В ожидании - Джон Голсуорси

Динни остановилась и перевела дух. Она вторично пережила сейчас эти минуты, и сердце её отчаянно колотилось. Она закрыла глаза.

— Дальше, мисс Черрел.

Она открыла глаза. Перед нею снова были судьи и присяжные, рты которых, казалось, слегка приоткрылись.

— Я все рассказала миссис Ферз. Мы не знали, что делать и чего ждать. Я предложила загородить дверь кроватью и попытаться уснуть.

— И вы это сделали?

— Да, но мы долго не спали. Миссис Ферз была так измучена, что, наконец, заснула. Я тоже, кажется, задремала под утро. Во всяком случае, разбудила меня горничная, когда постучалась.

— Вы больше не говорили ночью с капитаном Ферзом?

Старая школьная поговорка: «Если уж врать, то всерьёз», — мелькнула в голове Динни, и она решительно отрезала:

— Нет.

— Когда постучалась горничная?

— В восемь утра. Я разбудила миссис Ферз, и мы сейчас же спустились вниз. Комната капитана Ферза была в беспорядке, — он, видимо, лежал на кровати не раздеваясь, но в доме его не оказалось, его пальто и шляпа исчезли со стула, на который он их бросил в холле.

— Что вы предприняли тогда?

— Мы посовещались. Миссис Ферз хотела обратиться к своему врачу и ещё к нашему общему родственнику мистеру Майклу Монту, члену парламента. Но я подумала, что, если застану дома двух моих дядей, они скорее помогут нам разыскать капитана Ферза. Я убедила её отправиться со мной к моему дяде Эдриену, попросить его съездить к моему дяде Хилери и выяснить, не могут ли они вдвоём разыскать капитана Ферза. Я знала, что оба они очень умные и тактичные люди…

Динни заметила, что судья сделал лёгкий поклон в сторону её дядей, и заторопилась:

— …и старые друзья семьи Ферзов. Я подумала, что если уж они не сумеют разыскать его без лишнего шума, то другие и подавно. Мы отправились к моему дяде Эдриену, тот согласился позвать на помощь дядю Хилери, и тогда я отвезла миссис Ферз в Кондафорд к детям. Это всё, что мне известно, сэр.

Следственный судья поклонился ей и сказал:

— Благодарю вас, мисс Черрел. Вы дали чрезвычайно ценные показания.

Присяжные неуклюже задвигались, словно намереваясь тоже отдать поклон; Динни сделала над собой усилие, вышла из клетки и заняла место рядом с Хилери, который положил на её руку свою. Девушка сидела не шевелясь. Она чувствовала, как слеза, словно последняя капля летучей смеси, медленно скатывается у неё по щеке. Апатично слушая дальнейшее — допрос главного врача психиатрической лечебницы и обращение судьи к присяжным, Динни страдала от мысли, что, желая быть честной по отношению к живым, казалась нечестной по отношению к мёртвому. Как это ужасно! Она дала показания о ненормальности человека, который не мог ни оправдаться, ни объясниться. Со страхом и любопытством увидела она, что присяжные вновь занимают места, а их старшина встаёт, готовясь огласить вердикт.

— Мы полагаем, что покойный скончался вследствие падения в меловой карьер.

— Это означает смерть от несчастного случая, — пояснил судья.

— Мы выражаем наше соболезнование вдове.

Динни чуть не захлопала в ладоши. Итак, эти извлечённые из архива люди оправдали его за недостатком улик. Она подняла голову и с неожиданной, почти задушевной теплотой улыбнулась им.

XXXI

Динни наконец опомнилась, подавила улыбку и заметила, что Хилери лукаво смотрит на неё.

— Нам можно идти, дядя Хилери?

— Пожалуй, даже нужно, пока ты окончательно не соблазнила старшину присяжных.

Выйдя на улицу и глотнув сырого октябрьского воздуха — был типичный английский осенний день, девушка предложила:

— Пройдёмся немного, дядя. Передохнем и дадим выветриться запаху суда.

Они повернули и быстро пошли вниз, к видневшемуся вдали морю.

— Дядя, мне страшно интересно, что говорилось до меня. Я ни с кем не впала в противоречие?

— Нет. Из показаний Дианы сразу стало ясно, что Ферз вернулся из психиатрической лечебницы, и судья обошёлся с ней очень деликатно. Меня, к счастью, вызвали раньше Эдриена, так что его показания лишь повторили мои, и он не привлёк к себе особого внимания. Жаль мне журналистов: присяжные не любят констатировать самоубийство и смерть в припадке безумия. В конце концов, никто не знает, что произошло с Ферзом. Там было глухо, темно — он легко мог оступиться.

— Вы действительно так считаете, дядя?

