Кондотьер - Макс Мах

«Да, почти любой! — решил Генрих. — Иван еще сдержан, пожалуй, другие бы или в истерике бились, или весь дом шампанским залили!»

— А торжества? Гости со всей Европы? Микадо? И как их там еще? — Анастасия обожала смешение стилей и жанров, блажила и теперь.

— Подозреваю, дорогая, что ты знаешь ответы на все вопросы, даже на те, которые сама же и задаешь. Я прав?

— Ты прав, — усмехнулась Анастасия на самый простонародный манер. — Церемонией коронации и устройством торжеств, если не возражаешь, я займусь сама. И не спорь!

— Боже! И зачем бы я стал спорить? — поднял бровь Иван, как бы то ни было, известие об отречении Петра, ввергло его в состояние благодушия. — Ты! И министерство Двора… Но ты главная! — поспешил внести ясность Иван, заметив, как нахмурилась супруга.

— Я возьму в помощницы графиню Езерскую, а коронацию мы проведем сегодня же во время вечерни. Возражения? Предложения? Нет? Принято!

— Зачем тебе понадобилась Екатерина? — Иван с видимым интересом рассматривал отварную осетрину на своей тарелке, но, несмотря на громогласные заявления о том, что хочет есть, браться за еду не спешил. — Мы не могли бы один раз обойтись без нее?

— Обходись! — отрезала Анастасия. — А мне нужна Екатерина. И не спорь! Это не обсуждается.

— А что обсуждается?

— Я полагаю, вам с Генрихом пора определиться, идете вы вместе или каждый порознь.

Что ж, это был неплохая попытка, но попытки не засчитываются. Одни только победы.

— Генрих, хочешь повышения в звании?

— Зачем? — Он хорошо представлял себе, чего хочет Иван, как знал и то, чего хочет сам. Нынешний разговор, в этом смысле, ничего не менял. Ни добавлял, но и не отнимал. — Скорее всего, сразу после коронации, мы с Наташей уедем в Петроград.

— То есть, как? — вскинулся Иван, что при его комплекции выглядело более чем внушительно.

— Как частное лицо.

— Ты шутишь?

— Ни в коем случае! — Генрих подцепил вилкой кусочек в меру разваренной осетрины и отправил в рот. Хрен он терпеть не мог, поэтому ел по-простому, то есть, аля натурель. Как есть.

— Постой, постой! — а вот Иван, похоже, окончательно забыл о еде. — Ты это для чего сейчас делаешь?

Генрих не ответил, он тщательно — по-немецки — пережевывал пищу. Повисла напряженная пауза. Остальные присутствующие с интересом наблюдали за ними с Иваном, но в разговор не вмешивались. Генрих выдержал паузу, спокойно глядя на Ивана, сделал несколько глотков воды из бокала, и промокнул губы салфеткой.

— Я прожил вдали от родины двадцать пять лет, — сказал он, заставив себя превратиться в холодный камень: ни стука сердца, ни эмоций, ничего. — Я воевал всю жизнь. Жил, где попало. Ел, что придется. Как полагаешь, Иван, заслужил я покой или нет?

— Генрих!

— Иван! — он чуть склонил голову, словно благодарил за добрые слова.

— Но…

— Иван, я мечтаю о псовой охоте… — Генрих поднял голову и случайно встретился взглядом с Анастасией, ее глаза сияли, словно смарагды под солнечными лучами.

«Ну, ну, Ася! — подумал он, переводя взгляд на Ивана. — Меньше чувства! В конце концов, ты сама начала этот разговор».

— У тебя есть собаки? — спросил он.

— Да, а что?..

— А у меня — нет. Надеюсь, ты понял, что я хотел сказать.

— Генрих! — Иван встал из-за стола и пошел к Генриху. — Это просто недоразумение! Ты неправильно меня понял! Все, что пожелаешь! Звание генерала от инфантерии, место в Государственном совете…

— Иван! — Анастасия тоже встала из-за стола, ее лицо заливала краска. — Прекрати, Иван! Ты делаешь только хуже! Твои слова, твое поведение оскорбительны, разве ты этого не понимаешь? Ваше величество!

Иван остановился, оглянулся на жену, скользнул взглядом по сыну и Маргарите, чуть дольше задержался на Наталье — ее лицо не выражало никаких чувств — и снова посмотрел на Генриха.

— Извини, Генрих! Слишком много адреналина и эндоморфина… Крыша поехала. Я думаю, мы все оставим, как есть. Ты мой друг и ближайший родственник. Этого достаточно. Я прав?

— Пожалуй, — кивнул Генрих. Он не удивился. Не заблуждался на счет Ивана раньше, не разочаровался и теперь. Питать иллюзии не его стиль.

