Валтасар - Михаил Ишков

Из Гордия посланцы Нериглиссара добрались до столицы Лидии Сард. Город располагался в ухоженной и на удивление живописной долине у подножия горного хребта, называвшегося Тмол, и скорее напоминал большое сельское поселение, каких в далеком Двуречье было не перечесть. Стен вокруг Сард не было, жилища в основном из камыша, обмазанного глиной, даже каменные дома были покрыты камышовыми крышами. Укреплен был только царский дворец, и то более естественным образом, чем крепостными стенами. Кремль возвышался на выступающей со стороны Тмола скале и только местами был окружен рукотворным крепостным венцом. Следовавшие с Нур-Сином военные начальники из халдеев только головами качали — подобную крепость взять трудновато, разве что измором. Даже проход к дворцовому комплексу здесь был устроен необычным способом. В подстилающей скале был пробит лестничный туннель, выводящий к подножию горы. Его нижнее устье перекрывалось бастионом, состоявшим из двух массивных внешних башен, достаточно просторного накопителя и внутренних башен, откуда и начиналась лестница, ведущая наверх, к дворцу. Возле внешних башен высились огромные скульптуры разинувших пасти львов, по этой причине ворота назывались Львиными. Входы представляли собой вытянутые полукружья.

Царский дворец с хозяйственными постройками и знаменитой на весь верхний мир сокровищницей располагался в северной части крепости. Доступ туда перекрывала еще одна крепостная стена.

Вавилонское посольство разместили на внешнем дворе в каменном двухэтажном доме. Нур-Син и его спутники прибыли в нерадостный день. Во дворце в ту пору случилось чрезвычайное происшествие. Общительный, умевший любого разговорить Хашдайя, успевший познакомиться с некоей служанкой из поварни, выяснил, что одного из евнухов царского гарема застали возлежащим на ложе с любимой царской наложницей.

Гнев царя был равен его удивлению. Как сообщила служанка, Крез, царь четырех стран света и великий царь, пребывает в раздумье, какое наказание могло бы соответствовать тяжести и оскорбительной дерзости подобного неслыханного злодеяния.

Халдейские офицеры сначала подняли Хашдайю на смех. Никто из них поверить не мог, чтобы евнух оказался способен на такое. Даже молчаливый Акиль-Адад улыбнулся и заявил — наверное, какой-нибудь ловкач переоделся кастратом и попытался овладеть наложницей. Ведь евнух, добавил он, это жалкое существо.

— Ты считаешь, — спросил его Нур-Син, — что именно по этой причине евнухи полагаются скромниками и допускаются в женские покои?

— Это же ясно как день! — пожал плечами луббутум. — Оскопление отняло у них всякую охоту к обладанию женщиной, вот их и допускают в гарем, даже если в действительности они и не прочь переспать с какой-нибудь красоткой.

— Ты считаешь, что оскопление отняло у них охоту влюбляться или способность сходиться?

— Конечно, ведь если уничтожен член, вселяющий в тело похоть, нет и любовной страсти.

— Ошибаешься, Акиль-Адад. Евнухи тоже способны влюбляться. Страсть порождается очами, она не угасает. Впрочем, если бы люди придумали способ искоренить подобные помыслы, все равно не стоит приписывать евнухам особое целомудрие, ведь они просто вынуждены к этому, потому что их насильственно лишили способности любить. Целомудрие состоит не в том, чтобы раскалять любострастие в стремление и страсть, а в том, чтобы обуздать себя и возвыситься над любовным бешенством.

— Легко говорить!.. — покачал один из старших офицеров.

В полдень посланцев Вавилона пригласили к царю.

К дворцу их провели громадными пропилеями, построенными совершенно в греческом духе. Ввели в зал, украшенный колоннадой. Пол был выстлан золотистыми и темно-пурпурными плитами. Трон стоял на возвышении в дальнем конце зала, рядом два стража в вызолоченных доспехах, по бокам три советника царя.

Сам Крез, расположившийся на троне, был хмур, неулыбчив. Послов встретил неласково, сразу напомнил о взаимных обязательствах, о нерушимой дружбе. Добавил, что никто в Вавилоне не смеет упрекнуть его, что он хотя бы в пустяках пренебрег своим южным соседом.

Нур-Син сразу отметил, что лидийский царь забыл добавить к существительному «сосед» один из обязательных государственных эпитетов, соответствующих величию Вавилона, например «могучий», «великий», «блистательный».

