Сестра моя Каисса - Анатолий Карпов

Мы с Фурманом посмотрели партию – действительно неплохо! Я поработал над позицией и лег спать в хорошем настроении. И спал крепко, что во время соревнований для меня важно необычайно. Утром встал бодрым и сразу понял, как буду в этот день играть, и сыграл хорошо. И на двадцать третью шел спокойно, применил алехинскую идею и быстро уравнял позицию. Корчного застала врасплох и моя игра, и перемена в настроении. Он нервничал, насиловал себя, пытался ломать партию. Куда там! – ничья стояла на доске, и не было той силы, что отняла бы ее у меня.

А в последней, двадцать четвертой, я его буквально раздавил. В его расчетах оказалась дыра, и, как только мы оба это поняли, партия была предрешена. Я с каждым ходом увеличивал преимущество, поражение Корчного было неотвратимо, и, когда он осознал это, предложил мне ничью. Добивать поверженного – не в моих правилах, и я согласился: пусть будет ничья.

Я и сейчас не жалею об этом, но иногда все же приходит сомнение: а может, все же стоило забить этот гвоздь по самую шляпку? Может, счет 4:2 сделал бы Корчного более справедливым ко мне и более объективным в самооценке? Потому что, когда на следующий день он заявил в интервью с Кажичем: «Все же я играю лучше Карпова», – я не мог понять, да и сейчас не понимаю, какие у него были основания для такого заявления. Конечно, он был великолепно готов и отлично сражался в некоторых партиях, но ведь две трети партий он был в партере и даже головы поднять не мог; одна его победа – результат домашней подготовки, другая – просто несчастный случай; а когда доходило до игры – до игры за доской, – он ни разу меня не переиграл. Так зачем же было называть белое черным? Неужели так трудно собрать свое мужество и отдать должное сопернику? Ведь благородство только возвышает; тем более – побежденного…

КОММЕНТАРИЙ И. АКИМОВА

В качестве комментария я хочу здесь предложить отрывок из своей статьи, которая была написана и опубликована сразу после матча.

После стремительных и яростных полуфиналов в матче Карпов – Корчной ожидалась страшная рубка. Увы! – с первых же партий здесь все было иное – неразличимое, подспудное. Непривычное. Болельщик чувствовал: что-то происходит; но что именно происходит, разглядеть не мог.

Корчной. «По непонятным для меня причинам первое время Карпов играл на выигрыш все позиции, даже равные. Играл с колоссальным напряжением, вкладывая в каждую партию все, что мог. Рисковал. Я уравнивал, но он снова и снова находил возможности для продолжения борьбы. Тянул ее. С опасностью для себя изыскивал новые ресурсы. Думал, думал, думал – и находил! Его умение и желание, его искусство продолжать борьбу, его мужество заслуживают всяческого признания. Даже восхищения. Окажись у меня меньше желания бороться, такой исступленный напор был бы мне очень неприятен. Полугаевский его не выдержал. На меня он тоже произвел впечатление: получив нежданно-негаданно перевес в четвертой и пятой партиях, я к этому не был психологически готов и не удивился, не выиграв. А потом поражение в шестой… У каждого шахматиста бывают дни, когда он не может играть. Не должен. Потому что все разваливается, утрачиваются связи, нет ни уверенности, ни идей. В такие дни, например, Фишер сознательно идет на ничью. Не надо и мне было играть в этот день, но я пошел – и проиграл без игры. Меня упрекали: почему не повторил французскую? А я себе думал: и слава Богу, потому что в этот вечер я проиграл бы любой дебют, а оставшись без французской, я поставил бы под угрозу весь матч».

Карпов. «Корчной был не похож на себя в этот вечер. Слишком взвинчен. А найденный мною за доской и перечеркнувший его атаку ход буквально потряс Корчного. Он потерял контроль над собою, и с какого-то момента я даже стал чувствовать себя неловко, потому что на двадцать ходов у него оставалось меньше минуты, тут физически невозможно успеть, но он почему-то не сдавался, и мне уже было все равно, как выигрывать».

Корчной. «Проиграв две партии, я впервые признал: у меня тяжелый противник. Впрочем, были и обнадеживающие открытия. Мне удалось спасти несколько партий в худшем положении. Как? Только потому, что, в отличие от многих, Карпов не спешил использовать перевес, а ждал дальнейших ошибок».

Словом, для рядового болельщика особых эмоций четные партии не обещали. Карпов однообразно и корректно нажимал. Корчной терпеливо доказывал, что такой нажим он без особого напряжения выдержит. Правда, в семнадцатой, имея преимущество, Корчной перенапрягся – и проиграл. Зритель понадеялся было на восемнадцатую: по всеобщему убеждению, после третьего поражения Корчному ничего не оставалось, как сжечь мосты и броситься в рукопашную – пан или пропал. Но прошло две минуты игры} Корчной наконец-то призадумался над одиннадцатым ходом, демонстраторы перестали бегать по сцене, заглядывая через плечи гроссмейстеров и судорожно двигая по огромным доскам плоские фигуры, – и тогда по залу проплыл стон: опять французская… Тоска!

Девятнадцатая партия открывала последнюю четверть матча. Он нее не ждали ничего. Победа Карпова ни у кого не вызывала сомнений. Уж если в восемнадцати партиях Корчному ни разу не удалось его побить, то в оставшихся шести да при таком разгромном счете – куда там!

Все было, как всегда: Корчной не поднимался от доски, Карпов прогуливался по залитой светом, совершенно лишенной теней, сцене, иногда присаживался, но ненадолго. Потом он скажет мне: «Я уже решил, что матч закончен, и играл с легкой душой. Не легкомысленно, как полагают некоторые комментаторы, но без того страшного напряжения, которое до сих пор удавалось нагнетать нам обоим, вкладывая все свое умение и волю в каждый ход. Я был опустошен – не интеллектуально, но нервно, – и мне стало нечем наполнить эту партию».

Она уверенно катила к мирной пристани, но перед самым контролем Корчному удалось чуть-чуть перехитрить заскучавшего партнера. Тупая позиция вдруг обострилась до крайности, пресс-центр зашевелился, забурлил; шахматные комплекты, громоздившиеся лакированной пирамидой, оказались нарасхват, их даже недоставало теперь; на каждой доске стремительно возникали и тут же опровергались экзотические варианты, журналисты метались между гроссмейстерами, заглядывали в глаза. «Выиграет», – уверенно говорили сторонники Корчного и демонстрировали победные варианты. «Устоит», – снисходительно говорили сторонники Карпова, и в их исполнении позиция оказывалась совершенно непробиваемой. «Уж сколько раз это было – хуже было! – ну и что?» – «Не надо считать», – уклончиво отвечали третьи.

Даже Корчной заметно заволновался, тер шею, сжимал виски, раскачивался в кресле больше обычного и наконец решился на довольно редкий шаг: взял на себя оставшиеся у Карпова неиспользованные 27 минут. Позиция была достаточно интересна, чтобы повертеть ее на свежую голову, просчитать ее всю, вплоть до самых немыслимых на первый взгляд ходов.