Свинцовый монумент - Сергей Сартаков

С тех пор как на выставке стали систематически появляться экскурсоводы, Андрей перестал ходить туда. Ему было неловко стоять среди публики и слушать похвалы своим рисункам, съеживаться непроизвольно, когда на тебя оглядываются, подходят, пожимают руки и выпрашивают автографы. Такая слава ему не нужна. Такая слава угнетает хуже злой брани.

Ирина сделала ему выговор:

- Чудак, почему ты отказываешься? Ведь это же была моя подготовка. Один из необходимых элементов закрепления известности твоего имени. Заметь, мыльные пузыри надувать не стала бы. Чего ты стоишь, то стоишь. И не порть хотя бы того, что в интересах истины делают другие.

- Ирина, поверь, мне тяжело. Не по характеру.

- А мне ох как легко! - воскликнула она с обычной мягкой своей ядовитинкой. - До того легко, будто я в счастливом сне все это делаю. Просыпаться неохота. Да только ты со своим поганым характером хорошей, заботливой женщине разве дашь спокойно поспать?

- "Поганым" - это уж чересчур!

- Исправляю: "покладистым". Тебе это больше нравится?

Андрей онемел на мгновение. Выдавил с трудом:

- Ты всегда права, Ирина. Но я преодолеть себя не могу.

Она усмехнулась.

- И не надо. Не преодолевай. Говорю вполне серьезно. Пускай сама Иришка думает. Взялась "из болота тащить бегемота", ну и тащи.

И бесплатно прочитала афишную лекцию "О творчестве художника А.Путинцева" в большом зале Дома политического просвещения. Прочитала, как всегда, с ораторским блеском, при заполненной до отказа аудитории.

Уже в самом начале своей лекции Ирина заявила, что не берется делать профессиональный разбор мастерства художника, что это не по ее силам, да, собственно, статья известного искусствоведа в центральной газете и непреходящий интерес общественности к выставке освобождают ее от дилетантского вторжения в творческую лабораторию Путинцева; цель ее лекции вместе со слушателями как бы пройтись по тем военным дорогам, которые прошла вся страна, заново прочувствовать их в своем сердце так, как прочувствовал художник, работая над картинами.

И потом в течение полутора часов она в словесных образах воссоздавала наиболее яркие из работ Андрея. Говорила не заученными, заранее приготовленными фразами, а тут же импровизируя, точно волшебник-иллюзионист, целиком подчиняя себе аудиторию нарисованным ею реалистическим зрелищем. И когда, совсем усталая, она произнесла заключительные слова: "Все это для народа постепенно становится историей. Трагической и величественной. Победной историей. Долгой скорбью и бессмертной славой. А для художника, для Путинцева, его сегодняшним и бесконечным повседневным трудом. Я повторяю: трудом. Самозабвенным, честным. И долгом гражданина. А что могу сказать я и сейчас о мастерстве его? Вы это мастерство только что увидели, восстановили в своей памяти вновь. Вот и судите сами", - зал ответил коротким молчанием, а затем обрушился аплодисментами ей, лектору, с трибуны счастливо обводящей взглядом собравшихся. И ему, художнику, в этот час в своей мастерской раздраженно и одиноко кидающему в мусорную корзину неудавшиеся этюды.

Андрею позвонили из областного отделения Союза художников, поздравили с успехом лекции. Он коротко и сухо ответил: "Спасибо". И повесил трубку. Готовя свою лекцию, Ирина с ним не посоветовалась. И не прислала даже пригласительного билета. Афиши он увидел только накануне лекции. Ему хотелось их сорвать. Как можно столь беззастенчиво распоряжаться его именем? Он ждал: Ирина придет и сама все объяснит. Но Ирина не приходила.

Тогда он стал искать ее по телефону. Сперва служебному, в лекционном бюро, потом глубоким вечером позвонил и на квартиру. Отозвался Седельников.

- Тебе Иришу? - спросил он сразу, как само собой разумеющееся. Понимаю. Но она сейчас в бегах. По делам домашним. Кажется, я с тобой не поздоровался? Добрый вечер. И поздравляю. Все только о тебе и говорят, а между прочим, Ирина так построила свою лекцию, что тебя, по существу, и не называла вовсе. Два слова в начале и два слова в самом конце. Никаких личных тебе восхвалений, только честная дань тому, что тобой сделано. Молодец у меня Иришка! Что передать ей?

- Мою благодарность, - запнувшись, проговорил Андрей. Он не ожидал такого поворота в разговоре. - Но я хотел бы это ей сказать и лично.

- Да, понимаю, понимаю, - повторил Седельников. - Ириша и сама тебя хотела видеть. Между прочим, на случай если ты позвонишь, просила напомнить, что приглашает на субботу. В восемь вечера. Знаешь, я тоже по тебе соскучился. Приходи обязательно.

