Три возраста Окини-сан - Валентин Пикуль

– При волнении это грозит кое-кому «опрокидонтом».

– Не первый раз, Леня! Пока обошлось.

3 марта Коковцев был разбужен звонками. Он поспешил в салон адмирала с вопросом – неужели Небогатов на подходе?

– Мне он не нужен, – отвечал Рожественский, волоча ногу по коврам. – Напротив, мы… удираем от Небогатова! Если он сыщет мою эскадру в океане, приму. Не найдет – не надо.

Тронулись! Два французских эсминца провожали эскадру, наигрывая оркестрами «Марсельезу», потом отстали, засыпанные искрами шлака, вылетавшего из труб броненосцев. Миновав рифы и узости, эскадра обогнула Мадагаскар с норда – впереди распахнулся океан. Армада двигалась в двух кильватерных колоннах. К вечеру на палубах зажгли пиронафтовые фонари, в синеющих сумерках возникло видение плывущего города. С мостиков казалось, будто в океане кто-то осветил великолепный проспект, и сигнальщики удивлялись даже:

– Светло, как на Невском! Только Марусек не видать…

Опустилась удушливая неспокойная ночь. Южные созвездия смотрели на аргонавтов чужими азиатскими глазами.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Рожественский никого из подчиненных в свой внутренний мир не допускал; Коковцеву было лишь известно, что он счастливо женат, у него одна дочь, он имеет, как генерал-адъютант, казенную квартиру в Петербурге и пожизненную пенсию в шестьсот тридцать рублей, полученную за подвиги в войне за освобождение Болгарии… В одну из лунных ночей, посреди Индийского океана, в трепетном мигании созвездий, Зиновий Петрович разнежился в удобном лонгшезе и тихонько, чтобы не слышали сигнальщики, вдруг заговорил о своей молодости.

– Помню, я был лейтенантом, в Одессе у меня завелся хороший приятель, преподававший словесность в частной гимназии полковника Хотовицкого. Я в ту пору командовал миноносцем. Мы с этим учителем, веселые и молодые, иногда брали корзину с вином и фруктами, до утра уходили далеко в море. Это были волшебные ночи… – Он замолк, а Коковцев тактично ему не мешал. – Я забыл вас предупредить, – сказал адмирал, – что моего приятеля звали Андреем Ивановичем Желябовым! Для меня дружба с этим человеком прошла, к счастью, без ущерба для карьеры. Но иногда я с душевным содроганием думаю – ах, судьба! Какие странные зигзаги выписывает она порою… Один из нас повис в петле, как государственный преступник, а другой ведет эскадру в Индийском океане, как доверенная особа из свиты его императорского величества…

Коковцев, выждав деликатную паузу, спросил адмирала – каким проливом пойдет эскадра? Начинался восход солнца, и его лучи предательски высветили помаду, втертую в морщины розового лица флотоводца. Он ответил с пожиманием плеч:

– Каким проливом? Я и сам пока что не знаю…

«В самом деле, – думал Коковцев, – куда он тащит нас?» Об этом рассуждали и офицеры в кают-компаниях:

– Английский адмирал Фримэнтль сделал в печати заявление, что, будь он на месте Рожественского, он бы повел эскадру вокруг Австралии, огибая ее с южной стороны.

– Чепуха! Мы развалимся по дороге, как старые телеги. Лучше следовать через Зондский пролив между Явой и Суматрой.

– Простите, коллега, но Япония заранее послала Голландии энергичный протест, чтобы мы не входили в ее воды.

– Тогда остается пролив Малаккский?

– О нем и думать нельзя: у Сингапура нас не пропустят англичане, Того уже сторожит нашу эскадру в проливах.

– А не вернуться ли нам в Либаву? Ха-ха-ха…

За двадцать три дня пути было пять бункеровок в открытом океане, экипажи проделали эту каторжную работу без ропота, почти вдохновенно. Вдали от берегов, где не надо бояться шпионов, Рожественский вдруг объявил, что эскадра пойдет Малаккским проливом – под самым носом англичан. При вхождении в пролив корабли, маскируясь от наблюдения, осветились синими огнями. Слева тянуло ароматами Азии, справа темнели берега Суматры с запахами пряностей. Случайный пароход, ослепленный прожектором с крейсера «Жемчуг», быстро юркнул в ночную темень, словно испуганная ящерица в тень. На мостике «Суворова» разом заговорили сигнальщики:

– Во, зараза паршивая! Завтра же растрезвонит по всему свету, что мы ползем мимо Сингапура.

– А где же Того, братцы? Неужто задрых в Сасебо?

Сингапур эскадра проходила в торжественном молчании средь бела дня – назло англичанам! Город просверкал им издали, весь в зелени, словно курорт, но два британских крейсера, отлично видимые с моря, уже подымливали из труб, готовые сорваться по следам русской армады.