Хилери покачал головой:

— Нет, Динни, он задумал это с самого начала и выбрал место поближе к своему прежнему дому. И, хоть не следовало бы, скажу: слава богу, что он это сделал и обрёл покой.

— О да! А что теперь будет с Дианой и дядей Эдриеном?

Хилери набил трубку и остановился, чтобы прикурить.

— Видишь ли, моя дорогая, я дал Эдриену один совет. Не знаю, воспользуется ли он им, но ты поддержи меня при случае. Все эти годы он ждал. Пусть подождёт ещё один.

— Дядя, я с вами целиком согласна.

— Неужели? — удивился Хилери.

— Диана просто не способна ни о ком думать — даже о нём. Ей нужно пожить одной с детьми.

— Интересно, — протянул Хилери, — не готовится ли сейчас какая-нибудь экспедиция за костями? Его надо бы на год удалить из Англии.

— Халлорсен! — воскликнула Динни, всплеснув руками. — Он же опять едет. Дядя Эдриен ему нравится.

— Чудно! А он его возьмёт?

— Возьмёт, если я попрошу, — просто ответила Динни.

Хилери опять бросил на неё лукавый взгляд:

— Какая опасная девица! Не сомневаюсь, что кураторы предоставят Эдриену отпуск. Я напущу на них старика Шропшира и Лоренса. А теперь мне пора обратно, Динни: тороплюсь на поезд. Это огорчительно — воздух здесь хороший. Но Луга чахнут без меня.

Динни взяла его руку:

— Восхищаюсь вами, дядя Хилери.

Хилери воззрился на девушку:

— Я что-то не улавливаю ход твоих мыслей, дорогая.

— Вы знаете, что я имею в виду. Вы сохранили старые традиции — служение долгу и всё такое, — и в то же время вы ужасно современный, терпимый и свободомыслящий.

— Гм-м! — промычал Хилери, выпуская клуб дыма.

— Я даже уверена, что вы одобряете противозачаточные меры.

— Видишь ли, по этой части мы, священники, — в смешном положении. Было время, когда мысль ограничить рождаемость считалась непатриотичной. Но боюсь, что теперь, когда самолёты и газы ликвидировали нужду в пушечном мясе, а число безработных неудержимо растёт, непатриотичным становится скорее отказ от противозачаточных мер. Что же касается христианской догмы, то во время войны мы, как патриоты, уже не соблюдали одну заповедь: «Не убий». Сейчас, оставаясь патриотами, мы логически не можем соблюдать другую: «Плодитесь и размножайтесь». Противозачаточные меры большое дело, по крайней мере для трущоб.

— И вы не верите в ад?

— Нет, верю: он как раз там и находится.

— Вы стоите за спорт в воскресные дни, верно?

Хилери кивнул.

— И за солнечные ванны в голом виде?

— Стоял бы, будь у нас солнце.

— И за пижамы, и за курящих женщин?

— Нет, с сигаретами я не примирюсь — не люблю дешёвки и вони.

— По-моему, это недемократично.

— Ничего не могу с собой поделать. На, понюхай!

Динни вдохнула дым трубки.

— Пахнет хорошо — сразу чувствуется латакия. Но женщинам нельзя курить трубку. Впрочем, у каждого свой конёк, о котором человек не умеет судить здраво. Ваш — отвращение к сигаретам. За этим исключением вы поразительно современны, дядя. В суде я разглядывала присутствующих, и мне показалось, что единственное современное лицо — у вас.

— Не забывай, дорогая: Чичестер держится древним своим собором.

— По-моему, мы преувеличиваем степень современности в людях.

— Ты живёшь не в Лондоне, Динни. Впрочем, в известной мере ты права. Мы стали откровеннее в некоторых вещах, но это ещё не означает серьёзной перемены. Вся разница между годами моей юности и сегодняшним днём — в степени сдержанности. Сомнения, любопытство, желания были и у нас, но мы их не показывали. А теперь показывают. Я сталкиваюсь с кучей молодых универсантов: они приезжают работать в Лугах. Так вот, их с колыбели приучили выкладывать всё, что им взбредёт в голову. Они и выкладывают. Мы этого не делали, но в голову нам взбредало то же самое. Вся разница в этом. В этом и в автомобилях.

— Значит, я старомодна, — совершенно не умею выкладывать разные вещи.

— Это у тебя от чувства юмора, Динни. Оно служит сдерживающим началом и порождает в тебе застенчивость. В наши дни молодёжь редко обладает им, хотя часто наделена остроумием, но это не одно и то же. Разве наши молодые писатели, художники, музыканты стали бы делать то, что они делают сейчас, будь у них способность посмеяться над собой? А ведь она и есть мерило юмора.

— Я подумаю над этим.

— Подумай, Динни, но всё-таки юмора не теряй. Для человека он то же, что аромат для розы. Ты едешь обратно в Кондафорд?