Апозиопезис - Анджей Савицкий

— Я прослежу, чтобы на сей раз…

— Э-э, нет, — перебил его Берг. — В четырнадцать ноль-ноль на Петербург отходит поезд. Сядешь на него со всем своим зверинцем. Я не желаю видеть в Варшаве ни тебя, ни твоих страхолюдинов. Послушай моего совета: возьми отпуск или сразу подай в отставку. За австрийцем проследят мои жандармы и варшавская полиция. Я сам решу все это дело, как и планировал с самого начала. Ох, ну и духота здесь… Воды! Или нет, не хочу. Только распахните окна!

Кусов инстинктивно глянул в небо. Подул холодный ветер, над каре гвардии затрепетало полковое знамя.

— Ну, мальчик мой, тебе еще повезло, что я дружил с твоим отцом, да и тебя люблю. Если бы было иначе, царь еще сегодня получил бы письмо, касающееся тебя лично, после которого ты мог бы ожидать быстрого назначения в крепость куда-то в Тобольске или Красноярске. А в Сибири карьеру ты бы ведь не сделал, а? Того, там… О чем это я? Ага, ты не принимай близко к сердцу, просто эта работа не для тебя. Ты вьюнош способный, справишься и в другом месте. А теперь время покушать, второй завтрак, понимаешь. Сегодня у нас овсянка с вареньицем, а к ней чашка теплого молочка, мать ее за ногу. Куда подевались те времена, когда на завтрак я ел мясо с кровью и винцом запивал?…

Коляска с фельдмаршалом, пофыркивая, отъехала; а Кусов остался на плацу, с которого мерным шагом уже ушли гвардейские роты. Полковник тупо пялился в пространство перед собой, пока, в конце концов, не повернулся к своему отряду и оценил его критичным взглядом.

— Вольно, — тяжело выдохнул он. — Шагом марш в расположение и паковаться.

Издали доходил городской шум: стук копыт, дребезжание колес повозок и галдеж, доносящийся с ближней площади За Железными Воротами, где шумел большой рынок. Из-за туч на землю выглянуло солнце, серость исчезла словно по приказу. А в Петербурге, наверняка, уже упал первый снег…

Варшава, 15 (27) ноября 1871 г., то же самое утро

На сей раз Данила поместили в камере повышенного разряда, скорее всего, предназначенной для заключенных-аристократов. Сквозь плотно закрытые окна ветер не дул, от печки исходило приятное тепло, а матрас оказался сухим и даже не сильно населенным насекомыми. В тишине и покое инженеру спалось превосходно. Его даже не разбудили визиты охранников, каждые два часа зажигавших новую свечку на средине помещения. Не мешало ему и постоянное присутствие нетипичного стражника — автомата, неподвижно сидящего под стенкой и молча следящего за Довнаром. Автомат оставили на тот случай, если бы инженер снова попытался сбежать.

Автомат подключили толстым кабелем к телеграфному распределителю, чтобы в случае чего незамедлительно поднять тревогу. За присутствие жестяного стражника Данил должен был благодарить коменданта Десятого Павильона, который не хотел рисковать возможностью нового побега. После вмешательства полковника Кусова к заключенному относились даже с определенным уважением, но не забывая о наивысшей степени бдительности. Ведь Довнар принадлежал к очень узкому кругу лиц, которым удалось сбежать из Цитадели, а это делало его заключенным наивысшей категории.

На завтрак ему принесли миску каши с молоком и горбушку хлеба, автомату же — несколько темных брикетов и кружку воды для пополнения котла. Данил ел, глядя на стражника, который открыл дверку в животе, открыв печку. Весьма искусно он вытащил из укрытия в животе цепочку с гайками и спрятал ее в ладони, как бы опасаясь, что инженер может заметить странный предмет.

— А вы служите в жандармерии или в полиции? — спросил Данил по-русски. — Или в армии? Правда, я не вижу ни знака подразделения, ни чина.

Автомат молчал, но не отрывая багровых горящих глаз от заключенного.

— Не очень-то хорошо к вам относятся, правда? — не сдавался инженер. — Чашка паршивой минерализованной воды и несколько брикетов торфа. Более дешевого и худшего качеством топлива уже не было, так? Калорийность, считай, никакая, а к тому же куча сажи и золы. А ведь автоматы из командования наверняка получают дистиллированную воду и каменный уголь.

— Да ну, сударь, — махнул металлической рукой чиновник, — это еще и ничего. Гвардейцы и машинисты из Петербурга лопают исключительно антрацит. А вот секретари и охрана флигель-адъютантов и самого, ну, вы сами понимаете — кого, в печах топят исключительно графитом. Некоторые получают даже новое поколение печей — на керосине.

