Вызовите акушерку - Дженнифер Уорф

Она не ворчала, когда я снимала ботинки, хотя это, должно быть, было больно, и смотрела на свои босые ноги без особого удивления, возможно, считая, что ногти у всех такие. Я помогла ей добраться до ванны, что оказалось на удивление трудно: без ботинок она едва удерживала равновесие и постоянно спотыкалась – так мешались ногти.

Шагнув через край большой жестяной ванны, она села в воду, с восторгом брызгаясь и хихикая, словно маленькая девочка. Она схватила фланелевое полотенце и шумно макнула его в воду, глядя на меня смеющимися глазами. В комнате было тепло – я растопила печку. Кошка подошла ближе и с любопытством заглянула через край ванны. Миссис Дженкинс, улыбаясь, плеснула ей водой в мордочку, и та обижено ретировалась.

В передней хлопнула дверь, и старуха резко подняла голову.

– Рози, эт' ты? Иди сюды, девочка, и глядь-ка на свою старушку мать. Эт' редкое зрелище.

Но шаги протопали вверх по лестнице, и Рози не появилась.

Как следует отдраив миссис Дженкинс, я завернула её в большие полотенца, выданные сёстрами. Вымыла ей волосы и завернула в тюрбан. Вшей оказалось не слишком много, но я всё равно сделала сассафрасовый компресс, убивающий гниды. Единственное, с чем я не смогла справиться, так это с ногтями – для таких монстров нужно было вызывать первоклассную педикюршу. (Кстати, из заслуживающих доверия источников мне известно, что ногти миссис Дженкинс и по сей день выставлены в витрине в главном зале Британской ассоциации педикюра.)

У монахинь был большой запас подержанной одежды, приобретённой на многочисленных благотворительных базарах, и мы с сестрой Евангелиной отобрали несколько вещей, которые я и принесла с собой. Посмотрев на майку и панталоны, миссис Дженкинс с удивлением погладила мягкий материал.

– Эт' мне? Ох, больно хороши. Лучше оставь себе, душечка, для таких, как я, они уж слишком хороши.

Уговорить миссис Дженкинс надеть нижнее бельё оказалось непросто, и, когда это наконец-то произошло, она изумлённо провела руками вверх и вниз по своему худому телу, словно никак не могла свыкнуться с мыслью о новом белье. Затем я одела её в разномастную одежду с барахолок, оказавшуюся, правда, слишком большой, и незаметно вынесла её старые лохмотья за дверь.

Миссис Дженкинс удобно расположилась в кресле, поглаживая обновки. Кот прыгнул ей на колени, и она нежно его пощекотала.

– Что-то скажет Рози, когда увидает всё это великолепство, а, котик? Поди не признает свою старушку, разодетую, как королева.

Я покинула миссис Дженкинс, радуясь, как много нам удалось сделать для улучшения невыносимых условий её жизни. Выйдя на улицу, я сложила её кишащую блохами одежду в мешок и огляделась в поисках мусорного бака. Ничего подобного не обнаружилось. Мусор из этого квартала не вывозился и не утилизировался, потому что официально в этих заброшенных домах никто не жил, а значит, коммунальное обслуживание не требовалось. Все, включая Совет, знали, что здесь на самом деле жили люди, но для чиновников это не имело никакого значения. Пришлось оставить мешок с одеждой на улице, среди другого, уже лежавшего там мусора.

Ощущение упадка и опасности окутывало весь район подобно ядовитому туману. Воронки от бомб были заполнены мусором и отвратительно воняли. К небу тянулись зазубренные остовы стен. Вокруг никого не было: утром в районе красных фонарей торговля, как правило, шла вяло. Тишина угнетала, и я была рада уйти отсюда.

Я едва свернула за угол, когда раздался этот звук. От охватившего меня ужаса я застыла на месте, волосы на затылке встали дыбом. Звук напоминал волчий вой или крик страдающего от жуткой боли животного. Он, казалось, раздавался отовсюду, эхом отскакивая от зданий, заполняя котлованы разбомбленных домов неземной болью. Крик оборвался, а я всё ещё не могла пошевелиться. Потом он раздался вновь, и в доме напротив отворилось окно. Женщина, советовавшая мне бросать камешки, чтобы привлечь внимание домовладельца, крикнула:

– Снова эт' больная старая ведьма! Ты ж приглядываешь за ней, так? Вели ей заткнуться, или я её пришибу. Так и передай.

Окно захлопнулось.

Мысли пустились вскачь. Больная старая ведьма? Миссис Дженкинс? Быть не может! Не может она издавать такого душераздирающего крика. Всего несколько минут назад я оставила её вполне довольной и счастливой.

Звук прекратился, и я, дрожа, вернулась в дом, прошла по коридору к её двери, повернула ручку.