— Тогда оставим пока вопрос твоего отъезда открытым. Захочешь, уедешь. Твое право. Однако я надеюсь убедить тебя остаться. Сядем после коронации и обсудим этот вопрос тет-а-тет. Что скажешь?

— Не возражаю, — Генрих выдержал взгляд Ивана и после паузы перевел его на тарелку. — Осетрина выше всяческих похвал. Я поем, с твоего позволения?

— Ешь! — пожал плечами Иван и, чуть ссутулившись, пошел обратно, к своему месту во главе стола.

Странное ощущение. И ассоциации какие-то, скорее литературные, чем «из жизни».

«Что это было? Зачем? С какой стати?» — Вопросы. Слишком много вопросов, и ни одного по существу. То ли вопросы неправильные, то ли просто избыточные.

Прокрутив в уме — и не раз — странную сцену, случившуюся за завтраком, Натали пришла к выводу, что все, чему она стала свидетелем, произошло не просто так. Не спонтанно. И не случайно. Небрежность в выражении мыслей, естественность и непосредственность — это не про них. Не с этими людьми, и уж точно — не теперь. И значит, это была «постановочная сцена», вот в чем дело. Но, разумеется, отнюдь не в том смысле, что ее репетировали заранее. Вовсе нет. Сыграно экспромтом. Но настолько мастерски, тонко, элегантно, натурально, что, похоже, никто другой, кроме Натали, «руки режиссера» и не приметил.

«Возможно, я просто схожу с ума, и мой психоз медленно, но верно эволюционирует в параноидную форму шизофрении. Чистой воды „теория заговора“, ведь так?»

Так, да не так. Чем внимательнее изучала Натали детали внезапно вспыхнувшего и так же стремительно сошедшего на нет конфликта, тем более уверялась в том, что «импровизировали» двое — Анастасия Збаражская и Генрих. Причем, выходило, что Генрих лишь подыграл своей «эксцентричной на всю голову сестренке», тогда как инициатором «конфликта» и режиссером мизансцен выступала именно она.

«Но зачем?! Ей-то чего не хватает?» — получалась сущая ерунда.

«Она что, пытается перетянуть одеяло на себя, показывая, кто в доме хозяин?» — предположение, как будто, здравое, поскольку русские императрицы традиционно являлись фигурами несамодостаточными, второстепенными, можно сказать, ритуальными, но никак не равноценными не только своим супругам и старшим сыновьям, но и некоторым царедворцам: министрам, например, воеводам, друзьям императора или его любовнице. Так что желание стать кем-то большим, нежели просто супругой Ивана Константиновича — понятно и простительно. Даже вызывает чувство уважения. Если, разумеется, это так. Вот только Натали чувствовала во всем этом какое-то иное, потаенное течение, второе дно, тайную цель, замаскированную под случайную вспышку эмоций на почве раздела сфер влияния.

«Нет, — решила она, еще раз обдумав все самым тщательным образом, — дело не в Генрихе и не в его роли при дворе. И не в том, какой именно фигурой будет в новое царствование супруга императора, активной или пассивной. Я просто неверно формулирую вопрос!»

Трудно сказать, с чего она вообще взялась за решение этого «ребуса». Из любви к искусству, скорее всего, ведь никакого практического интереса это дело для нее не представляло. По большому счету, ее судьба решалась в иной плоскости. Оставшись с Генрихом, она возвращалась в высший свет, к которому, на самом деле, никогда не принадлежала. Останутся ли они в Новогрудке, включившись в придворную жизнь, которая при Иване, наверняка, станет ярче и интересней, чем при его слабом и бесправном предшественнике, или уедут в Петроград (и далее везде), по-настоящему частными лицами они уже не будут никогда. Богатство Генриха не даст, титулы не позволят.

«Публичная фигура… — Натали приоткрыла глаза и взглянула на свое отражение в зеркале. — А что, как повылезут на свет страшные тайны юности?»

Говорят, все тайное когда-нибудь становится явным. Но так ли это? В ее случае могло случиться и так, и эдак. По-разному могло случиться. Есть свидетели, пусть и не много, есть и те, кто знает наверняка.

«А что? — обкатав эту мысль „на языке“, решила она, — даже любопытно. Что и как произойдет в тот момент, когда откроется, что баронесса Цеге фон Мантейфель — самая отвязная террористка империи? А?!»

Как ни странно, мысль не напугала, а рассмешила, и Натали едва сдержалась, чтобы не прыснуть со смеху. Она сидела в парикмахерском кресле и ее готовили к коронации. Прическа, макияж, то да се…

«А ведь я окажусь в самом центре всеобщего внимания…» — ей вместе с Генрихом и другими ближайшими родственниками Ивана Константиновича и Анастасии Романовны предназначались места в непосредственной близости от трона, что само по себе являлось определенного рода посланием «городу и миру». Это уже не просто возвращение в свет. Это…