— Ну да, кое-что я об этом даже читал, — кивнул Данил. — Похоже, газовые печки как-то не принялись. Серьезные проблемы с непроницаемостью газовых резервуаров и слишком уж нежные установки привели даже к взрывам.

— Такова судьба всех прототипов, — пожал «плечами» автомат. — Вижу, что вы проблемах мехаборгов вы ориентируетесь…

Данил красноречиво похлопал себя по бронзовой дверце на груди, после чего нарисовал на ней неточное очертание шестеренки. Металлический, гудящий звук и характерный знак подействовали словно тайный пароль, в результате чего неподвижное лицо автомата посветлело.

— Ах, я и не знал, что мы братья по железу, — можно было подумать, что чиновник улыбается. — Да распространит над нами свою опеку машинный бог…

— …а вековечное сияние пускай защитит нас от ржавчины, — закончил Данил.

Он догадался, что имеет дело с последователем Железного Бога, которому поклонялись некоторые автоматы и мехаборги. Цепочка, что пряталась во внутренностях машины, была современной версией четок, в которых бусины заменялись гайками. Новейшее ответвление христианства официально еще не было запрещено, но открытое признание к нему не приветствовалось чиновниками и казенными машинами. Отсюда и конспиративные действия при извлечении цепочки.

Создающаяся чуть ли не на глазах новая христианская доктрина грозила очередной ересью, но олигархи — как православные, так и католические — пока что совершенно не придавали ей значения. Точно так же и гражданские власти, но вопросом времени оставалось, когда братья в железе сделаются преследуемой и осуждаемой сектой.

Данил улыбнулся про себя. Ему удалось убедить надзирателя в том, что он его собрат по вере. Нужно этим как-то воспользоваться.

— Я жандарм, — представился охранник. — Автомат Триста Два.

Инженер представился и пожал металлическую, узкую ладонь, спроектированную для того, чтобы печатать на машинке, но сильной настолько, чтобы без труда раскрошить кости захваченного преступника.

— А вы, мил'сдарь, не знаете, случаем чиновника Семнадцать из полицейского отделения центрального района? — невинным голосом спросил Данил. Он прекрасно помнил, что знакомый автомат тоже имел символ машинного бога.

Триста второй замялся, после чего внимательно поглядел на двери камеры. Какое-то время он не шевелился и только после того, как выяснил, что их никто не подслушивает, ответил:

— Мы, братья в железе, знаем один другого очень хорошо. Епископ Семнадцатый — это воистину святая машина. Это он ведет нас к свету, это он спасет наши души и убережет пред ржавой преисподней.

Данил пытался сохранить серьезное выражение лица. Семнадцатый — высокий сановник подпольной Церкви? Он вспомнил знак, выгравированный на плече механического полицейского — он изображал угловатую фигуру Иисуса, распятого на шестеренке, а не на кресте. Над знаком располагался таинственный многоугольник. И инженер уже знал, что напомнила ему та форма. Ведь то была митра, епископский головной убор!

— Мне необходимо незамедлительно связаться с епископом, — произнес он уверенным тоном. — Мне нужно получить кое-какие сведения.

Триста Второй металлически вздохнул.

— Это противоречит регламенту, — заявил он.

— Я никак не создам опасности для общественной безопасности. Я всего лишь хочу завершить одно частное дело.

— Ага. Так сразу и нужно было говорить. Чего не сделаешь для приятеля, — улыбнулся автомат одними глазами и застучал медным ногтем себе по лбу. Похоже, лоб его был как-то связан с телеграфом, потому что он передавал пару мгновений, выбивая на голове неровный ритм азбуки Морзе. Минутку он застыл в ожидании, но серия тресков, которая прошла после того, свидетельствовала о том, что он получил ответ.

— Его преосвященство Семнадцатый передает вам привет, инженер, — сообщил автомат. — И спрашивает, чем мы все вам можем помочь.

— Хочу узнать, где в данный момент находится панна Генриетта фон Кирххайм. Боюсь, как бы ее не депортировали в Пруссию.

Автомат застучал себе по лбу. Данилу показалось, что он не по телеграфу передает, но таким красноречивым жестом комментирует его ответ.

— Дела сердечные. — Триста Второй понимающе покачал головой. — Можно было и догадаться. Я и сам предпочитаю романы политике, они безопаснее. А панна фон Кирххайм до сих пор пребывает в Варшаве. Ее содержат в военном лазарете на территории уяздовских[72] казарм. Ее ведущим врачом является доктор Винингер, недавно он сдал рапорт в канцелярии наместника, из которого следует, что пруссачка сильно избита, но живая. У нее трещины на трех ребрах, отек шеи, повреждена гортань, к этому следует прибавить сотрясение мозга и многочисленные мелкие повреждения.