Сингомэйкеры - Юрий Никитин

Я читал секретные доклады и постановления, сердце трепещет, как у пойманного воробья, душу распирает гордость и ликование, что допущен к таким тайнам. И что теперь я должен продолжать эту трудную, неблагодарную, но такую нужную работу.

Подзаправившись ноотропиками, а потом для верности запив большой чашкой крепкого кофе, я с полчаса терзал мозг вариантами, что еще можно сделать в этой области. Любой дурак видит, что еще не все сделано, многие устаревшие моральные нормы и сейчас одним осложняют жизнь, а другие набирают очки как революционеры и ниспровергатели.

Глеб Модестович согласился принять меня с моими идеями сегодня же, попросил только прийти после обеда, у него важное совещание… тут он сделал паузу, и я замолчал, вздохнув, представив, на каком уровне с ним совещаются.

А после обеда я выложил свои доводы насчет упразднения статьи за связь с несовершеннолетними. Хотя бы для начала разрешить учителям заниматься любовью с учениками. Поводом послужил суд, на котором тридцатипятилетняя Кристина Киллерд обвинялась в сожительстве с одиннадцатилетним учеником из ее класса.

Родители ученика не выразили протеста, разумно рассудив, что пусть лучше со своей учительницей, чем в подворотне с одноклассницами и вообще неизвестно кем, где быстро и болезни подцепит, и попробует наркотики, и симулянты секса, а с учительницей, мол, безопасно. Еще и уроки подучит с учительницей между сексом.

И хотя общественное мнение в целом было за то, чтобы посадить ее в тюрьму, а затем лишить права преподавать, но я уловил некую недостаточность аргументации. В основном звучало: мы так не делали, значит, и ей нельзя.

Фигня, конечно. Большинство удерживается от преступлений вовсе не из-за своих высоких моральных качеств, а из-за банальной боязни, что поймают. И будут неприятности.

Глеб Модестович слушал внимательно, я вообще заметил за ним эту особенность: чем бы ни был занят, в состоянии мгновенно переключиться и, выслушав любую ахинею, постараться ухватить в ней зерно, если оно есть.

– Во всяком случае, – заметил он, – начните дискуссию в прессе. Средства будут выделены.

– Когда?

– Да хоть сегодня.

– Спасибо!

– Если дискуссию удастся повернуть нужным образом, – продолжал он, – переведите ее в кампанию за отмену дискриминации, устаревших запретов! Это привлечет внимание, толпа обожает все, связанное с сексом. А затем, возможно, удастся внести какие-то поправки в закон, уточнения, исключения. Например, учителям заниматься сексом с учениками можно, а садовникам и вахтерам – нельзя.

– Или, – подхватил я, – учитель может заниматься сексом только с учениками своего класса! Или в тех, где преподает. Таким образом просто переводится степень знакомства с учениками на более высокий… гм, или иной уровень. В этом случае будет не травма, а бережное обучение…

Он кивнул.

– Прекрасно. Делайте. Потом начнутся крики за расширение списка, это займет внимание значительной части толпы. Хотя нет…

Он прервал себя, задумался. Я видел, как собрались морщины на его лбу, спросил с тревогой:

– Что случилось?

– Когда будут выборы?

Я напряг память, промямлил в недоумении:

– Через полгода…

– Только начните не сейчас, а через два месяца, чтобы подгадать к выборам. Проще будет провести нужных нам людей.

Я козырнул и отбыл плести паучьи сети. Через пять месяцев кампания за разрешение секса учителей с учениками достигла невиданного размаха как в прессе, так и в обществе. Эту животрепещущую проблему живо и с превеликим удовольствием обсуждали на кухнях, на улице, в транспорте, не говоря уже о прессе и телевидении.

Глеб Модестович вызвал меня к себе, показал отклики и поздравил меня с успехом.

– Закон еще не принят, – возразил я.

– Уже внесен в Госдуму, – напомнил он. – Как у нас, так и в Штатах.

– Мы работаем синхронно?

– Мы работаем везде, – ответил он с улыбкой.

– А сколько будет рассмотрений?

Он отмахнулся.

– Это неважно. Пройдет, гарантирую. Вообще с легализацией свободных отношений в сексе мы сделали великое дело, лишив ловкачей их главного преимущества – беспринципности! И строгих нравственных правил. Ну, к примеру, как ни превозносилась нравственность и девственность женщин, мужчины увивались за более доступными женщинами. Ореол порочности… гм… это что-то. Мы всегда слетались на него, как пчелы на мед…

– Как мухи на говно, – поправил я.

Он поморщился, но кивнул.

– Согласен. В нравственных категориях есть такая удивительная вещь: если говно большинство начнет называть медом, то в сознании следующего поколения говно уже и будет медом. А мед – говном. Мы так и поступили с нравственностью, щепетильностью, верностью, честью и прочими понятиями. Таким образом, в обществе, где все женщины, говоря по-старому, – бляди, уже не осталось дур, старающихся остаться до замужества девственницами и потому остающихся на обочине жизни. Возвращаясь к нашим баранам…

Мне показалось, что его губы сложились в трубочку, будто поправил «…к нашему барану», но я уже злобно рассматривал его, словно выбирал, куда всадить из гранатомета, и он смолчал.

– Возвращаясь к нашим баранам, – повторил он, я подумал, что он уже забыл, из-за чего начал речь, но он то ли вспомнил, то ли просто готовил речевой оборот: – Хочу еще раз сказать, что это уверенно продолжает нашу линию на выравнивание шансов всех-всех. Сейчас та женщина, что первой выйдет на улицу обнаженной, привлечет повышенное внимание и неслабый интерес… тем самым первой соберет все сливки успеха. Но выйти голой – это не степень магистра получить! Там все заслужено упорным трудом, а здесь всего лишь отсутствием нравственных тормозов. Вы совершенно правильно предлагаете убрать последние тормоза. Одежда – всего лишь защита от холода, осадков и еще элемент украшения. Но – не больше! Никакой сакральной роли. Таким образом, нравственные женщины не будут отодвинуты в тень менее принципиальными подругами.

– Спасибо за понимание, – пробормотал я.

– Словом, я рад за вас, – сказал он торжественно.

Я понял, что продолжение этой ритуальной фразы может звучать как «…а теперь пошел вон», и сказал торопливо:

– Глеб Модестович, у меня еще одна идея!

– Что?

– Не совсем оригинальная, – заторопился я, – а как бы развитие предыдущей. Ничего нового, клянусь! Всего лишь еще один шажок в том же направлении!

Он вздохнул, посмотрел мрачно.

– Знаю я ваши «ничего нового».

– Честное слово! Шажок, даже шажочек…

– Ладно, говорите. Скажу сразу, я против.

Я перевел дыхание, спросил с надеждой:

– А нет ли у нас каких-то связей или хотя бы достаточно прочных контактов… в медицинском мире?