Среди людей - Израиль Меттер

— Сына-то как зовут?

— Славик.

— Сволочь твой Славик, — сказал шофер. — Ну, бывай здорова. Счастливо доехать, мамаша.

Она не поняла, за что он на нее рассердился, но обрадовалась сэкономленной трешке. Можно бы купить еще банок пять консервов, да некуда было класть.

Бабка осмотрелась обстоятельно, сидя на деревянном диване подле своих вещей. Торопиться было некуда, поезд отходил вечером, а билет у нее взят загодя на станции в поселке. Посторонних людей она нисколько не робела: за долгую свою жизнь старуха убедилась, что если кто ее утеснял или обижал, то были это всегда не посторонние, а люди, которых она знала.

Ехала она хорошо, удобно. Ей досталась верхняя полка, просторная для ее худого недлинного тела; в головах встал ящик, под боком. — чемодан. Проводница дала старухе за рублевку матрац, байковое одеяло, две чистые простыни, подушку, к ней наволочку и еще вафельное полотенце. Столько чистого белья за один раз бабка никогда не потребляла. Лежать ей было мягко, и она думала, что едет к сыну в мягком вагоне.

Народу в вагоне набилось много, внизу сидели по трое на полке, над бабкой, у потолка, тоже лежали, но это ей нисколько не мешало. Отоспалась она за дорогу, да и отъелась порядком. Чайников у соседей хватало, мужики бегали на станциях за кипятком, ее всякий раз приглашали к столу.

Продукты в дорогу она запасла — хлеб был, маслице, яички, наколотый кусковой сахар, заварка и дешевые леденцы. Всем этим она потчевала соседей, а они в свой черед угощали старуху. Было с кем и поговорить, здесь люди считали ее за человека. Она не таилась от них, рассказывала, зачем и к кому едет. Бабкина беда не казалась этим людям зазорной, никто ее не срамил за сына — не вор все-таки, не мошенник, по пьяному делу чего не случается, — а горькую ее жизнь при злой невестке и подавно понимали.

Попалась, правда, одна городская, уже не молоденькая женщина, на нее бабка сильно рассердилась. Женщина эта сказала, оглядывая при этом всех пассажиров и как бы приглашая подивиться, какая она разумная:

— Я вас всецело понимаю, но, полагаясь на свой жизненный опыт, должна сказать, что такова уж наша участь, всех матерей. Редкая невестка нам нравится, потому что мы ревнуем к ним наших сыновей.

— Это как? — спросила старуха.

— А вот очень просто, бабуся. Вы должны не показывать вида, если вам что-нибудь не по душе в доме вашего сына. Помалкивать надо, даже когда вам обидно. У вас с ней могут быть разные взгляды на жизнь…

— Она мне исть не дает, — сказала старуха.

— Ну это уже крайность, я думаю, вы преувеличиваете. Не запирают же от вас еду на замок?

— А как я сама возьму? — рассердилась старуха. — Они покушают, уйдут на работу, со стола убрано, чай и тот весь спитой, один хлеб гольем ем. Кабы я имела свою копейку…

— Но это же смешно: в доме родного сына вести отдельное хозяйство! Дикость какая-то…

Бабка не успела ответить — за нее вступились пассажиры. Городскую эту женщину быстро заклевали. Оказалось, что едут в вагоне еще старики и старухи, которым не так уж сладко живется при детях. Высокий мужик, с жухлым обвисшим лицом, одетый по-простому, но аккуратно, вежливо вмешался. Он тоже обращался к бабке, но смотрел при этом на всех пассажиров.

— Извиняюсь, — сказал он. — На то есть закон. А поскольку есть закон, постольку он направлен против имеющегося беззакония: в случае нарушения заботы о родителях последние имеют право возбудить дело.

— Вы юрист? — спросила у него городская женщина.

— Ветеринар. И вам, гражданка, — обернулся он к старухе, — целесообразно подать в суд на алименты, их взыщут с вашего сына.

Чтобы не обижать его, бабка кивала головой.

— Я лично, — продолжал ветеринар, — в дополнение к своей небольшой пенсии, на которую мы с супругой не могли бы существовать, взыскиваю и с дочери, и с сына. Это не значит, товарищи, что наши отношения осложнились. Напротив. Решение суда внесло в них ясность. Не говоря уже о воспитательном значении…

«Бесстыжая твоя морда», — думала бабка, продолжая согласно кивать головой.

— Если желаете, — сказал ветеринар, — могу вам тут же в вагоне написать заявление по форме.

— Давай, бабуля! — крикнул кто-то молодым голосом с боковой полки. — Дави родного сына!

В вагоне загалдели.

Старуха молча полезла к себе наверх.

Ветеринар сказал городской женщине:

— Вот так с ними всегда: мечтаешь сделать услугу, а тебя же смешают с дерьмом.

