Чужая в чужом море - Александр Розов

Поговорив с военврачом, он убрал woki–toki и, снова взявшись за ложку, сообщил:

— Не так все ужасно, мисс Ренселлер. Ушибы и ссадины на лице, руках и теле, трещина в одном ребре, ссадины на внешних половых органах. Сотрясение мозга, но гематом нет. Ушиб печени, без разрыва тканей. По инфекциям данные будут позже. Гки уже сделал ей хемофильтрацию крови от наркотика, которым накачал ее ваш кретин–фельдшер. Далее, Гки вколол двойную дозу «S–bioprotect» и двойную «G–bioprotect». Это вызовет аллергию, но для жизни это не опасно. Инфекции лучше подавить как можно быстрее. Если девушку не заразили чем–то, кроме обычного набора (гепатит, эйдс, гонорея, сифилис, хламидиоз и трихомониаз), то все ОК. А если… посмотрим. Гки ввел ей «pre–stopper» (для ликвидации возможной беременности), и провел обычную обработку внешних повреждений.

Старлей произносил свой монолог, не прекращая питаться (ценное умение для полевого командира), и к финальной фразе как раз прикончил остатки содержимого своей миски.

— Команданте Хена, хочешь, я налью тебе чая? – спросила Ллаки.

— Налей, если тебе не лень, — согласился он.

— Вы сказали «для ликвидации возможной беременности», – сказала Мэрлин.

— Да, — подтвердил он, — По инструкции это положено делать в таких случаях. Ну, вы же понимаете, групповое изнасилование, большое количество спермы…

— То есть, если она забеременела, то…?

— То все уже нормально, — перебил он.

— Вы понимаете, мистер Хена, что это — аборт?

— Какой еще аборт?

— Вы действительно не понимаете, или делаете вид, что не понимаете?

— Я действительно не понимаю.

Мэрлин дважды глубоко вздохнула, и с жаром произнесла:

— Уничтожение зачатой жизни в чреве матери – это аборт. Это убийство нерожденного младенца. Убийство человека, понимаете?

— Мисс Ренселлер, не надо морочить мне голову, ладно? Честное слово у меня и у Гки и без того хватает забот с ранеными… Спасибо, Ллаки, ты очень добра (последняя фраза относилась к девушке, поставившей перед ним кружку с чаем).

— Мистер Хена! Должна вам сказать, что вы безответственно относитесь к человеческой жизни. Вы знаете, что в момент зачатия, господь дает человеческому существу душу?

Старлей помассировал свой затылок ладонью, и сделал глоток чая.

— Знаете что, мисс Ренселлер? Вся эта ваша миссия – просто клуб самоубийц. Здесь зона боевых действий с участием бандформирований, работорговцев, обдолбанных рекрутов, полуголодных наемников, и хрен знает кого еще. А вы сидите посреди этой сральни, ни черта не понимая, и ведете себя, как дети в Диснейленде. Вчера вы отправили двух своих людей на верную и бессмысленную смерть, а сейчас толкуете мне про ответственность! Вы — взрослая женщина, у вас должна быть хоть капля ума. Вас что, вчерашняя история ничему не научила? Вы и теперь ничего не поняли? Зачем вы занимаетесь этой херней?

— Я не намерена разговаривать в таком тоне! – заявила Мэрлин, поднимась с циновки.

— Не хотите — не надо, — сказал он, — Эй, Игда!

— Да, команданте! – откликнулся командир 2–й роты с другого конца столовой.

— Слушай приказ. Весь состав миссии — под домашним арестом. Им запрещено выходить из деревни. Они ничего плохого не сделали, но они – дураки. Домашний арест — для того, чтобы они не пошли куда–нибудь, где их убьют. Вопросы есть? Вопросов нет.

Отдав это распоряжение, старлей демонстративно уткнулся в кружку и несколько минут делал вид, что не слышит возмущенных восклицаниями Мэрлин (в жанре «вы не имеете права» и «это грубый произвол»). Когда ее красноречие сошло на нет, и она ушла, бросив на прощание словечко «тонтон–макут», Хена вызвал по сателлофону капитана Алонсо.

«Докладываю, кэп. Там католическая миссия при красном кресте. Старый презик что–то через них крутил, скорее всего — дурь в таблетках, и прикрывал их. Они — кретины, ни во что не въезжают. Все бумажки я у них отнял. Куда это все передать?… Ладно, не вопрос.

У них потери: один труп, одна изнасилованная, она сейчас у меня на медпункте… Как сказать? Кости и ливер целы… Американка из Аризоны… Главная тоже американка…».

Едва он доложился, как в нарукавном кармане запищал woki–toki. Звонил Гки, чтобы сообщить: пациентка вышла из отупения, вызванного галоперидолом, и теперь ревет на весь медпункт, а давать ей успокоительное Гки боится, у девчонки и так полно химии в организме, хрен знает, что на что и как наложится. А оставлять так – тоже неправильно.

