Конан и осквернители праха - Леонард Карпентер

Его взгляд остановился на Зефрити. Та стояла в картинной позе с ним рядом. Электроновый медальон уже исчез в складках ее одеяния. Протянув руку, она стала нежно массировать ему лоб.

– Ну что ж... – вздохнул он. – Делать, видно, нечего, так что я с вами. За половинную долю от всего, что мы украдем. И... я очень надеюсь, что вы хоть отдаленно представляете себе опасности, которые нас там подстерегают!

В ту ночь, равно как и в несколько последующих, на постоялом дворе Осгара так и кишела скрытая жизнь, кто-то таинственным образом выходил за ворота и возвращался обратно. По счастью, слугам не только хорошо платили, – они были еще и по уши заняты наплывом многочисленных постояльцев. Наплыв этот происходил из-за продолжавшегося разлива реки, а также из-за небывалого расцвета местной торговли, и был весьма кстати. Если бы слугам было нечего делать, они наверняка догадались бы о небывалой затее. И от одного ужаса непременно настучали бы кладбищенской страже.

Движимые осторожностью, осквернители праха старались держать потайной фонарь и орудия своего ремесла подальше от гостиницы. Они прятали их в заброшенном Погребении Кошек, которое и служило им входом в тоннели. Одна из могил неподалеку, выстроенная как колодец, должна была в случае чего сыграть роль запасного выхода. И надо ли говорить, что делалось все с особой оглядкой. Посещая усыпальницы, воры всякий раз шли туда врозь, по разным дорогам, тщательно подмечая при этом распорядок стражи и поведение часовых.

Позже, спускаясь под землю, они оказывались лицом к лицу со стражей совсем иного рода – такой, которую нельзя было ни вовремя рассмотреть, ни выждать, пока она отвернется. Им не единожды приходилось прятаться в укромных уголках, пропуская безгласные, тихо позвякивающие оружием патрули. И часто касались их слуха отзвуки зубил, грызущих камень где-то далеко под землей. Безымянные жители подземелья продолжали расширять свой лабиринт.

Когда могильники оставались позади и больше не было необходимости соблюдать тишину, воры нередко пускались в яростный спор, обсуждая, что могли собой представлять странные создатели скальных тоннелей. Всех, в частности, живо интересовал вопрос: могли ли эти существа видеть свет? Или они не замечали его точно так же, как не замечали запаха масла и копоти, который источали зашторенные фонари?.. Ни у кого, впрочем, не возникало желания проделать опыт и лично удостовериться в результате. Хотя бы потому, что неведомые создания ходили приличными командами и, судя по звяканью, носили оружие и инструмент.

По мере того как Конан изучал тоннели вблизи осыпи из Ибнизабовой пирамиды и наносил их на карту, ему делалось ясно, что именно эту часть лабиринта подземные жители посещали всего реже. Возможно, потому, что здесь успело уже потрудиться ворье: саркофаги были вскрыты, богатства – вынесены.

Если Осгар не ошибся в догадках и таинственные тоннельщики были личными гробокопателями Хораспеса, грабившими древние захоронения либо для вящего украшения царской гробницы, либо ради личного обогащения пророка, – очевидно, они уже перенесли основные усилия в необозримую, но и менее роскошную часть некрополя, уходившую к подножию холмов. Именно там чаще всего слышался шум, именно туда направлялись сквозь мрак маленькие отряды, которые воры про себя уже называли рабочими командами.

Что же касалось необыкновенной способности странных созданий ориентироваться впотьмах, Азрафель выдвинул следующее предположение:

– Хораспес велел их всех ослепить, как раз затем, чтобы темнота была им домом родным. Я слышал, с утратой зрения остальные чувства приобретают особую остроту... Не удивлюсь, если зараза стигиец пошел еще и на такую жестокость!

Что же касается «непокоя» самих мертвецов, воры ни малейшего тому свидетельства не встречали, а Конан о странном происшествии в нише больше не заговаривал. Ему не хотелось отпугивать подельщиков, расписывая им очередной ужас, от которого у кого угодно затряслись бы поджилки. Кром знал, что Конану и прежде приходилось иметь дело с неупокоенными мертвецами. Наверное, та, с чьей мумией он сражался тогда в коридоре, при жизни была одержимой. Или упырихой, в последний раз пытавшейся присосаться к чужой жизни... В любом случае большинство могил внутри подземных залов стояло пустыми. Иссохшие останки тех, для кого их сооружали, были, видимо, вынесены наружу с мусором. Одним словом, Конан решил, что подобное происшествие навряд ли повторится.

Вот так и шло время. По ночам они спускались в гробницы, а во время дневной жары – спали или по крайней мере отлеживались среди неумолчного гостиничного шума. Конан и Осгар были почти на ножах: они пристально наблюдали один за другим и постоянно грызлись из-за Зефрити. Танцовщице, впрочем, нравилось удвоенное внимание, как и эта грызня. Бывало, она даже провоцировала ссоры, принимаясь ластиться к одному из двоих. Третьей пешкой в ее игре был Азрафель. Конан сразу это понял, хотя с момента его возвращения юному шемиту только и осталось, что обожать ее издалека.

Вечерами Зефрити по-прежнему вовсю танцевала для постояльцев, после чего храбро отправлялась в ночные вылазки вместе с мужчинами. Исайаб, как губка, впитывал любые слухи, которыми обменивались приезжавшие на постоялый двор. Особенно его интересовало все, что касалось здоровья царя и хода строительства пирамиды. И то и другое обстояло самым благоприятным образом – с точки зрения воров, разумеется. Ибнизаб постепенно угасал, и, соответственно, его посмертное прибежище возводилось все более лихорадочными темпами. Другой причиной для спешки было ожидавшееся со дня на день приглашение Хораспесу посетить северных соседей. Тогдашние ирукийские посланники вернулись домой чуть ли не убежденными сторонниками учения Хораспеса – все, за исключением одного, умершего в дороге от скоротечной и весьма изнурительной болезни. Этим умершим был военный посланник. Благочестивые люди верили, что болезнь была ему ниспослана в наказание за святотатственные замечания о пророчествах Хораспеса.

Конан, как мог, навел справки о Хораспесовом подручном Нефрене и был немало обеспокоен, выяснив, что за последнее время не появилось никаких сообщений о полученных им увечьях. Судя по всему, Нефрен был по-прежнему полон странной, неподвижной жизненной силы. Более того, именно о нем-то народ и говорил больше всего. Нефрен, оказывается, весьма отличился, раскрыв гнусный изменнический заговор. Подумать только, какие-то преступники надумали обрушить великую усыпальницу, ослабив ее фундамент в самых важных местах!..

О том, как был раскрыт этот заговор, рассказывали невероятные вещи. Злоумышленник – чужеземец, конечно, скорее всего стигийский подсыл – схватился с Нефреном один на один и в конце концов благополучно погиб в ужасном обвале, который сам же и устраивал на погибель царской гробнице.