Пандора в Конго - Альберт Санчес Пиньоль

Дождь и град бомб прекратились рано утром. Это произошло одновременно, словно метеорология и артиллерия заключили наконец перемирие. Все мое тело застыло, руки и ноги затекли и стали как деревянные. Наступившая тишина казалась еще более тревожной, чем недавний грохот. Я забеспокоился. Наверное, мне стоило вернуться в окопы англичан, и как можно скорее. Я осторожно выглянул из своего убежища и увидел картину, достойную чистилища: фиолетовые и оранжевые волны тумана плыли в мою сторону.

Никогда еще такое короткое слово не скрывало столько ужаса: газ! Нынешнему поколению трудно понять страх, который внушало его применение на поле боя. Газ! Я надел маску, но резинки неплотно прилегали к моему затылку. Я вылез из воронки и пополз, работая локтями и коленями. Но далеко уйти мне не удалось. Обернувшись, я увидел за газовым облаком в сотне метров от себя тысячи фигур, которые приближались ко мне. Немцы! Они атакуют английские позиции. А значит, и меня.

Даже теперь иногда мне снится по ночам то утро во Франции. За пеленой газа немецкие офицеры свистками подгоняли свою пехоту. Я помню их крики, их колючий язык, полный ругательств и щелчков кнута. Солдаты, одетые в зеленые шинели, заляпанные грязью, несли наперевес винтовки с длиннющими штыками. Их шлемы были гораздо меньше наших и казались игрушечными ночными горшками. Окошки для глаз на противогазах были большими и круглыми. Противогазы и шлемы целиком закрывали их головы, и солдаты походили скорее на каких-то насекомых, чем на людей; их легко можно было принять за марсиан.

Стекла моего противогаза запотели. Меня охватил страх. Оставаться на месте означало быть убитым немцами, но и отходить к нашим позициям было не менее опасно: скорее всего, в суматохе меня бы подстрелили свои – на этом фланге стояла бригада ирландцев. К тому же несколько дней тому назад в Ирландии начался мятеж, и все сомневались в верности этой бригады. (Потом я узнал, что они удерживали свои позиции с храбростью, достойной лучшего применения.) В отчаянии я решил вернуться в свою воронку, спрятаться там и притвориться мертвым. Однако мне не пришло в голову, что газ имеет обыкновение застаиваться в низменных местах. Через несколько минут я оказался внутри огромного пузыря газа, наполовину фиолетового и наполовину оранжевого. Противогаз был плохо закреплен и болтался на моем лице так же, как шлем на затылке. Я взглянул вверх и на секунду увидел мир таким, каким видят его рыбы. Волна немцев захлестнула мою позицию. Надо мной мелькали их ноги и сапоги. Некоторые из них задерживались, пытаясь спрятаться за высоким краем воронки от огня англичан, но офицеры заставляли их двигаться вперед. Следом за ними шли еще немцы. А потом еще и еще. Никогда бы не подумал, что в мире столько немцев. Что мне оставалось делать? Если продолжать прятаться внизу, меня очень скоро убьет газ. А если попытаться вылезти из воронки, то обнаружат немцы. Поэтому я просто стал зарывать голову в землю, как это делают страусы. Глаза у меня раздулись, как два яблока; по стеклам противогаза побежали красные слезы. Я понял, что плачу кровью, и стал рыть землю руками, чтобы спрятаться в мягкую и влажную почву. Мои движения напоминали усилия пловца, который хочет опуститься на дно. Сначала я говорил себе, что поступаю так, чтобы спрятаться от немцев, но на самом деле у меня не оставалось другого выхода.

И в это время у меня начались токсические галлюцинации. Наш инструктор объяснял нам, что газ, попадая в организм, мешает поступлению кислорода в мозг, и человек начинает бредить. Я сознавал, что картины, которые возникали передо мной, были галлюцинациями, но от этого они не теряли своей реальности.

Земля стала жидкой. Вначале она казалась океаном отвратительных оранжевых и фиолетовых тонов, но потом эти два цвета слились, превратившись в мягкий темно-зеленый фон. Противогаз позволял мне осматривать этот чудесный подводный мир. Правда, не хватало воздуха. Но я подумал, что, по крайней мере, умру, созерцая такую красоту. Когда же дышать стало совсем нечем и мои легкие уже были готовы взорваться, передо мной появилась какая-то фигура. Она поднималась вверх маленькой белой искрой из черноты невероятных глубин. Это была она.

Наши тела приближались друг к другу в этом жидком, прозрачном и зеленом мире раздражающе медленно. Да, это была она. Газ, попавший в мои легкие, делал ее черты еще более яркими, чем я старался их себе представить, строя свое повествование. Мне привиделось, например, что ее голова была грушевидной формы с чрезвычайно широким лбом. Этот лоб наверняка противоречил моим эстетическим взглядам, но тогда казался прекрасным. Она улыбалась, и кожа на ее щеках слегка волнилась.