И Андрей не смог отказаться. Не нашлось нужных слов. Хотя поговорить с Ириной ему было очень нужно и, конечно, лучше было бы это сделать без Седельникова. При нем все обернется шуткой. И еще. Андрей недоумевал: почему Ирина просила "напомнить"? Она его не приглашала. Ни на субботу, ни на какой-либо другой день недели. Выходит, очередная штучка: что захочу, то и сделаю?

И все-таки он пошел в назначенное время. Он приготовил себя к дружеской беседе в семейном кругу, где не запрещены и откровенные, коль есть, упреки, а дом Седельникова оказался полон гостей. Во всяком случае, кроме хозяев, там находились еще три молодые девушки и один совсем юный парнишка.

Входную дверь ему открыла Ирина. Таинственно подмигнула ему, ударила себя пальчиком по нижней, чуть выпяченной губе и шепотком предупредила:

- Не будь, пожалуйста, угрюмым. Как это: "Сотри случайные черты, и ты увидишь: мир прекрасен!" Что ни лицо - портрет.

Можно было согласиться с ее словами. Девушки действительно были красивы. Именно портретно красивы. У каждой во взгляде, в очертаниях губ, подбородка теплилась своя особая прелесть, та, что одухотворяет краски художника и как бы сходит затем с полотна в живой мир. Андрей не любил, избегал писать портреты, но здесь он, казалось, был готов изменить своим пристрастиям. Было что рисовать. Парнишка тоже так и просился на полотно.

Седельников поднялся навстречу Андрею, обнял его.

- Художник Андрей Арсентьевич Путинцев. Подробности не требуются, объявил он. И обвел рукою широкий круг. - А это, Андрей, лучшие друзья Ирины. И мои, разумеется. Здесь некие подробности необходимы. Ириша, приступай.

Но Андрей уже знал: не будет желанного ему разговора. Так, пустая болтовня за столом. А он станет молчать. Вернее, отмалчиваться. Потому что эти красавицы, конечно, постараются перед ним блеснуть своим умом и знаниями в области искусства. Не зря же Седельников провозгласил для них столь торжественно: "художник". И добавил уже для Андрея, что это лучшие друзья Ирины. Н-да, устроила она капкан. Ведь знала, знала, почему он избегает ее домашних вечеров! Что за бессмысленная жестокость?

А Ирина между тем называла своих подружек:

- Надюша. Надежда Григорьевна. Врач-терапевт, точнее, кардиолог. Сказать, Надюша, что ты пишешь стихи?

На ладонь Андрея легко ложились, без пожатия, тонкие белые пальцы Надежды. Пытаясь скрыть волнение, она глядела чуточку в сторону, и крохотные золотые сережки в розовых мочках ушей, едва прикрытых волосами, казалось Андрею, причиняли ей острую боль.

- Какие там стихи, Ириша! Пустяки. Так, для себя. А на вашей выставке, Андрей Арсентьевич...

Он ничего не слышал. Потому что именно это сегодня он не хотел слышать. Он шел сюда для другого разговора.

- Света. Светлана Кирилловна. Радиоинженер. Вся в музыке. И - "я не такая, я вся иная, я вся из блесток и минут", как сказал поэт.

- Андрей Арсентьевич, мне так хотелось... И я рада...

Вот эта не отводит взгляда. Наоборот, так и тянется к нему. Черные подбритые брови, кремнисто-черные глаза и полные накрашенные губы. Вдруг ослепительный ряд крупных плотных зубов. И тихий, поддразнивающий хохоток.

- А это Зина. Зинаида. На отчестве можно споткнуться - Варфоломеевна.

- Зовите по имени, - попросила Зинаида. - А остальное я когда-нибудь сама расскажу. Биография у меня простая, но и замысловатая. Как и отчество.

Голос Зинаиды был глуховатый, она то и дело отводила рукой локон светлых волос, упрямо падающий на лоб, на глаза, и как-то вся сжималась, точно ее охватывала зябкая дрожь. Неведомо почему у Андрея к ней шелохнулось чувство жалости. Зинаида чем-то напомнила ему Галину в час расставания.

- Андрей Арсентьевич, а я Виктор. Мне отчество свое по годам моим и называть неловко. Рисую. Много рисую. Да только перспектива никак не удается, все плоско выходит, будто у древних египтян.

Н-да, Ирина прекрасная хороша - подобрала букетик, все до единого цветочка разные. В чем же тут смысл? Она-то ведь отлично знает "законы перспективы". Какой тяжелый предстоит ему вечер!

- Друзья мои, - серьезно сказала Ирина, - Андрей Арсентьевич пришел усталый. Можно понять его: художник всегда работает и не работать не может, его мысль, его душу постоянно и неотступно теснят живые образы. Они неумолимы, от них на время можно отвернуться, отдохнуть, но совсем освободиться от них нельзя. Да и не надо. Тогда не станет художника. Но просто человеческое человеку ведь тоже иногда необходимо, даже художнику. Потому что иначе в художнике не станет человека. Давайте запретим сегодня разговоры о мастерстве Андрея Арсентьевича, о выставке его рисунков и картин. Пусть этот вечер будет отдыхом. Будем петь, читать стихи, танцевать, слушать музыку.