Чужак с острова Барра - Фред Бодсворт

Найдется ли  у  вас  время вникнуть в  технику закрепления лент и  не сможете ли  вы  прихватить с  собой немного цветного пластика?  Надеюсь, конечно,  что вы  по-прежнему намерены приехать сюда.  Лучше всего взять желтый пластик как можно ярче,  только узнайте сперва,  не  метит ли кто таким  цветом  белощеких  казарок  или  канадских  гусей,  а  то  выйдет путаница. Я мог бы запросить управление охоты и рыболовства в Оттаве, но это так отдаленно относится к  поручению,  которое я теперь выполняю,  и боюсь,  что один из тамошних болванов сочтет это сентиментальной чепухой и велит мне заниматься моими прямыми обязанностями. Отчего и пишу вам.

С приветом Рори".

Ну, а как быть с письмом к матери? Для успеха его замысла необходимо, чтобы  она  зимой осталась на  Барре.  Она  так  же  страстно увлекалась казарками,  как и  он,  и  Рори знал,  что ее  нетрудно увлечь проблемой ман-тай-о.  Но  вправе ли  он  просить ее  об этом?  Вправе ли вынуждать остаться на целую зиму на Барре?

Он начал с описания Белощека и трудной задачи, которую тот перед ними поставил. "Вопрос в том, — писал он, — какой из мотивов окажется сильнее -  любовь к  подруге или же  к  морю и  Барре".  Потом поведал свой план пометить гуся, чтобы его после можно было опознать. "Надеюсь, ты сможешь помочь нам зимой в наблюдениях за гусиными стаями на Барре,- писал он, — но знаю,  у  тебя есть трудности личного свойства..." Тут он запнулся на несколько  минут,   не  зная,   как  завершить  фразу,  потом  закончил: "...которые могут помешать тебе остаться там на зиму".

Он перечитал письмо.  Слишком вяло и неопределенно. Он должен убедить мать остаться на Барре.

И  он  приписал еще  один абзац:  "Конечно,  решение целиком в  твоих руках,  но  нынешняя  проблема  настолько  увлекательна  и  имеет  такое громадное значение для биологической науки,  что я  чувствую себя вправе просить тебя не  покидать Барру.  Без пристального наблюдения за  стаями Барры наши шансы сокращаются наполовину. Кроме тебя, нет никого, кто мог бы выполнить это. Я не намерен темнить и ходить вокруг да около. Я прошу тебя остаться. Ладно?"

Он наклеил на конверт марку авиапочты.  Теперь, если оно не застрянет здесь,  в Кэйп-Кри,  в ожидании самолета и мать напишет без промедления, он получит ответ через две-три недели.

Судьба не отнеслась благосклонно к намерению Рори избегать Кэнайны. В тот вечер он  с  Джеком часа два опрашивал охотников,  сколько гусей они добыли за весну. Когда же вернулся к Рамзеям, застал там Кэнайну.

— Не спешите к себе,  Рори,  — сказала Джоан Рамзей. — Я как раз варю кофе.

Рори остановился в дверях гостиной.

— Привет, Кэнайна, — сказал он.

По ее губам промелькнула улыбка.  Но она тут же отвернулась. А он сел на стул возле самых дверей.

-  Кэнайна пришла за  книгами,  -  объяснила Джоан  Рамзей.  -  Хочет открыть здесь школу.

Рори заметил в холле у входа картонку с книгами.

— Чудесно, — сказал он. — И где же вы собираетесь ее устроить?

— В церкви, — ответила Кэнайна.

— Чему вы будете их учить?

— Ну, у меня скромная программа. Дети проводят в поселке слишком мало времени, чтобы их можно было многому научить. Только три-четыре месяца в году.  Английскому,  пожалуй,  да, может быть, немножко арифметике. Даже если они усвоят только это, их жизнь станет чуть-чуть полегче, чуть-чуть полнее.

-  А  почему так мало учеников в  интернате в  Мусе?-  спросил Рори у Кэнайны. — Там у учителей достаточно времени, чтобы добиться большего.

— Лишь немногие родители отпускают туда детей.  Да и  для самих детей куда  важнее остаться с  родителями,  освоить лес,  научиться охотиться, ставить ловушки,  научиться всему  тому,  что  поможет им  добывать себе средства к  существованию,  когда они  станут взрослыми.  Вот что должно быть   превыше  всего.   Слишком  хорошее  образование  вызовет  у   них недовольство жизнью,  которую они ведут,  а  иной жизни для них нет.  Уж я-то знаю.

Тут встала Джоан Рамзей.

— Давайте не будем начинать все сначала, — сказала она, направляясь в кухню за кофе.

