Черные бароны или мы служили при Чепичке - Милослав Швандрлик

— Наказал бы вас, — резко поправил его замполит, — И я вас, товарищ, тоже накажу, потому что без такого агитатора, как вы, я могу запросто обойтись! Агитатор должен агитировать, а не блевать по коридорам. Как поправитесь, я объявлю, какое наказание вам будет назначено!

Лейтенант Троник еще раз смерил недобрым взглядом солдата, который в труднейшую минуту подвёл его по всем статьям, и направился обратно в роту, состояние которой явно оставляло желать лучшего.

Душан Ясанек уже несколько часов непрерывно плакал.

— Видишь, осёл, — зарычал на него кулак Вата, — это всё ваши социалистические достижения! Я‑то, конечно, выдержу, потому что я вкалывать привычный, а ты испустишь дух где‑нибудь в окопе, или на твою тупую редакторскую башку упадет с крыши кирпич!

— Глядишь, в ней и прояснится! — добавил Ота Кунте, но без особой веры. Редактор утёр слезу рукавом грязной гимнастёрки, несколько раз всхлипнул и произнёс:

— А раньше была нищета и целая армия безработных!

— Я вот, видит Бог, лучше был бы в армии безработных! — взорвался Цина, который опять, уже в четвёртый раз, сломал левую руку, чтобы не ходить на работу. — Как подумаю, что придётся здесь торчать аж до следующего Рождества, так прямо и хочется кому‑нибудь дать в рыло!

— Я с этим продлением тоже не согласен, — объявил Ясанек, — но мы не можем рассматривать события по отдельности, надо смотреть в целом. То, что происходит — это эпизоды классовой борьбы. Я это вижу так.

— Ты, убогий, видишь огромное говно, — брезгливо прервал его Кунте, — потому что ты совершенно тупой и сам господь Бог тебе не поможет. Ты ещё немного поплачешь, а потом напишешь хвалебный стишок про мудрый Чепичкин приказ.

— А мы тебе за это надерём задницу! — дополнил его слова кулак Вата, и эта мысль его несколько оживила.

Зато Ясанек оскорбился.

— Грубость — это не аргумент, — ответил он, всё ещё всхлипывая, — И до неё опускается только тот, кому нечего сказать! Я думаю, что в продлении срока службы замешан вражеский агент, проникший в командование нашей армии! И он старается подорвать моральный дух бойцов и пробудить в них недовольство!

— Это ему как раз удалось! — констатировал Цина, — Только нам‑то что с того?

— Вы, коммунисты, сами агенты! — издевался над Ясанеком рослый кулак, — Может, в один прекрасный день и тебя разоблачат!

Душан Ясанек не ответил, потому что мысль о том, что во всём виноват вражеский агент, полностью им овладела. Мысленно он начал сочинять обличающий стих про неизвестного подлеца–генерала, предполагая обнародовать своё творчество в день разоблачения шпиона. И строфы уже ложились одна за другой:

Он обращался к Сталину

К светлому наказу,

А сам хотел по армии

Распространять заразу

Единство наше его смутило

Давно он понял, в чём наша сила…

— Ясанек! — раздался от двери голос старшины Блажека, — Кефалин там заблевал коридор перед медпунктом. Возьмите ведро, тряпку и бегом отмывать!

— Вот так вот, — сказал Кефалин, более–менее придя в себя, фельдшеру Томашеку. — Миллионы солдат всех армий мира напиваются, и никому до них нет никакого дела, а когда раз в жизни то же самое сделаю я, так раздуют целую проблему. Вот скажи, почему мне так не везёт?

— Это как посмотреть, — пожал плечами фельдшер, — не хочу тебя попрекать, но ты этот напиток явно недооценил! Это»Малагелло» — хуже отработанного масла. По моим прикидкам литр свалил бы слона!

— Это ты к чему говоришь? — испугался Кефалин, — Ты ведь не хочешь сказать, что я тут как‑то начудил?

— Могло бы быть и хуже, — ответил Томашек многозначительно, — У нас автослесарь Кадлус выпил десять стаканов и проткнул тестя садовыми ножницами. Ты склонность к насилию не проявлял, но зато с гигиеной ты, дружище, задал жару.

— Мне Троник что‑то говорил, но мне показалось, он преувеличивал.

— Ни капельки, — сказал Томашек, — Я бы скорее сказал, что он выражался сдержанно, прямо‑таки деликатно. Сначала ты не хотел загрязнять расположение роты и блевал со второго этажа на Пражский бульвар. Шестерым парням пришлось попотеть, чтобы отодрать тебя от окна!

— Боже мой! — пришёл в ужас Кефалин, — Это катастрофа!

— Да, — согласился фельдшер, — Но это ещё далеко не всё. Как только ребята тебя пустили, ты наблевал старшему лейтенанту Мазуреку в ботинки.

— Как мне это удалось? — удивился Кефалин.

