Вторжение - Михаил Ахманов

— Спи, девочка, спи, — шепнул Литвин.

— Ты забыл, что фаата не спят. — Её дыхание щекотало ухо. — Это земной обычай. Мы восстанавливаем силы в т’хами.

Он улыбнулся.

— Если не будет т’хами, ты, наверное, вспомнишь о сне.

— Нет, не вспомню. Не хочу! Сон — потерянная жизнь, а она и так коротка, слишком коротка.

— Но я не могу обходиться без сна, — сказал Литвин. — Что же ты будешь делать в это время?

Тёплые губы Йо коснулись шеи.

— Смотреть на тебя… думать о тебе… ждать…

Веки Литвина сомкнулись. «Корабль, — окликнул он, уплывая в сны, — Корабль…» — «Слушаю». — «Ты говорил о соглашении с людьми. Фаата будут его выполнять?»

Ответом были тишина и чувство горечи, будто Корабль оплакивал весь обречённый на погибель род людской. Смутные картины явились Литвину: он видел, как превращаются в пыль земные крейсера, заатмосферные доки, обсерватории и станции, как полыхают города и мечутся людские толпы среди обгоревших остовов зданий, как расцветает багровый фонтан над Лунной базой, как рушится привычный мир. Боевые модули фаата висели в небе, выплёскивая струи пламени, курились дымом руины, и по засыпанной пеплом земле тянулись колонны невольников, бесконечные, как шествие изгнанных пожаром муравьёв. И сам он, Павел Литвин, брёл в одной из этих колонн, согнувшись под грузом скорби. Тхо, частично разумный, упустивший свой шанс…

В пятиугольной камере они просидели больше суток, питаясь скудными запасами армейского рациона и почти не разговаривая. Макнил большей частью дремала, то ли потому, что на неё ещё действовал сонный газ, то ли страшась случившихся с ней изменений и не желая ни думать о них, ни возвращаться к реальности. Йо тоже была не в лучшей форме; личико её осунулось, глаза потускнели, и теперь она походила на фею, лишённую магического дара каким-то недобрым колдовством. Возможно, она яснее Литвина понимала всю безнадёжность ситуации: или они умрут в этом тесном отсеке, или, гонимые жаждой и голодом, выйдут из своего убежища — с тем же фатальным результатом. Кажется, Йо страшилась смерти. Человека, обречённого на неё, утешает и поддерживает память; перебирая жемчуг побед и удач, порывов страсти и детских радостей, легче смириться с неизбежным. Йо вспоминать было нечего, кроме любви, краткой, как взмах её ресниц.

Литвин, стараясь отвлечься, следил за пространством через видеодатчики Корабля. Звездолёт пришельцев двигался с огромной скоростью, и Солнце росло час за часом, превращаясь из жёлтого теннисного мячика в ослепительный золотистый шар, царивший в середине Вселенной. Привычное зрелище для астронавта, которому Солнце являлось во многих и разнообразных видах — от устрашающего косматого светила Меркурия до скромной лампады, висевшей над Поясом Астероидов. Справа от Солнца сияла звезда, самая яркая в небесной сфере, распавшаяся через сутки надвое, и это тоже было знакомо: момент, когда расхождение Земли и Луны замечалось невооружённым глазом. Постепенно более крупная из звёзд стала наливаться голубизной, обретать объем и форму; затем на диске Земли тронулись в путь облака, засверкали океаны, и линия терминатора разделила ночь и день.

— Прибываем, — сказал Литвин. — Держитесь, девушки, покрепче.

Но это было лишним. Корабль гасил скорость, облетая планету виток за витком, однако тяготение не изменялось и силы инерции, как и прежде, Литвин не ощущал. Вероятно, маневры в околоземном пространстве и компенсация гравитационных напряжений были делом непростым: бурый бугор посреди отсека мерно сотрясался и вибрировал, и та же активность ощущалась в других узлах нервной сети. В какой-то момент картины, что приходили к Литвину, смешались, наложившись друг на друга; сквозь пелену облаков и материк, покрытый льдами, просвечивала сумрачная полость со сферой наблюдений, фигуры пилотов в полутёмных нишах, Йата и три его помощника. Затем, повинуясь его воле, рубка управления исчезла, и Литвин разглядел, как корма Корабля погружается в серо-седые тучи. Внизу промелькнул океан, затем показались кромка паковых льдов, остроконечные торосы и белое поле без конца и края. Звездолёт заходил на посадку по широкой дуге от моря Уэдделла и Земли Королевы Мод, продвигаясь к юго-востоку, к точке полюса.

