Любовь в изгнании / Комитет - Баха Тахер

Судя по всему, я единственный, кому собеседование назначено на сегодня.

Вот сейчас за закрытой дверью ОНИ изучают мое дело. От этой мысли стало жарко, и настроение испортилось. Материалов на меня у НИХ достаточно, так что предварительное впечатление может быть только неблагоприятным.

Зачем мне все это понадобилось?

По правде говоря, я никогда не ощущал внутренней потребности встретиться с НИМИ, но многие убеждали меня, что без этого не обойтись.

Ровно в полдень охранник бодро встал, быстро вошел в комнату, сразу же вышел, осведомился о моем имени и жестом пригласил войти.

Подхватив одной рукой «дипломат», а другой проверив, на месте ли галстук, я сделал уверенную улыбку, повернул белую ручку из слоновой кости и вошел.

Мною были сделаны сразу две ошибки. Я страшно волновался и второпях забыл закрыть за собой дверь.

Мягкий женский голос рядом со мной попросил:

— Закройте, пожалуйста, дверь.

Залившись краской, я повернулся к Комитету спиной, взялся левой рукой за ручку и потянул ее, но старый замок не поддавался.

Правая рука была занята «дипломатом» и, окончательно смешавшись, я попытался помочь себе коленкой.

Пот просто бежал по лицу.

Тот же женский голос прекратил мои нелепые попытки:

— Поставьте «дипломат» на пол, тогда обе руки будут у вас свободны.

Первый раунд был проигран.

Мне было известно, что Комитет проводит собеседование не только для выяснения степени эрудированности и даже не столько для определения интеллектуального потенциала, сколько для распознавания быстроты и качества реакции на заданные вопросы.

В этом свете незакрывающаяся дверь — просто ловко расставленная ловушка, и теперь ИМ понятны и моя растерянность, и моя неуверенность в себе.

Первая неудача, конечно же, обескуражила, но где-то в глубине я был даже рад, словно боялся легкой победы.

Мною уже упоминалось, что подготовка к сегодняшнему дню едва уместилась в год напряженной работы.

Во-первых, необходимо было освоить язык Комитета, ведь собеседования проходят только на нем. Кроме того, мне казались совершенно обязательными познания в фундаментальных науках, потому я читал книги по философии, химии, экономике, искусству. Проверяя начитанность в разных областях, задавал себе невероятное количество хитроумных вопросов, после чего просиживал над книгами уйму времени в поисках ответа. С этой же целью смотрел все конкурсы и викторины по телевидению, решал кроссворды и шарады во всех газетах, что попадались на глаза. Мне крупно повезло, когда в доме старшего брата я обнаружил аккуратно перевязанную стопку вырезок — полную подборку рубрики «Хочешь — верь, хочешь — не верь» за все тридцать лет с начала ее публикации.

Во-вторых, я старался составить представление о методах и формах работы Комитета, для чего начал разыскивать людей, уже встречавшихся с ним.

Можно было не сомневаться, что таких очень много, но отыскать удалось лишь нескольких, да и от них не было никакого проку. Большинство отрицало, что вообще когда-либо имело дело с Комитетом или даже знало о его существовании. Другие заявляли, что подробности общения ими начисто забыты. Все они говорили туманно, но сходились в одном: методы работы Комитета необыкновенно многообразны. Тогда я стал собирать сведения о его членах, чтобы выяснить их склонности и пристрастия, но сразу же понял безнадежность такого предприятия: имена и профессии были засекречены настолько, что, услышав вопросы на эту тему, люди буквально шарахались от меня.

Несмотря на замешательство, я страстно хотел понравиться тем, кто сидел сейчас передо мной за длинным столом. Их было очень много, и, даже сосредоточившись, я не смог сосчитать всех.

ОНИ шепотом переговаривались о чем-то постороннем или сосредоточенно перелистывали бумаги.

Лица одних, и таких большинство, были закрыты большими темными очками, лица других — хорошо знакомы по фотографиям в газетах и журналах.

Тут я узнал обладательницу мягкого голоса — это Анис. Мы познакомились у кого-то в гостях. Почему я не обратил тогда на нее внимания!

Анис с улыбкой смотрела в мою сторону, и я изо всех сил пытался уловить в ней хотя бы намек на дружеское расположение.

Присутствие трех военных казалось вполне естественным, причем красные с золотом погоны говорили о высоком чине.