— Ладно, — вздохнул Хена, — сейчас приду, и сделаю что–нибудь.

Он убрал woki–toki, и стал торопливо допивать чай.

— Давай я пойду с тобой? – предложила Ллаки, — Эстер меня знает.

— Знает, и что дальше? — спросил он.

— Она меня не испугается, — пояснила та, — И я ее тоже знаю. Она хорошая, но… (юная африканка выразительно постучала указательным пальцем по лбу).

— Совсем? – с тоской спросил Хена.

— Так, — неопределенно ответила Ллаки, передернув плечами.

— Пошли, — согласился он, подумав, что хуже от этого, наверное, не будет.

— Только мне будет нужен барабан, — сказала она, — Его можно купить тут, на рынке.

— Зачем?

— Чтобы помочь Эстер, зачем же еще? – пояснила Ллаки, явно удивленная тем, что такая элементарная вещь ему не понятна, — Ты, команданте Хена, будешь стучать по барабану, а я буду плясать. Ты должен уметь хорошо стучать по барабану – я так думаю.

Разумеется, Хенаоиофо Тотакиа умел хорошо стучать по деревянному барабану «тоере» (как, впрочем, умел это каждый парень на атолле Номовау, да и вообще каждый парень в меганезийской глубинке). Мпулуанский барабан «джембе» несколько отличается, но не так, чтобы это было проблемой для старлея, который (как и любой другой мальчишка на Номовау) первый раз ударил в барабан раньше, чем первый раз сказал «мама». В свою очередь, Ллаки (как и любая девчонка из мпулуанской деревни) плясала под барабан с того дня, как научилась ходить. Ритмы Гавайики и Папуа отличаются от ритмов Конго и Малави, но разве это препятствие для девушки, у которой чувство ритма в крови?

В Макасо не много свежих развлечений, и посмотреть, как пляшет красотка и непоседа Ллаки под барабан команданте Хена, сбежалось пол–деревни. Бойцам батальона не надо было сбегаться — действие происходило почти что в центре лагеря, между медпунктом и столовой. Девять выздоравливающих раненых и так торчали на улице, под навесом. Еще двое (те, которых, с подачи дока Гки решили, на всякий случай отправить на шеф–базу) тоже вылезли из шатра, несмотря на полуденную жару. Вслед за ними появилась Эстер. Непонятно, что на нее подействовало – то ли ритм, то ли некая аура общего настроения, но она тихо уселась на сухую траву, чуть в стороне от остальных клиентов медпункта, и тоже слушала и смотрела. Иногда она, кажется, даже улыбалась, но, при состоянии ее лица (временно утратившего симметрию, и щедро украшенного темно–фиолетовыми пятнами) об этом нельзя было говорить уверенно. Несколько раз она робко хлопнула в ладоши, подражая окружающим (которые старались поймать незнакомый им ритм).

Примерно через час Ллаки выдохлась. Попробуйте–ка сами поплясать, двигаясь всем телом, как сворачивающаяся в кольца змея, как скачущая антилопа, как охотящаяся пантера, при 40–градусной жаре, под застрявшим в зените экваториальным солнцем, босиком, на твердой и раскаленной глине деревенской площади, в стремительном и рваном ритме тонга–тау–олунга – и увидим, что от вас останется через час. Стихийный деревенский праздник продолжался уже сам собой. Барабан перешел к предводителю макасонской милиции, а место танцовщицы заняла другая девчонка (тоже ничего себе). Никто не обратил внимания, что Ллаки, Эстер и команданте, переместились на другую сторону площади, в тень от огромной толстой ветви одного из слоновых деревьев.

Ллаки уселась, прислонившись спиной к стволу дерева, и закурила стрельнутую у кого–то сигарету, всем своим видом показывая: «что могла, я сделала, теперь пусть взрослый дядя команданте решает оставшиеся проблемы». Команданте Хена совершенно не представлял, что делать. Эстер из Аризоны была его ровесницей, но его жизненный опыт отличался от ее жизненного опыта, наверное, так же, как если бы они выросли на разных планетах.

«Как бы сейчас поступил папа? – думал он, — Папа бы, конечно, спросил совета у богов.

Inu a Tanu tiai reva a moana!

Maui a Pele ho–i hiva!

Fetia pahi au ata opani!

Ha–o a horo–a oro–metua e haera i–au!

Ину и Тану хранящие небо и океан!

Мауи и Пеле держащие мир!

Мою путеводную звезду закрыло облако!

Прошу, дайте мне совет, куда идти!

Папе проще, боги ему подсказывают. Не всегда, конечно, но довольно часто. Хотя, тетя Джой считает, что это не боги, а вроде медитации, или аутотренинг, если по–научному».

Эстер внимательно посмотрела на старлея, а потом тихо и нерешительно спросила.

— Вы сейчас молились?

— Умгх, — выдохнул он, — Ну, как вам сказать. На самом деле, я вспоминал, как это делает мой папа. А почему вы так подумали?