Между тем Крез заявил, что пребывает в недоумении по поводу того, что происходит в Вавилоне. Он верил в дружеские намерения Амель-Мардука, но тот, как говорится, «сошел в Аид», и, говорят, не без посторонней помощи. Далее заявил, что всегда считал Набонида порукой прочного союза между Лидией и Вавилоном, но и этот мудрый муж отставлен от дворца. Уместны ли в таком случае какие-либо уверения, клятвы в вечной дружбе, которых, несомненно, в запасе у посланца Нериглиссара великое множество. К чему эти пустые слова, когда боги подкидывают смертным такие загадки, что трудно отыскать мудреца, который сумел бы разрешить их.

Нур-Син выступил вперед, склонился в пояс перед Крезом.

— Да, великий царь, я вынужден согласиться с тобой. Да, у меня припасено множество уверений, объяснений, разъяснений, доказательств, свидетельств верности нашего государя союзу между нашими странами. Но все эти слова — пустой звук по сравнению с просьбой, с какой обращается к тебе владыка Вавилона Нериглиссар, до сих пор скорбящий о безвременно ушедшем к судьбе царе Амель-Мардуку. Скорбит и царский голова Набонид. Кто-то неверно известил тебя, о, царь, об отставке мудрого Набонида. По его совету великий правитель Вавилона Нериглиссар обращается к тебе с просьбой продать добрых боевых коней, которыми славится твоя страна, и это обращение — истинное подтверждение великой дружбы, которая родилась между нашими царствами. Насчет загадок, которые боги подкидывают людям, уверяю тебя, нет такой, на которую нельзя найти ответ, ибо цель богов просветить смертных, дать им урок, явить назидательный пример, чтобы добродетель торжествовала не по принуждению, но являлась потребностью.

Крез пошевелился в кресле, устроился поудобнее, с интересом глянул на посла.

— Как звать тебя, посланник Нериглиссара? — спросил он.

— Нур-Син, государь.

— Какого ты рода?

— Я сын Набузардана, потомок Ашурбанапала.

— Это радует, Нур-Син. Ты знатен, царского рода, и к тому, как я погляжу, не чужд философии. Каковы твои обязанности при дворе?

— Я заведую собранием диковинок, рукотворных и природных редкостей, скульптурных изображений, доставшихся нам от древних царей, занятных вещиц, которые порой так забавляют любопытных, а также библиотекой, которую собрали Набополасар и Навуходоносор по примеру моего предка Ашурбанапала.

— А-а, так ты библиотекарь, Нур-Син. Почему не воин?

— Я — четвертый сын…

— Понятно.

Крез наклонился вперед, видно было, что разговор с послом его заинтересовал.

— Скажи, Нур-Син, встречалось ли в хрониках деяний древних царей происшествие, которое приключилось со мной? Ведь ты наслышан о постигшем нас бедствии, не так ли? Это скверный знак! Я не могу понять, на что намекают боги, дозволившие совершиться такой невиданной гнусности? Какого решения они ждут от меня? Какое наказание будет соразмерно с совершенным преступлением. Пойми меня правильно, Нур-Син, я искренне привержен мудрости, и для меня нет большей радости, чем общение с философами. В моем дворце меня посетили Солон и многие другие прославленные мудрецы, наслышанные о моей любви к философии, поэтому мне бы не хотелось поступать сгоряча, не добравшись до первопричин содеянного зла. Только потом я вправе вынести мудрое, взвешенное решение. Ты знаешь ответ, Нур-син?

— Да, государь.

Крез встал с кресла, грузный, ухоженный, с завитой колечками бородой, в тиаре, направился к вавилонянину. На ходу махнул рукой стражникам, чтобы те оставались на месте.

— В чем же он заключается?

— Ты, государь, должен назначить евнуху самое страшное наказание.

— Какое?

— Какое, как не жизнь!

Крез возмущенно вскинул руки.

— Разве он, осквернивший мое ложе, не достоин множества смертей?

— Я говорю не о прощении государь, но о мучительной казни. Если он будет жить скованный немощью, если не в радость будет ему ни еда, ни питье, ни зрелища, услаждающие тебя и твоих приближенных, если частое биение сердца лишит его сна, что чаще всего случается с влюбленными, — найдется ли для преступника более губительное мучение? Найдется ли голод, более изнурительный для утробы? Поверь, государь, если он не труслив и не слишком цепляется за жизнь, то вскоре начнет просить тебя о смерти или сам наложит на себя руки. Он будет проклинать этот день и будет скорбеть, что не умер сегодня и сразу.

Царь повернулся к советникам, глянул на них. Те пожали плечами. Наконец Крез обратился к Нур-Сину.