Назвать это просто посадкой было нельзя, скорее — явлением космических масштабов: рукотворный астероид, разбрызгивая стаи облаков и порождая вихри, медленно, плавно опускался на материк. Вершина гигантского цилиндра ещё была над тучами, когда основание коснулось разом закипевших льдов. Нагретый корпус погружался в их холодные объятия, проплавляя дорогу к скальному щиту под вечным ледником, уходил вниз сотнями метров, но все ещё высился над облаками. Чудовищные фонтаны пара взмыли в воздух, с новой силой забушевал ураган, потом свершилось небывалое: над ледяным континентом пролились дожди. Это был потоп, хлынувший с небес и перешедший в метель, что докатилась до всех берегов континента; ветер взламывал ледовые поля, рушил в море ледяные горы, гнал океанские волны на все стороны света, к Огненной Земле и мысу Доброй Надежды, к Тасмании и Новой Зеландии, к Австралии и Мадагаскару.

Но этого Литвин не видел. Перед ним, застилая внутреннее зрение, клубился раскалённый пар, и мнилось, что он опять на Венере — летит, будто лист, несомый бурей, не сражаясь с ветром, а покорствуя ему. Внезапно Корабль дрогнул, что-то метнулось с его поверхности, и изображение стало яснее.

«Мы на твёрдом грунте?» — спросил Литвин.

«Ещё нет, — ответил бесплотный голос. — Выпущен модуль, и наблюдение за посадкой ведётся через его видеокамеры, в диапазоне коротких волн».

Модуль кружил под пеленою облаков, рядом с Кораблём. Его корпус все ещё погружался в панцирь, сковавший материк; вокруг цилиндрической громады рос гигантский вал из ледяных обломков, шевелившихся и наползавших друг на друга, словно стадо огромных прозрачных амёб. С неба по-прежнему падал дождь, и водяные потоки, проникая в ледовый хаос и замерзая в нём, цементировали глыбы и обломки, превращая их в горы, а затем — в монолит, подобный стене вулканического кратера. От неё, разрывая ледяное поле, зигзагом побежали трещины, тут же скованные застывающей водой. На сотни километров окрест поверхность континента вздрагивала и шевелилась, но постепенно эти конвульсии стихали, делались реже и слабее. Гейзеры пара, бившие над ледяной стеной, начали таять, ливень прекратился, и теперь в сумрачном воздухе кружились снежные вихри, покрывая местность белым рыхлым саваном.

Корабль замер. Через датчики модуля Литвин взирал на гигантскую башню, ушедшую в лёд на два километра, до нижнего тороидального кольца. Её вершину скрывали низко нависшие тучи, и все же она казалась огромной, точно железный штырь, пронзающий планету от полюса до полюса, мифическая ось, вокруг которой из ночи в день, из дня в ночь вращался земной сфероид. Здесь не было скал и горных хребтов, лишь белая антарктическая равнина, и ни одна деталь пейзажа не могла сравниться с этим грандиозным сооружением. Вал у его подножия выглядел невысокой стенкой, насыпанной ребятишками, решившими поиграть в снежную крепость.

— Что ты видишь? — спросила Макнил.

— Мы приземлились. Это… это похоже на удар кувалды по ледяному панцирю. — Литвин вытер пот со лба. — Сейчас торчим посреди равнины, будто гвоздь в доске… такой огромный гвоздь от земли до неба… Внизу — ледяная пустыня, вверху — тучи, а между ними — снег и ветер. Но буря, кажется, стихает.

— Думаешь, кто-то за нами прилетит?

— За нами? Вряд ли, Эби. Надо выбираться самим.

— Надо, командир. — Она погладила свой живот. — Выбраться надо непременно. Пусть от Рихарда что-то останется… его дитя…

Его дитя! Сердце Литвина болезненно сжалось, но он сказал бодрым тоном:

— Подождём. Мы уже не в космосе. Вдруг представится какой-то случай.

Ждали они часов восемь. Ураганный ветер прекратился, но снегопад стал гуще — миллионы тонн воды, испарившейся при посадке, нескончаемыми потоками падали с небес. Ледяная стена внизу уменьшалась — вероятно, были открыты шлюзы, поглощавшие лёд. Однажды пол под ногами дрогнул, и череда модулей, снявшись с внешней поверхности Корабля, стремительно унеслась к тучам. Литвину показалось, что их не меньше сотни; тёмные угловатые аппараты взмывали вверх с поразительной скоростью, будто пули, выпущенные из пулемёта. Отправились на разведку, пояснил Корабль. Их быстрый взлёт да мелькание снега были единственным движением над мёртвой белой поверхностью материка. Земные машины не появлялись, ни боевые, ни транспортные, но, очевидно, за Кораблём следили с орбитальных станций.

Веки Литвина уже слипались, когда в пятиугольной камере повеяло холодом. Это казалось удивительным — на Корабле повсюду поддерживалась ровная температура, и воздух был неподвижен, как в тёплый безветренный день где-нибудь в казахстанской степи. Сон, почти овладевший Литвиным, отпрыгнул, как вспугнутый воробей; он приподнялся, широко раскрыв глаза, уставившись на бурую массу, частицу квазиразума. Но, вероятно, не она была источником тревоги — пульсировала в плавном ритме, словно отдыхала от усилий, затраченных при посадке.