Откровение и сокровение - Лев Аннинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Великий русский писатель Солженицын одною же фразой решил иначе:
«Жить не по лжи!»
В основе этого лозунга – идеальное, «математическое» понимание реальности: есть правда и есть ложь, и все, что не правда, все – ложь. Для уравнения – замечательно. Для публицистической парадигмы – достаточно хорошо. Для реальной жизни – никак. Потому что в реальной жизни правда и ложь перемешаны, и определять нужно: где что? – каждое мгновенье заново. Одно и то же утверждение может быть правдой и ложью в зависимости от контекста, а контекст – многослоен, многосложен, изменчив. Хуже того: правда может служить лжи, играть роль лжи, быть ложью. И еще того хуже, сложней, коварней: ложь может играть роль правды, быть правдой. Быть жизнью, жизнью множества людей, и уже ПОЭТОМУ – быть правдой.
Я отлично знаю, какие капитальные расхождения кроются за этим «гносеологическим спором». Вы считаете, что семьдесят советских лет – тупик и обман, а я считаю, что этап. Страшный этап, кровавый, тюремно-лагерный, военно-казарменный. Независимо от того, какой «ложью» он прикрыт: марксистской, антимарксистской, австро-марксистской, квази-марксистской, псевдо-марксистской, красносотенной, черносотенной, ортодоксально-православной или староверской. Знаете другой путь? Рискнули бы повести?
Но для этого не хватает малости: разглядеть Руки, из которых пал нам жребий. «Не успели»? Терпите.
Не велит терпеть:
– Как только услышишь от оратора ложь, тотчас покинь заседание, собрание, лекцию, спектакль, киносеанс…
Хочется переспросить: а кто установит точно, где кончается ложь и начинается правда?
Ответ: а ТЫ САМ и решай, как тебе говорит твоя совесть!
Но ведь тогда призыв «Жить не по лжи» – сплошная абстракция. Какой смысл в общем призыве, если один по зову совести двинет пострелять в горячую точку, а другой – с телеграфного столба начнет срезать проволоку для своих хозяйственных надобностей?
Ах, да, речь-то обращена не к этим двум монстрам, а к третьему: к «интеллигенту».
Попробуй, однако, найди его: грани размыты, объем раздут, смысл искажен, самосознание смутно. Кто угодно наполз в это звание.
«Насколько чудовищно мнилось до революции назвать интеллигентом священника, настолько естественно теперь зовется интеллигентом партийный агитатор и политрук».
Это – из статьи «Образованщина» (1973), где впервые с такой обидной ясностью высказал Солженицын брезгливое презрение к тем людям, которые называют себя сегодня интеллигентами или «требуют считать себя таковыми»… Требуют?! – сразу ловлю на слове. Но интеллигент не «требует». Он даже и не настаивает. И даже так: по известному определению интеллигентный человек – это именно тот, кто не настаивает. Но это к слову. Главная же мысль Солженицына: интеллигенции больше нет. И он изобретает хлесткую кличку для тех, кто занял ее место: «Образованщина».
Приклеилось. Даже если бы в работе была удачной одна эта кликуха, – осталась бы в истории публицистики.
Но это и вообще одна из лучших работ Солженицына: несмотря на яростную односторонность сверхзадачи – это образец сбалансированно-точного анализа явления, у которого и содержание, и объем «хлябают», то есть не поддаются формальной фиксации.
И все-таки «что-то» тут есть, что Солженицын и фиксирует.
По этапам. Русская интеллигенция раскачала Россию на революционный взрыв и погреблась под ее обломками. Поделом? Допустим. Та, что не погреблась, пошла служить Советской власти и – как следствие – потеряла предназначение, растворилась в массе, дала себя подменить сервильной обслугой. Опять поделом? Та, прежняя, была лучше, честнее? Но ведь она «раскачала», «подожгла» – вы что же, хотите, чтобы еще раз? Нет? Тогда терпите эту. Но ведь «эта» – вошла в систему лжи и… и, витиевато повторяя официальную ложь, укрепляя эту ложь средствами своей элоквенции и стиля, тут же, втихаря, на «кухнях», приладилась над этой ложью издеваться.
Опять плохо…
Да, отвратительно, заключает Солженицын. Из чего следует: лучшей судьбы «образованцы» и не заслуживают.