В центре сидел совсем дряхлый старик в очень толстых очках. Он поднес вплотную к лицу какую-то бумагу, пытаясь ее прочесть, — документ, несомненно, имел прямое отношение ко мне. Я не мог оторвать глаз от бледной неподвижной физиономии старика, его восковых мертвенных губ и не находил в жутковатом облике хотя бы слабых признаков жизни.

Дочитав или отчаявшись прочесть, старец положил бумагу на стол, повернул череп сначала в одну, потом в другую сторону.

Разговоры мигом прекратились, и все уставились на меня.

Заседание началось.

Старец обратился ко мне:

— В начале нашей встречи я хочу от имени всех коллег и от себя лично выразить Вам признательность за то, что Вы приняли столь разумное решение встретиться с нами. Факт обращения к нам сам по себе не означает, что мы обязательно согласимся с Вашей точкой зрения на всевозможные события и процессы. Наше мнение о Вас, а чтобы составить его, мы сегодня и собрались, будет зависеть от множества факторов.

Я лишь хочу еще раз напомнить Вам о том, что всем хорошо известно: Комитет никого не принуждает к встрече, так как в наше время каждый человек обладает полной свободой выбора. Ваш выбор свидетельствует о здравомыслии и прозорливости, — это будет учтено при составлении нами впечатления.

Тем не менее, нам хотелось бы услышать о причинах, приведших Вас сюда.

Из разных источников мне было известно, что Комитет требует от обратившихся к нему объяснения мотивов столь принципиального шага. Вполне понятно, что ответ был многократно обдуман и заучен наизусть задолго до нынешнего дня. Однако я сделал вид, что вопрос застиг меня врасплох, и, стараясь как можно искренней изобразить глубокую задумчивость, надолго замолчал.

Вряд ли мне удастся привлечь ИХ внимание затасканными словами, являющимися, по сути, бессовестной лестью. Хочется выделиться, понравиться чем-то особенным, но незамысловатым, будто это и есть бесхитростный ответ на неожиданный вопрос. Мои слова должны вызвать доверие своим чистосердечием и в то же время затушевать подлинные мотивы некоторых поступков. Сами же поступки следует упомянуть так, будто я к ним, в общем-то, непричастен, совершены они помимо моей воли, а потому никакой ответственности за очерняющие меня, в глазах Комитета, обстоятельства я не должен нести.

Я надеялся заслужить ИХ доверие и лояльность, но задача до крайности осложнялась имеющимися в ИХ распоряжении средствами знать обо мне решительно все.

Проглотив несколько раз слюну, я заговорил так тихо, что едва разбирал собственные слова.

Старец приложил руку к черепу, наклонился вперед и проскрипел:

— Извините, я туг на правое ухо. Не могли бы Вы говорить громче?

Запинаясь и путая заготовленные слова, я послушно прокричал о полученном в детстве воспитании, об опрометчивом выборе жизненного пути, поскольку какое-либо призвание было мне неведомо, о постоянном и неудовлетворенном желании приносить пользу на выбранном поприще.

Особо были упомянуты идеалы и руководившие мною нравственные принципы, а также то, что успеху они никак не содействовали. Из-за постоянного разрыва между стремлениями и невозможностью их осуществить я перестал верить в свои силы, опустил руки и, в конце концов, заболел! Именно болезнь поставила меня перед необходимостью в корне изменить жизнь… Вот тогда я обратился за помощью в Комитет!

Заключительные слова сопровождались театральным жестом, тщательно разученным дома перед зеркалом. Для подтверждения сказанного из «дипломата» были поспешно извлечена куча аттестатов и справок, выданных массой учреждений и инстанций. За небольшим исключением все документы были написаны по-арабски, поэтому некоторое время пришлось напрягаться, переводя их на язык Комитета. Большинство его членов внимательно слушало, шелестя выложенными бумагами, но… не все.

Блондин с темными глазами, сидевший слева от старца, не проявлял решительно никакого интереса к дипломам, а продолжал сосредоточенно перелистывать досье.

Коротышка с неприятным лицом, занимавший, по-видимому, почетное место справа от председателя, вдруг резко поднял голову от бумаг и враждебно спросил:

— Я не могу Вас понять. Вы уже далеко не молоды и, тем не менее, хотите начать все заново. Вам не кажется, что время упущено?

Пожалуй, я возражал слишком горячо и поспешно. — Многие изменяют свою жизнь после сорока. Кроме того, я не собираюсь начинать в полном смысле с нуля. Скорее, это будет не начало, а продолжение долгого пути в благоприятном для меня направлении, позволяющем раскрыть все мои способности.