– Рози? Эт' ты, Рози?

Я открыла дверь. Миссис Дженкинс сидела так же, как я её и оставила, с одной кошкой на коленях и другой – вылизывающейся возле кресла. Старушка бодро подняла на меня глаза:

– Ежели увидишь Рози, скажи ей, что я иду. Скажи ей не вешать носа. Скажи ей, я иду, и малышам, и всё такое. Я мылась и чистилась весь день, и в этот раз уж они меня пустят, точно пустят. Скажи моей Рози.

Я была сбита с толку. Она не могла издавать того воя – исключено. Я проверила её пульс – нормальный, спросила, хорошо ли она себя чувствует, на что она не ответила, но причмокнула губами и уставилась на меня.

Казалось, оставаться не было смысла, но тем утром я ушла от неё с неспокойной душой.

Сестра Евангелина попросила отчитаться за утро, и я рассказала ей, что миссис Дженкинс, кажется, понравилось принимать ванну. Сообщила и о вшах, и о ногтях. Рассказала, что психическое состояние пациентки казалось стабильным: ей понравилась новая одежда, она приветливо болтала с кошками, совсем не замыкалась в себе и не сопротивлялась. Я колебалась, сообщать ли о нечеловеческом вое, который услышала на улице. В конце концов, он мог исходить и не от миссис Дженкинс, это были всего лишь догадки женщины из дома напротив.

Сестра Евангелина посмотрела на меня без всякого выражения.

– И? – спросила она.

– Что и? – вздрогнула я.

– И что ещё? О чём ты не доложила?

Она что, читает мысли? Теперь выбора не было. Я рассказала ей о жутком крике, который услышала с улицы, добавив, что не уверена, что его издавала миссис Дженкинс.

– Но и в том, что это не миссис Дженкинс, ты ведь тоже не уверена? Опиши крик.

Я снова заколебалась, не зная, как описать этот крик, но потом сравнила его с волчьим воем.

Сестра, не шевелясь, смотрела в свои записи, а когда заговорила, её голос был другим – приглушенным, низким:

– Тот, кто слышал этот звук, никогда его не забудет. От него стынет кровь в жилах. Думаю, плач, что ты слышала, скорее всего действительно издавала миссис Дженкинс. Раньше его называли «воем работного дома».

– Что это такое? – поинтересовалась я.

Она ответила не сразу, посидев какое-то время, раздражённо постукивая ручкой.

– Хм! Вы, молодухи, совсем не знаете истории, даже недавней. У вас-то самих не было никаких забот, вот в чём ваша беда. В следующий раз я поеду вместе с тобой, а ещё посмотрю, удастся ли нам раздобыть какие-либо медицинские или приходские записи о миссис Дженкинс. Продолжай отчёт.

Закончив доклад, я успела помыться и переодеться перед ланчем. Но за столом оказалось трудно включиться в общий разговор. В голове по-прежнему звучал тот ужасный волчий вой, и я всё думала о словах сестры Евангелины и вспоминала. Её объяснения воскресили в памяти то, что мой дед рассказал мне много лет тому назад о своём хорошем знакомом, впавшем в нужду. Мужчина обратился в попечительский совет за временным пособием, но ему сказали, что он не может его получить, а должен отправиться в работный дом. Мужчина ответил: «Уж лучше смерть», ушёл и удавился.

Когда я была ребёнком, мне указывали на местный работный дом, сопровождая жест испуганным приглушённым шёпотом. Даже пустое здание, казалось, вызывало страх и ненависть. Люди не ходили по дороге, на которой он стоял, или по крайней мере шли по другой стороне улицы, отвернувшись. Страх действовал и на меня, маленького ребёнка, ничего не знавшего об истории работных домов. Всю свою жизнь я смотрела на эти здания с содроганием.

Сестра Евангелина часто ходила к миссис Дженкинс вместе со мной, и я удивлялась, как ей удавалось разговорить старушку. Очевидно, делиться воспоминаниями было для неё хорошей терапией, ведь она переживала боль прошлого вместе с любящим и отзывчивым человеком.

Окружной совет предоставил сестре старые записи попечительского совета Попларского работного дома. Миссис Дженкинс содержалась там с 1916 по 1935 год.

– Достаточно, чтобы свести кого угодно с ума, – с кривой усмешкой заметила сестра Иви.

Миссис Дженкинс приняли как вдову с пятью детьми, не способную прокормиться самостоятельно. Она была охарактеризована как «трудоспособный взрослый». В записях говорилось, что миссис Дженкинс выпустили в 1935 году, выдав ей швейную машину, которая позволила бы ей обеспечивать себя, и двадцать четыре фунта – накопления за девятнадцать лет в работном доме. Дальнейшие упоминания о детях отсутствовали.