А они, может, ее и не просят, лучшей. И вывод-то из блестящего анализа напрашивается совсем другой: сколь ни «исчезает» интеллигенция под «обломками», сколь ни «травится» ложью, сколь ни переименовывается, ни размывается, ни подменяется самозванцами – партократами – комиссарами, – а «что-то» в этом «месте» все равно остается. И возникает опять. Как когда-то вербовались в «свято место», то есть в эту страту прокаженных всякие отщепенцы, «лишние люди», изгои – из дворян, священников, рабочих, да хоть из самой царской фамилии (K. P., конечно же – «интеллигент»), – так и в советское время заражались интеллигентностью попавшие в ее поле выдвиженцы-образованцы. Я сам – из таких: в «полуторном поколении», даже не во втором, – пусть будет земля пухом моим родителям, типичным образованцам-самозванцам, политрукам, полуинтеллигентам: я на их горбу вылез в это славное звание.
Есть, стало быть, в обществе эта, извините, прореха, этот свищ в «зияющие высоты», и в нормальном обществе, не говоря уже о ненормальном, ВСЕГДА БУДЕТ этот высвист в безумие, скачок в «никуда» через все расчисленные орбиты. Юродивый, скоморох – вот «интеллигент» на Руси в доуниверситетскую пору. В университетскую пору они из университетов же и поперли – «не кончив курса», – пошли, безумцы, страну раскачивать. И нынешние полузнайки-полудурки никуда не денутся: их той же радиацией облучит, из кого бы ни навербовались…
И вот внук «политрука», «комиссара», проникнувшись идеями Фридмана, говорит скифскому Совету: «Отнюдь!», за что освистан, бит, согнан, как самый неисправимый интеллигент. А другой – сразу сам уходит. И дети его – «на корочке вырастают, да честными».
Не все дети, конечно. А из трех братьев первый – идет системе служить, второй – систему кормить, а уж третий – «неудачный» – о Причине Космоса думать, карту звездного неба к утру исправлять, над неисправимостью рода человеческого плакать, под ногами путаться, корочки подбирать. И попадает – в настоящую «интеллигенцию».
«Была б интеллигенция ТАКАЯ – она была бы непобедима».
Непобедима??? Вот уж не думаю. Да она по определению – побеждаема, побиваема. Это ее удел. Не хочешь – выходи из интеллигенции. Бери палку, бей сам. А не можешь бить – готовься. Только не зацикливайся на том, кто тебе конкретно будет вправлять мозги и ломать кости «в каждой конкретно-исторической обстановке»: опричник с собачьей головой у седла, латыш со штыком, мадьяр с пистолетом или парторг с Кратким Курсом. Ибо жребий не переменится от того, чьими слепыми руками он будет исполнен.
Руки же, метнувшие сам этот жребий интеллигентам, они, конечно же, «не успеют разглядеть».
И не надо.
Однако поглядим, что принес нам этот жребий и откуда все это нам прилетело.
«Неудача социализма в России не вытекает из специфической „русской традиции“, но из сути социализма».
Это – в статье «Сахаров и критика „Письма к вождям“».
Спор великого писателя с великим ученым насчет того, что из чего вытекает, можно было бы отнести к разряду прений о том, что из чего рождается: яйцо из курицы или курица из яйца, – если бы за спором о русском социализме не стояла наша боль, и жертвы, и гнетущее сомнение, что напрасны, бессмысленны эти жертвы.
Решить спор однозначно – не выйдет. Он решается в «ту» или в «эту» сторону в зависимости от точки отсчета.
Если взять за точку отсчета «социализм» (а восстанавливая за ним духовную вертикаль – «коммунизм», а это вековая мечта человечества, и как Мечта – никуда не денется, разве что переобмундируется очередной раз в новые лозунги), то при ТАКОЙ точке отсчета весь ужас и все безобразия того социализма, который осуществился в СССР, придется всецело отнести на счет невменяемо-безответственной «русской специфики».
Но Россия существует тысячу сто лет, из которых только последние сто окрашены социалистическим цветом, и тогда все ужасы и безобразия этого последнего века на Руси надо считать результатом того безумного учения, которое занесли в наши благодатные просторы невменяемые марксисты.
Но почему ни в Швеции, ни в Австрии, ни в Израиле социализм не дал таких диких результатов, как у нас? Значит, это «русская почва»… Пошли по кругу.
«Конечно, побеждая на русской почве, КАК движению не увлечь русских сил, не приобрести русских черт!»
Конечно. Но – учитывая нашу «соборность», нашу страсть к немедленной и полной справедливости, нашу мистическую тягу ко всему «всемирному», к «последнему смыслу», наш, как пишет Солженицын, «общительный русский характер», – как же было не увлечься нам всемирным коммунизмом, как не усмотреть в нем разрешение мировой загадки, как не приобрести социалистических черт!
С какого конца будем бить это яйцо: с тупого или с острого?
Абстрактно-логический спор о том, какая тут «система», сколько в этой системе «плоти», то есть: где кончается «система» и начинается «плоть», – такой спор может длиться бесконечно. А нужно здесь простое, прямое чувство живой реальности, которому должен дать ход в своей душе великий писатель.