Они разговаривали целый час,  перескакивая с охраны бобров на легенды индейцев кри  и  эскимосов,  педагогические теории Джона Дьюи  и  многое другое,  чего Рори не упомнил.  Забыл потому,  что все его внимание было сосредоточено не на самой беседе, а на том, с каким знанием и пониманием предмета  принимала  в  ней  участие  Кэнайна.  Говорила  она  спокойно, временами вскидывая голову,  чтобы подчеркнуть что-то,  и  ее волосы при этом матово поблескивали. Когда разговор окончился, Рори взял картонку с книгами и  через поселок проводил Кэнайну до самой ее хибарки.  У  входа она взяла книги.

— Спасибо,  — сказала она. — Никак не ожидала провести такой приятный вечер.

— Я... я тоже... не ожидал, — сказал он, запинаясь. Потом она вошла в хибарку, и парусиновая занавеска опустилась за ней.

И в тот самый миг,  когда она скрылась,  Рори понял,  что любит ее. С оглушительным ощущением,  от которого у  него задрожали колени,  осознал он,  что  обрел  неистовую силу  и  абсолютную бесповоротность настоящей любви.  В  этот вечер его не  могли сбить никакие физические побуждения; любовь  пришла  или,  по  крайней  мере,  стала  ясна  ему  без  единого прикосновения.  Теперь ему  стало понятно и  то,  что случилось вчера на берегу Кишамускека,  когда его внезапно словно сковал паралич:  где-то в глубине души, подсознательно он уже тогда все знал.

Он  шел обратно,  едва разбирая дорогу в  тусклом свете луны.  Мягкий ночной ветерок,  отдававший мхами  окрестных болот,  шуршал по  брезенту темных,  безмолвных индейских хибарок.  Но даже в эти первые хаотические секунды  прозрения,  когда  его  бросало  из  стороны в  сторону,  точно пьяного,  в мозгу стояло совершенно отчетливое сознание,  что он никогда не сможет жениться на Кэнайне Биверскин.

Медленно шел он  к  дому Рамзеев,  но  ему не хотелось идти туда,  он повернул к реке и уселся там на каменную глыбу.  Ночь была тиха,  только чуть  слышно плескались волны о  берег да  порой лаял  пес,  которому не давал заснуть голод, — больше никаких звуков не было.

Жениться на ней было немыслимо. Конец его мечтаниям и планам, которые он с детства строил на Барре,  когда решил покинуть родной край и искать успеха в большом мире.  Слишком тяжек был труд,  слишком много потрачено времени,  чтобы теперь поставить все под удар, взяв в жены индианку. Его собственное происхождение и  без  того создавало немалые помехи,  и  это будет сказываться всю жизнь, потому что никто не может напрочь отбросить привычки и нормы,  усвоенные с детства. Ему нужна жена из хорошей семьи, благовоспитанная и  обходительная,  которая помогла бы ему стереть следы прошлого,  а  не  такая,  которая,  вроде  Кэнайны,  лишь  усугубляла бы трудности его жизни.

Кэнайна могла стать хорошей женой и  подругой по всем статьям,  кроме одной — расы. Умна, хороша собой и даже, если ей дать возможность, могла бы  стать прекрасной хозяйкой дома.  Но  его общество никогда не даст ей этой возможности. Рори знал, что произойдет, если он женится на ней. Как с супругой профессора, с Кэнайной будут обходиться очень вежливо, может, даже и  чересчур,  но  ее  никогда не признают своей.  А  про него будет известно, что он тот самый биолог, который однажды летом поехал на север и вернулся оттуда женатым на скво, правда, красивой, но... скво. И когда представится возможность для  повышения  по  службе,  где-то  за  сценой соберется  совет,   и  начальство  примется  взвешивать  его  заслуги  и прегрешения,  и  тогда  жена-индианка будет первым пунктом в  списке его прегрешений.

Он  вспомнил мать и  как она отравила себе жизнь из-за  одной ошибки, выйдя замуж за человека не своего класса. С горечью думал он, что мог бы жениться на  потаскушке с  кроличьими мозгами,  вроде  Пегги Макнил,  не услышав ни  одного упрека,  но Кэнайна Биверскин должна была остаться за пределами его общества,  потому как в  верхних слоях ее кожи содержалось чуть больше цигмента меланина.  Он принадлежит к роду,  ведущему стадный образ жизни, и должен жить и трудиться вместе с себе подобными, и, чтобы добиться  их  расположения  и   обеспечить  тем  самым  себе  дальнейшее продвижение,  он  должен почитать взгляды и  убеждения ближних как  свои собственные.

Рори встал и поплелся домой вверх по откосу.

Он был влюблен,  но не испытывал радостного подъема,  лишь отчаяние и сознание  поражения.  Как  легко  было  ему  осуждать  несправедливость, жертвой которой стала  Кэнайна,  и  в  ореоле собственной непогрешимости клеймить расовый фанатизм сограждан.  Это  было  легко,  потому  что  он выступал  с  безопасных  позиций  стороннего  наблюдателя,   неуязвимого случайного свидетеля,  а не участника событий. Теперь он сам очутился на арене,  сам был втянут в борьбу,  и расовый вопрос стал выглядеть совсем иначе.