Игорь Северянин - Вера Николаевна Терёхина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К числу людей, которые встречались с Игорем Северяниным в кабаре «Бродячая собака» и оставили об этом воспоминания, относится княжна Аруся — поэтесса Арусяк Амбарцумовна Мелик-Шахназарова (1890—1922). С Игорем Северяниным она познакомилась ещё в 1910 году в Петербурге, куда приехала из Баку поступать на словесно-историческое отделение Бестужевских курсов.
Каковы были отношения Северянина и Аруси, молодых, почти одногодков, вступивших на трудную литературную стезю, — об этом известно немного, но поэт приветствовал в княжне поэта. Ей адресовано стихотворение Северянина «Демон», датированное ноябрём 1911 года.
Тогда же был сделан подарок: брошюра «Пролог. “Эгофутуризм”. Поэза-грандиоз» с надписью А. Мелик-Шахназаровой:
«Я утёсно вздрогнул (...утёс вздрагивает только при землетрясении...), порывно и очарованно заглянув в ветровую и грозовую душу светло-мрачной княжны Аруси Мелик-Шах-Назаровой, — и я приветствую в её душе — поэта.
Игорь-Северянин. 1911.XI. 15».
Вероятно, это были интересные стихи, ведь Северянин часто иронизировал в адрес девических альбомных упражнений. Трудно отыскать произведения Аруси, рассеянные по старым газетам и журналам. Но известно, что в 1914 году в журнале интуитивной критики «Очарованный странник» (выпуск 3), выходившем под редакцией Виктора Ховина, вслед за стихами Зинаиды Гиппиус, Вадима Шершеневича, Игоря Северянина было помещено и её стихотворение «Византия».
В Баку оставались родители Шахназаровой, младшая сестра Евгения. Им Аруся рассказывала о своих впечатлениях от яркой, пёстрой петербургской жизни. Постепенно пришло критическое отношение к северянинским книгам, она перестала находить в них то новое, что поразило её воображение при знакомстве с поэтом.
В автобиографическом романе «Падучая стремнина» поэт вспоминал:
Так шли года, и женщины мелькали, Как лепестки под ветром с вешних яблонь: Княжна Аруся, Сонка, Валентина И Нефтис, и Гризельда, и Людмила, И Фанни, и Британочка, и Вера, И Ната — и я всех имён не помню. Я не со всеми был телесно близок. Но так или иначе с ними связан. И много филигранных ощущений Вы, милые, вы, нежные, мне дали. Я вспоминаю всех вас благодарно...Княжна бывала на поэзовечерах Игоря Северянина, входила в круг его знакомых. .В письме от 27 февраля 1915 года она сообщала о посещении артистического кабаре «Бродячая собака», где проходил вечер, посвящённый выходу в свет сборника «Стрелец». В альманахе впервые под одной обложкой напечатались символисты Фёдор Сологуб, Константин Бальмонт, акмеист Михаил Кузмин, футуристы Владимир Маяковский, Игорь Северянин, художница Ольга Розанова и др. Естественно, что такое событие привлекло не только участников сборника, но и многочисленную публику, приехал Максим Горький.
Своё письмо Аруся начала издалека — с рассказа об Игоре Северянине: «...У Северянина была лишь раз. Как-то не тянет. Была на одном его концерте. Не понравился: читал очень плохо и какую-то дребедень. Публики было чрезвычайно много. Он дал уже пять концертов. Его любят и охотно слушают».
Затем следует описание вечера в «Бродячей собаке»: «Третьего дня посетила “Собаку”... На сцене царили кубофутуристы. Я, кстати, их в первый раз вижу. Самый замечательный из них, конечно, Маяковский — современная знаменитость. <...> Худощав и высок. Актёрский тип лица. Потрёпанный и уверенный. Словообразования самые невероятные. С публикой мало церемонится, точно так же, как и публика с ним. Шпильки так и слетают с языка, находчивые, ненаходчивые — всё равно. И если он иногда смущает публику, то последняя при всём старании и желании ничем не может смутить его. <...> Способен вывести из себя самого спокойного человека. Во рту у него мало зубов — это придаёт его рту какое-то специфически актёрское выражение. Носит уальдовское пальто, фрак и цилиндр, но, конечно, не совсем по-уальдовски. Женщины от него без ума. Такое моё первое впечатление. Я немного наблюдала за ним, кстати, очень хвалили его голос, но он мне мало понравился. У Северянина был некогда полнее и звучнее. А в общем он, мне кажется, лучше, чем старается казаться. Надо же чем-нибудь приковывать к себе внимание, вот и старается бить по нервам, создавать эффекты. Его многие считают талантливым, но я в нём пока никакого таланта не нахожу. Есть образность выражений, правда, очень грубая, чувствуется чёткость, временами — кованость в строчках и в целом стихе, попадаются иногда красивые построения фраз, но ведь это ещё не все. <...> Во всяком случае, образы его свежи и оригинальны, но до безобразия грубы и неприятны, за очень редкими исключениями».
О Бурлюке и Василии Каменском Мелик-Шахназарова писала значительно более решительно: «Что касается Давида Бурлюка, то о нём придётся говорить значительно меньше, ибо он однообразен и в другом духе. Прежде всего, он носится с неизменным лорнетом у прищуренного глаза и говорит, вернее, кричит, усиленно жестикулируя и потрясая кулаком левой руки (ибо правая несёт свои служебные обязанности, предохраняя лорнетом его прищуренный глаз от слишком ли яркого света или от чего другого, — не знаю) или сидит как истукан с каким-то кисло-кривым, именно “кисло-кривым” выражением лица и блуждающе-слащавой улыбкой вдоль губ. <...> Стихи он читает не так вызывающе как Маяковский (так было в тот вечер, по крайней мере). Они мало интересны.
Третий кубофутурист Каменский. Самый молчаливый и тихий. В выражении лица иногда мелькает что-то детское. Читает уверенно, иногда с претензиями на актёрское чтение. Стихи его называются “чемоданами”. Так и провозглашает со сцены “первый чемодан”, “второй чемодан” и т. д. Одно стихотворение было написано просто и славно».
Участие Горького