Старуха лежала на своей верхней полке, уже не слыша пересудов внизу. Она задремывала, видела короткие старушечьи сны, все больше покойников, людей, давно умерших. С ними ей было проще, только непривычно, что обращались они к ней по имени, звали Дусей, а она уже и вспоминать позабыла, что крестили ее Евдокией. И, просыпаясь, она долго отделяла свои сны от действительности, сладко запутываясь в том, что было и что есть.

Путь ее приближался к концу.

Вагон пустел.

Старуха попросила солдата спустить ее багаж вниз, на пол. Задолго до нужной станции, обозначенной в письме сына, она уже была совсем готова к выходу: убрала под чистую белую косынку спутавшиеся за дорогу реденькие, седые волосы, ополоснула в умывальнике лицо, отряхнула от пыли юбку, жакет и сидела последние часа два неподвижно у окна.

На станции вышла она из всего поезда одна. Поезд простоял недолго, ушел, старуха посмотрела ему вслед, томясь немного по своей полке, где ей так самостоятельно жилось.

Станционное здание было маленькое, бревенчатое, рубленное по-старинному, в хряпу. В эти места уже вступила осень, густой, напористый ветер сносил на сторону печной дым из трубы.

Ухватившись за веревку, обматывающую чемодан, старуха поволокла его по земле к станции. Она не торопилась, времени для того дела, по которому она сюда приехала, у нее было много — вся оставшаяся жизнь. Чемодан она волоком дотащила, села на него передохнуть и терпеливо дождаться того доброго человека, кто поможет ей сладить с грузным картонным ящиком.

Путевой обходчик шагал мимо, сперва приметил этот ящик, стоявший у самых рельсов, потом увидел старуху и поднес груз к ней.

Обходчик был долговязый, седой, согнутый в пояснице своей жизнью и работой.

— Здорово, тетка! — сказал он. — Вон куда тебя занесло.

— Какая же я тетка? — улыбнулась старуха. — Я бабушка.

— А я дед, — сказал он. — Значит, для меня — тетка. Ты откудова?

— Из Подпорожья. На Ладоге.

— Ну, как там люди-то живут?

— Как сумеют, — сказала старуха. — По своей совести… Мне на автобус надо, ты бы подсобил за ради бога.

— А водка у тебя есть при себе?

У старухи было с собой два пол-литра, но она сказала, что нету.

Обходчик подумал немного, спросил для какой-то надобности, поют ли в Подпорожье соловьи и растет ли подсолнух, потом загнул с бабки пять рублей. Сошлись на трех. Идти оказалось недалеко: шагах в ста пролегала щебенка. Поставив у столба с автобусной жестянкой старухины вещи и получив с нее договоренную сумму, обходчик сказал:

— Вот, тетка: лет пятнадцать назад я б с тебя ни хрена не взял. А нынче я злой на людей.

— На меня-то почто? — спросила старуха.

— На тебя, может, и не надо, — сказал обходчик. — Но только нету, у меня возможности входить в кажного.

Он спрятал полученные деньги в кепку и надел ее на свои сивые лохмы.

— Тем более ты мне туфтишь: водка у тебя есть, да ты ее бережешь.

И зашагал он, согнувшись под своей нелегкой злобой.

На остановке старухе повезло, ожидала она недолго, автобус пришел вскоре. Погрузиться ей помогли пассажиры, опять какие-то военные. Машина была старая, битая, грохотала по щебенке.

Автобус шел долго; Славик так и писал, что ехать надо до самого конца. Последнее письмо сына лежало у старухи в кармане жакета, она вынимала его много раз, сверяясь, верно ли едет, — в письме был указан весь путь. Щебенка шла вдоль редкого низкого леса, и хоть лес этот был хвойный, но зеленого цвета не имел, а был желтый — видно, рос на болотистой земле. Перелетали через дорогу сороки, и старуха порадовалась им — они были такие же, как в Подпорожье…

На конечной остановке, в дощатом стандартном доме, уже жарко натопленном, она добралась до начальника. Прикидываясь еще более глухой, чем была на самом деле, бабка показала ему сыновье письмо. Начальник прочитал, с любопытством посмотрел на старуху и спросил:

— Сколько же, интересно, вам лет, бабушка?

— Восемьдесят, — соврала старуха.

— Герой, — сказал начальник. — До нас в таком возрасте еще никто не добирался. Как же мне с вами поступить?

— Хорошо поступи, сынок, — попросила старуха.

Она заплакала. Впервые за всю дорогу она устала и сейчас испугалась, что этот начальник может завернуть ее обратно.

— Поступим мы так, — сказал начальник. — До пункта вашего назначения отсюда еще тридцать километров. Часа через два туда пойдет наша полуторка. Я прикажу подкинуть вас, пропуск вам выпишут, о порядке свидания с заключенным узнаете на месте. Все, мамаша, можете быть свободной.