— Очень просто, — ответил фельдшер, — Пани Мазурекова выставила в коридор все ботинки, чтобы лейтенант их вычистил. Всего там было одиннадцать пар, и ты не пропустил ни одной

— Это конец! — вздыхал Кефалин.

— Вовсе нет! — поправил его Томашек, — Но нет смысла тебе обо всём подробно рассказывать. Это было бы слишком банально. Как в следующий раз потянет на выпивку, стоило бы выбрать марку получше.

— Ты думаешь, я бы не предпочёл токайское? — сказал ему Кефалин, — Только когда у тебя в кармане всего пятерка, особо не выпендришься.

— Я не хотел тебя задеть, — успокоил его фельдшер, — Я здесь для того, чтобы лечить, а не критиковать. Со всеми по–хорошему, вот мой девиз!

— Назначаю рядовому Кефалину десять дней ареста! — объявил при вечерней поверке старший лейтенант Мазурек, выглядя при этом так, как будто этот страшный приговор он вынес сам себе. События последних дней застали его врасплох, и ему казалось, что под их тяжестью он, того и гляди, загнётся. Жена била его чем дальше, тем больше, лейтенант Троник уже не скрывал, что на неспособность Мазурека жалуется вышестоящему начальству, а рота находилась прямо‑таки в безотрадном состоянии. Старший лейтенант боязливо заморгал водянистыми глазами и поспешил к себе домой. В разъярённой супруге он видел меньшее зло, нежели в роте зловеще выглядящих, прожжённых, способных на что угодно стройбатовцев.

Кефалин, которого как раз выпустили из лазарета, принял наказание спокойно и мужественно.«Что тут говорить, для агитатора я себя вел недостойно», — признал он, — «И для комсомольца тоже! Я виновен и иду отбывать наказание»

Душан Ясанек поглядел на него укоризненно.

— Напиться — это не подвиг, — констатировал он кисло, — и тем более не выход!

— Я в данной ситуации вижу всего один выход, — ответил Кефалин, — немедленно пойти поесть. Если ты на что‑нибудь годен, то одолжи мне десятку!

Но Ясанек от него отвернулся. Вот ещё, в обед за ним убирался, а теперь ещё одолжи ему денег!

К счастью, Кефалину очень охотно помогли Кунте, Кагоун и Цина, которые, вывернув все свои карманы, собрали ему четыре кроны с мелочью.

Утром Кефалина отвели под арест. Учитель Анпош с незаряженным, но угрожающе приподнятым автоматом шагал за ним в сторону казарм танковой части.

— Я всегда осуждал алкоголизм, — говорил учитель тоном священника, — но только твой поступок меня окончательно убедил. Я своими глазами видел, в какое животное может превратиться интеллигентный и образованный человек.

— Выходит, что я показал тебе наглядный пример, прямо по Яну Коменскому, — улыбнулся Кефалин, — То, что ты до сих пор знал в теории, теперь смог пронаблюдать во всей неприглядности, можно даже сказать, во всей мерзости.

— Мы все были потрясены тем, что с нами произошло, — продолжал педагог, — но это не значит, что, мы должны реагировать столь недостойным образом! То, что ты устроил, было отвратительно!

— Я допускаю, столько заблёванных полуботинок должны были бы тебя шокировать, потому что ты, как известно, эстет. И видимо, поэтому ты упускаешь из виду, что ведешь опасного преступника, но вместо него держишь на мушке трубу пивоварни.

Учитель закусил губу, но потом объяснил, что даже незаряженное оружие нельзя направлять на человека. Так он учит детей в школе и сам этому правилу изменять не намерен.

— Ну, я‑то тебя и не принуждаю, — сказал Кефалин, — Но как это согласуется с твоей воинской и комсомольской сознательностью?

Анпош что‑то угрюмо пробубнил, и вздохнул с явным облегчением, когда смог передать арестанта караульному из боевой части. Это был долговязый ефрейтор, который пополнению нисколько не обрадовался.

— Бога душу! — схватился он за голову, — Куда мне его сунуть? В камеру уже не влезть, парни там и так набиты, как селёдка!

— Это не моя забота, — сказал учитель и собрался уходить, — Я свою задачу выполнил, и больше от меня ничего требовать нельзя!

Караульный и Кефалин остались во дворе одни.

— У вас такая маленькая гауптвахта? — удивился Кефалин.

— Гауптвахта большая, — ответил ефрейтор, — но популярность у неё просто необычайная. Нарушений прибавляется невиданными темпами. Образцовый рядовой Росомак, которого однажды похвалили перед строем за подготовку к спартакиаде, вчера сшибал с офицеров фуражки, пинал их и кричал, что пинает Чепичку[40]. Ротный писарь Маргоунек выставлял в окно голый зад, а младший сержант Голеш потребовал, чтобы командир роты застрелился. В общем, сейчас на губе столько народу, как будто там выступает Ярда Штерцль. Яблоку некуда упасть!