Монастырь потерянных душ - Джен

Денис протянул руку к камню и взял его. Внутри меня что-то сжалось. Как будто Денис прикоснулся ко мне, когда я этого не ждала и не хотела. Он взвесил камень на ладони, обхватил пальцами. Я вспомнила, как удобно его держать. Я боялась, что Денис его заберет.

— Ты кого-то убил? — спросила я. Камень был хорошим оружием.

— Нет. Это слишком. Я думал об этом и сжимал камень в кармане. Но так никому его и не показал. Наверное, я понимал, что они сильнее и отберут. Ведь камень тогда тоже светился, правда, слабее. Возможно, с годами он набирает силу. Я так и не знаю, для чего он. Тогда я придумал, что если потереть им грудь, близко к сердцу, то оно остановится. Я представлял, как рву кому-нибудь рубашку, и плотно прикладываю камень к коже. Как человек от ужаса не может говорить, и ловит воздух как выброшенная на берег рыба. Отвратительное зрелище. Я видел однажды, как умирает старик. Очень противно. В основном, потому, что он боялся смерти.

Это так глупо, потому что все равно он уйдет…

— Ты думаешь, он радиоактивный? — вернула я к теме камня.

— Понятия не имею. Во всяком случае, волосы у меня выпадать не стали, — Денис печально улыбнулся, и положил камень обратно. Я подумала, что тот хранит тепло его руки.

— Самое главное, что я понял, что делать, — сказал Денис. — Летом с утра, а потом после школы вместо возвращения домой я шел к автобусной остановке. В нашем маленьком городе внутри автобусов не было. Они возили через степь в другие города и поселки. Билет стоил дешево. Я уезжал до вечера, а родителям говорил, что гулял с пацанами. Банда почему-то потеряла ко мне интерес, хотя я боялся, что они меня выследят и не дадут уехать. Это было самое страшное — если б они меня не пустили. Люди из нашего городка уезжали куда-то редко, разве что по выходным за покупками. Когда я встречал взрослых знакомых, то говорил, что родители меня попросили съездить за кое-чем. Но чаще никто меня не расспрашивал.

Днем автобус приходил и уходил почти пустым. Сейчас, наверное, остались только утренний и вечерний рейсы. Было здорово ехать час, или два, или три по степи.

Самое странное и красивое — когда над ней нависали тучи перед грозой. Я заезжал все дальше и дальше. В пятнадцать лет я впервые не вернулся ночью домой. Автобус сломался, я застрял на автовокзале. И неожиданно для себя сел на автобус в другую сторону. В большой город я приехал, практически, ночью. Было страшно.

Часов до двух я старался болтаться среди людей. А потом вдруг все опустело, и город стал так заманивать, что я не удержался. Незнакомые дома, дворы, фонари.

Деревья стояли тихие-тихие. Я забрался через забор в детский сад и стал качаться на качелях. Они ужасно скрипели, и я боялся, что сейчас меня выгонят. Но не мог прекратить. Маленькие безопасные качели для детей. Я старался их как следует расшевелить, и, кажется, чуть не сломал. Потом меня понесло. В песочнице я построил огромный холм. То есть, такую горку из песка высотой, наверное, сантиметров восемьдесят. Уже светало. Я выбрался на улицу. Мой холм было видно издалека. Он был похож на инопланетянина. Совершенно счастливый, я побрел на вокзал. О том, что ждет меня дома, я старался не думать. Я бы вообще не вернулся, если бы знал, как жить одному.

— Теперь ты знаешь, как жить одному?

— Еще бы.

Денис покачал головой, опять поднес руку к камню, но на этот раз брать не стал.

Просто подержал ладонь в воздухе, будто… будто прощался.

Запись сорок седьмая

Я вдруг с тревогой поняла, что все истории, которые я в последние дни слышала от разных людей, звучали так, точно их рассказывал один человек. Голоса и содержание были разными, но манера речи, выраженная, в первую очередь в какой-то нервной отрывистости — очень похожей. Как будто окружающие вели со мной игру.

Тут я осознала, что и сама бы сейчас стала рассказывать о себе подобным образом.

Если бы мне захотелось рассказывать. Но как еще поведать о сложных моментах жизни, которую вспомнил совсем недавно? Или все вокруг сговорились, или неосознанно перенимали состояние друг друга. Или дело было в далеком молоте, удары которого мы не замечали, но в глубине подстраивались под него, становились одним существом, которое вспоминало полтора десятка жизней параллельно. Я в который раз уныло подумала, чего же хочет от нас Монастырь?..

Нас медленно, мягко, с точностью и мастерством выворачивали наизнанку. То, что являлось нашей слабостью и источником неуверенности, должно было стать нашей силой. Я всегда хотела жить в лесу, но никак не решалась, а теперь выяснялось, что я на самом деле каким-то парадоксальным образом там и жила. Я не знала иного детства. В пользу правдивости моих воспоминаний было и то, что я очень легко воспринимала походные условия, хотя в жизни, которую когда-то принимала за свою, я относилась к дикому туризму с неприязнью, прикрывающей страх.

Я менялась. Мне это нравилось. Никто здесь, в отличие от известных мне психологических тренингов, мои изменения не обсуждал, и это нравилось тоже. Я становилась какой-то… правильной, что ли. Выстроенной как Монастырь — не без лабиринтов, ассиметрии и тайных комнат, но очень целостной. В то время как в городе я ощущала себя максимум небольшой квартиркой, одной из многих в тридцатилетнем доме средней паршивости. И, хотя до масштабов Монастыря мне было еще далеко, зерно уже проросло. С каждым ударом сердца — новый камень в основании самой высокой башни.

Днем все погрузились в безделье. Монахи явно чего-то ждали. Младший стоял над обрывом и смотрел в сторону впадины между двумя далекими округлыми горами. Потом вдруг раскинул руки и помчался по крутой тропинке вниз. Кто был поблизости — все ахнули: мы и заглядывали туда с великой осторожностью, чтоб не сорваться. А этому будто бы все равно, свернет ли он шею, или все обойдется. Старший Монах спокойно сидел на бревне неподалеку от дома. Я не заметила, как это произошло, но вдруг он оказался возле меня с огромным мотком толстой веревки через плечо.

— Идем, поможешь, — он неопределенно дернул головой в сторону леса на склоне.

Я несказанно обрадовалась возможности побыть с Монахом наедине, и тщательно постаралась скрыть это. Наверное, выглядела я нелепо, когда как собачка трусила за ним среди деревьев, пытаясь понять, куда он свернет в очередной раз.

Несколько раз он останавливался и осматривал местность, но что-то ему не нравилось, и мы продолжали идти. Его все устроило на пятой или шестой остановке.

Монах отмотал длинный конец, подошел к дереву и привязал веревку к стволу. Затем сказал, что он станет разматывать, а мне надо будет держать и следить, чтобы веревка натянулась на уровне узла. Мы пошли к другому дереву, до которого, как я зачем-то посчитала, было десять моих шагов. Там Монах обернул веревку кругом ствола, и несколько раз перебросил моток через натянутую часть, закрепив. Я удивлялась, как он легко справляется с таким большим и, похоже, тяжелым мотком.