Я протянул руку вниз, к ней. А она тоже подняла руку вверх – ко мне. Этот простой жест сделал меня невероятно счастливым. Ее пальцы были уже совсем близко. Но наши руки не встретились. Мне ясно одно: если бы мы дотронулись друг до друга, я никогда не написал бы этих строк.

Представим себе сейчас нечто противоположное обвалу, какую-то природную силу, которая не увлекает нас за собой вперед, а наоборот, втягивает назад. Мне казалось, что железные плоскогубцы вцепились в мои щиколотки и потянули, удаляя от Амгам. Должен признаться, что эти плоскогубцы вернули меня к реальности.

Мне больше никогда не довелось очутиться так близко к несказанному. Я знаю, о чем говорю. Выходит, у меня совсем нет самолюбия, если я утверждаю, что один из самых главных моментов моей жизни был обусловлен галлюцинацией под влиянием отравляющего газа? Пусть будет так.

Следующее мое воспоминание связано с гораздо более прозаическими обстоятельствами, хотя и тоже аномальными: я проснулся с закрытыми глазами. И не мог их открыть. Плотная повязка закрывала мое лицо. Я глубоко вздохнул, и мои легкие наполнились запахами эфира и мяты. В голове мелькнула догадка: больница. И если запахи были такими нежными, должно быть, фронт далеко. Наверное, я провел тут много дней, не приходя в сознание. Я машинально протянул руки к лицу, но женский голос остановил меня диким криком:

– Не трогайте повязку! Не снимайте с глаз бинтов, а то ослепнете!

Я подчинился и услышал еще два голоса: это были врачи, которых очень удивил мой случай.

– Вы должны бы были умереть, – объяснил мне один из них. – Поэтому нас так интересует ваша ситуация.

Я радовался тому, что моя жизнь заинтриговала их настолько, что они захотели спасти ее. Они знали о моем ранении только то, что я получил его на участке фронта, где применяли газы. Человеку, оказавшемуся на переднем фланге, по всем прогнозам грозила более верная смерть, чем рыбе в пустыне. После долгих расспросов они пришли к заключению, что я спасся благодаря астме: из-за этого заболевания я вдыхал меньше воздуха, чем обычные люди, и это помогло мне избежать гибели.

– У вас астма? – удивился второй врач. – Но разве можно отправлять на фронт астматиков?

– Именно это я и спросил на призывном пункте, – оправдывался я. – Но меня не слушали.

– Теперь война для вас закончилась, – заключили они.

И ушли.

Что касается обстоятельств моего спасения, никто не смог сообщить мне никаких подробностей. Врачи и медсестры знали только, как я попал к ним. Пока я был без сознания, меня переправили из санитарного пункта на передовой в военный госпиталь, а оттуда в этот санаторий. Своего спасителя я так и не нашел.

Кто вытянул меня из воронки за ноги? Неизвестно. Мне всегда хотелось думать, что этот человек был немцем. И если он столь великодушно спас мне жизнь, пойдя против интересов своей родины, это было бы неопровержимым доказательством одного обстоятельства, лишь одного, но чрезвычайно важного: на этом поле битвы, где сражались тысячи солдат, был, по крайней мере, один человек.

20

Через несколько месяцев после того как почтальон, приехавший на велосипеде, вручил мне повестку о призыве в армию, я снова оказался на том самом месте, где получил ее: на тротуаре напротив развалин пансиона госпожи Пинкертон. Здесь все осталось по-прежнему: дом напоминал сложенную гармошку. Городские власти распорядились оцепить этот участок и установить за ним полицейский надзор, чтобы отпугнуть мародеров. Больше они ничего не предприняли.

Зачем я вернулся на развалины пансиона? Мне кажется, причиной тому была глупая ностальгия или желание получить некую точку отсчета для того, чтобы сориентироваться в новой жизни. Я присел на чемодан и некоторое время рассматривал дом, перебирая воспоминания, словно листая книгу, пока не заметил на одной из колонн разрушенного дома записку. В ней говорилось следующее:

Здраствуй, Томми. Эсли ты читает ето то значить ты живой, и мы все очени очень радуемси что ты живой и не умерл. Марияантуанета тожи радуится, честная слова. Канечно может быть ты типерь инвалит, и у тибя нет руки, или двух рук. Аможит, одной ноги или целых двух. А может ты вобще без рук-без ног, патаму как на вайне стреляют и там многа взрывоф. Нам всем и Марияантуанете все равно целый ты или тибе чего не хватает, буть уверин. Можит у тебя глаза павыскочили и ты слепой сафсем. Коли ето так папроси добрых людей прачитать тибе записку, патаму как она от миня.