало прочным дружеским отношениям: это только лишний раз доказывает, что он не отличался ни страстью, ни особенной глубиной.

Глава четвертая

Хотя попытка сватовства к Анне Васильевне и окончилась неудачей, Достоевский не оставлял мысли о женитьбе. Брак стал опять его «неподвижной идеей» – и не только из-за одиночества и потребности в близком человеке: некоторую роль играли и внешние условия. В доме у него царил ненавистный ему беспорядок, хозяйство велось кое-как, в неуютной квартире не удавалось наладить приличной обстановки для работы, и некому было позаботиться о Паше. Достоевский знал все недостатки этого несносного и назойливого юноши, но относился к нему, как к сыну, и остро чувствовал свою ответственность за его судьбу.

В начале 1866 года он целиком отдался писанию «Преступления и наказания» и лето проводил в Люблянах, с семьей сестры своей, Веры Михайловны Ивановой. Она тоже уговаривала его жениться и даже предлагала невесту – свою золовку, Елену Павловну Иванову {28} . Она была замужем, но муж ее был опасно болен, кончины его ждали с минуты на минуту – что не помешало ему всех обмануть и прожить еще три года. Послушавшись совета сестры, Достоевский спросил Елену Павловну, милую, простую, но ничем не замечательную женщину, вышла ли бы она за него, если бы была свободна. Елена Павловна дала ответ неопределенный, его при желании можно было истолковать и как благоприятный, и эта его туманность вскоре причинила Достоевскому несколько неприятных минут. Она отлично понимала, что речь тут не о любви, а о деловом предложении, о браке по расчету.

Тем же летом 1866 года, в письме к Анне Васильевне (от 17 июня), он рассказал своей бывшей невесте о том, что особенно угнетало и даже мешало работать в данный момент. Ровно год тому назад, когда очень сдавила нужда, осаждали кредиторы и нужны были деньги для поездки за границу, к Аполлинарии, – он подписал грабительский контракт с жуликоватым и скупым издателем Ф. Стелловским, уступив ему за три тысячи рублей право на издание трех томов его сочинений и обязавшись представить к 1 ноября 1866 г. новый роман в 12 печатных листов. В случае невыполнения последнего пункта он должен был внести неустойку и терял авторские права на все три тома в течение девяти лет. Было совершенно ясно, что Стелловский именно на это и рассчитывал: он отлично знал, что Достоевский будет занят очередным романом для журнала, и одновременно написать новое произведение ему не удастся. Аванс Стелловского был немедленно истрачен – часть его пошла на уплату векселей, прежде скупленных за бесценок у кредиторов тем же Стелловским. И только когда исчез последний рубль, Достоевский понял, какую петлю он надел себе на шею, подписав обязательство. Для того, чтобы как-нибудь избавиться от грозившей ему кабалы, он решился на крайнюю меру.

«Я хочу сделать небывалую и эксцентрическую вещь, – сообщает он Анне Васильевне, – написать в четыре месяца 30 печатных листов в двух разных романах, из которых один буду писать утром, а другой вечером, и кончить к сроку. Знаете ли, добрая моя Анна Васильевна, что до сих мне вот этакие эксцентрические и чрезвычайные вещи даже нравятся. Не гожусь я в разряд солидно и… живущих людей. Простите: похвастался!.. Я убежден, что ни единый из литераторов наших, бывших и живущих, не писал под такими условиями, под которыми я постоянно пишу, Тургенев умер бы от одной мысли».