– Сейчас они Того разбудят, – решил Игнациус.

Рожественский высился на мостике своего флагмана, выделяясь среди людей могучей осанкой и надменным взором громовержца. Что думалось ему сейчас?

– К повороту! – скомандовал он…

Форштевни броненосцев раздвинули перед собой волны уже не Индийского, а Тихого океана. Южно-Китайское море нехотя выстилалось под тяжкими килями. Коки нещадно резали на палубах кур и потрошили свиней, взятых на Мадагаскаре, корабельные рефрижераторы напичкали мясом – подкормиться для боя. До этого капусту заменяли корнями маниока, вместо гречки варили рис, а макароны, по мнению флаг-интенданта, способны заменить кашу… Возле пушек, расставив ноги пошире, качались вахтенные комендоры, полусонные офицеры с надувными резиновыми подушками бродили по палубам и мостикам, отыскивая местечко, где бы можно было прикорнуть на ветерке, вне каютной духоты. Утром Рожественский собрал в салоне совещание.

– Первый номер в рулетку нами выигран, – сказал адмирал. – Мы избежали встречи с Того в Малаккском проливе, но мы не можем избежать встречи с эскадрою Небогатова…

Коковцев высказал то, что мучило его эти дни:

– Небогатов не навязывается нам в гости – он идет с нами в сражение, и лишать его этого удовольствия не следует… Хотя бы ради его полного боевого комплекта в погребах!

– Я не враг Небогатову, – пояснил Рожественский, – но я не выношу те археологические ископаемые, которые он тащит, запакостив полмира дымом доисторического происхождения. Какая нам польза от его броненосцев береговой обороны?

Игнациус, человек желчный, сказал что думал – резко:

– Россия увлечена революцией, и если мы собрались говорить откровенно, то следует от фантастики наших решений перейти к деловым разговорам о заключении мира с японцами.

– Не ради мира я вел эскадру, – сказал Рожественский.

– А я не имел в виду ваше превосходительство, – язвительно отвечал Игнациус. – Но в Зимнем дворце должны бы и почесаться, пока нам, как говорят матросы, не сделали «крантик»…

В утренней дымке пронесло мимо силуэт четырехтрубного английского крейсера. Не успели опомниться от неожиданности, как вдали, словно мазнули по горизонту акварельной кисточкой, показался второй британский крейсер.

– «Жемчугу» – на пересечку! – приказал флагман.

Англичане подняли издевательский сигнал: «Не различаю вашего флага. Прошу разрешения не салютовать». Все они различали через оптику, но салютовать не хотели. Это было международное оскорбление, презентованное ими лично адмиралу Рожественскому. Но крейсер исчез, а русскую эскадру вдруг начал огибать по кругу третий британский крейсер.

– Воронье… уже слетаются на наши кости!

Это ругались матросы. Игнациус опустил бинокль:

– Броненосный «Крэсси» – ходок отличный!

Радиотелеграфисты улавливали из эфира внятную работу британских станций, и ни у кого на эскадре не возникло сомнений, что эти радиоимпульсы сейчас перехватывали японцы на аппаратах германской фирмы «Телефункен». Рожественский спокойным тоном просил Филипповского приготовить карты:

– От Гонконга до Владивостока! А вы, – обратился он к Коковцеву, – запросите все корабли эскадры, чтобы по точному обмеру бункеров доложили о количестве остатков угля…

К вечеру на «Ослябе» приспустили до середины кормовой флаг, на мачту взлетел крест флага молитвенного: по своду «хер» означал, что на борту броненосца появился покойник.

– Уж не Фелькерзам ли отдал концы? – обеспокоился адмирал. – Ну-ка, дайте семафор на «Ослябю»: КТО УМЕР. ВОПРОС.

«Ослябя» дал ответ: «Лейтенант Гедеонов. Разрыв сердца». Рожественский отозвал Коковцева подальше от матросов:

– Смотайтесь катером до «Осляби», договоритесь с командиром Бэром, чтобы в случае смерти Фелькерзама спрятал его труп подальше и никому не объявлял о смерти моего младшего флагмана, пусть Бэр даст мне условный сигнал.

– Какой? – спросил Коковцев.

– Допустим, так: СЛОМАЛАСЬ ШЛЮПБАЛКА…

Корабельные сны – не береговые: усталый мозг продолжает фиксировать сипение пара в магистралях, чмоканье питательных донок, беготню по трапам, звонки с вахты и тяжкие удары железных дверей и люков. Коковцев проснулся от грохота цепей, убегавших в глубину моря за якорями. Эскадра вошла в бухту Камранг, расположенную к северу от Сайгона; слева зеленела земля Аннама (Вьетнама), колонизированного Францией.