Черный зверь - Виталий Полосухин

— Заулыбался! — шутливо изумился его спутник. — Не иначе — зазнобушку вспомнил!

Твёрд только вздохнул. Эх, пустить бы сейчас коня вскачь — до темноты еще обнимал бы любимую. Но глубокая рана в боку, нанесенная острым византийским клинком, еще сочилась временами розовым, а к вечеру от тряски начинала немилосердно ныть.

— Я на тебя посмотрю, Яромир, когда обратно к Киеву поедем. Еще заревешь без девок своих! — отшутился Твёрд.

— Да что без них реветь, девок пригожих везде хватает. Разве что в твоей деревне их нет. Одну нашел — и рад! Да и та небось не ждет уже! — не отставал от друга Яромир.

Твёрд отмахнулся от шутника. А по сердцу пахнула холодком потаенная, от себя скрываемая мысль — вдруг да правда не дождалась? И сразу солнышко, до сего момента ласково пригревавшее, затянулось серой пеленой. В лицо ударил порыв холодного ветра.

Твёрд поежился и плотнее запахнулся в плащ.

— Да, сурово встречают нас здешние духи! — не унывал Яромир. — Видно, плохо ты с ними ладил, что даже домой тебя пускать не хотят!

— Пустят! — ответил Твёрд. Ветер набирал силу, все настойчивее толкал в грудь, Заморосило. Твёрд стиснул зубы — холод и тряская рысь растревожили-таки рану. Ну да ничего, еще два поворота — и «Щедрый двор» старого Некраса.

А между тем дождь перешел в густой снег. Ветер подхватывал его горстями и кидал в лицо путникам. Дорога вмиг побелела, словно вернулась зима. Точно духи и впрямь решили загородить дружинникам дорогу. Начиналась метель.

— До темноты-то успеем ? — прокричал Яромир.

—Должны! — ответил Твёрд, пригибаясь к конской гриве и всматриваясь в сплошную пелену перед собой. А снег валил все Щеи скоро вовсе не стало видно дороги.

— Стой! — крикнул вдруг Яромир. — Это, что ли, твоя корчма?

— Похоже, — неуверенно произнес Твёрд, спешиваясь. Перед ним ощетинился заостренными верхушками забор. Раньше, помнится, такого не было. Может, места неспокойнее стали?

Твёрд постучал в ворота.

— Кого еще леший принес? — раздалось наконец.

— Путники мы, решили Некраса проведать! — откликнулся Твёрд.

— Вот и проведайте, а здесь вам делать нечего! — недобро отозвались изнутри. — На буевище давно Некрас.

— Пусти, хозяин, грех живых людей за забором оставлять! Боги накажут! — с угрозой в голосе крикнул через забор Яромир.

— Знаем мы таких живых. Пусти только, — глухо отозвалось со двора. — А ну ругнитесь покрепче!

— Мать твою так-растак, хозяин эдакий! — охотно отозвался Яромир.

Изнутри загромыхали засовом. Ворота приоткрылись, и в щель показалось недоверчивое лицо корчмаря. В руке он сжимал острый кол. Зыркнув для верности туда-сюда глазами, хозяин впустил постояльцев.

— Знаем мы таких живых! — повторил он, запирая засов. — Только пусти — потом не отвадишь…

— Да люди мы, души христианские. Хочешь — перекрещусь? — предложил Твёрд.

— А проку? Ваш византийский бог сюда не заглядывает, — продолжал рассуждать корчмарь. — Матерном — оно надежнее. Не любят они этого.

Вернувшись в тепло, хозяин не стал приветливее. Хмуро выставил на стол небогатый ужин, налил гостям по кружке кислого пива, хмуро пересчитал деньги за постой и показал комнату. Посидеть с постояльцами отказался и торопливо убрался на свою половину дома, откуда доносились скрип люльки и негромкое баюканье. Твёрд на такое обхождение только пожал плечами.

— Боится, видимо. А чего боится — леший его разберет! Мecmo тут всегда было доходное, безопасное, народ вокруг мирный…

Еда, впрочем, у хмурого корчмаря была обильной, комната — теплой, а лежанки — широкими. Путь измотал Тверда, тепло утешило рану, и он, как в перину, провалился в крепкий сон.

Снился ему его родной лес. Будто идет он к себе домой по глубокому, по колено, снегу. В руке меч. А лес вокруг вроде бы знакомый и вроде бы нет. А главное — чем ближе к жилью, тем гуще и гуще. Деревья тонкие, высокие — из-за ветвей неба не видно, и все ели да осины. И уже не деревья это вовсе, а забор нового корчмаря. Вот и хорошо, подумал Твёрд, сейчас зайду, разбужу Яромира, вместе домой отправимся. Только ворот не видно — сплошной забор в обе стороны. Бросился Твёрд бегом, ног под собой не чует, рана болит, словно в ней кто-то острым железом ковыряет, и вдруг, сам не зная как, очутился за забором.

Снаружи зима была, а внутри — весна, земля голая и сырая, лужи по всему двору. Только… пусто во дворе. Спят ещё все, решил Твёрд. Подошел к двери, чтобы постучать, а дверь не заперта.

Вошел в сени — никого. В горницу — никого. Поднялся по лестнице.

Комната, где они с Яромиром спали, стояла пустая, выхо-ложенная давно, только ставень отвязанный на ветру стучит. Выглянул Твёрд в окно, а у забора — Яромир, и обнимает он невесту Твёрдову, Владу.

А та ему улыбается.

Твёрд дернулся было к ним и проснулся. Бок и в самом деле болел. В светце догорала лучина. «Странно, —подумал дружинник, — не могли мы зажженную лучину оставить. Может, зажег кто?» Он приподнялся на локте и прислушался.

Метель, бушевавшая весь вечер, уже улеглась. В корчме было пронзительно тихо — ни сверчка, ни шороха. Только Яроми негромко дышал на соседней лавке.

Лучина треснула, зашипел упавший в плошку с водой уголек. Твёрд повернул голову. Дверь, перед сном запертая на крепкий засов, была распахнута. В проеме стояла Влада.

Несколько мгновений прошло в напряженном молчании —, Твёрд пристально разглядывал свою невесту. Девушка была в одной рубашке, неподпоясанная и без оберегов, льняные волосы распущены — словно вырвалась из священного хоровода в купольскую ночь. На бледном лице ярко мерцали глаза и выделялись вишнево-бурые губы. «Откуда она здесь? Отдали замуж за корчмаря ? Или это не Влада, а только ее призрак ?» — заметались мысли в голове Тверда.

Влада тоже молчала, печально глядя на своего возлюбленного.

Потом подошла и присела рядом. От ее взгляда Твёрду стало не по себе. «Похудела», — заметил он, разглядывая ее остренький подбородок и шею с голубой паутинкой вен. Ворот рубахи был расстегнут, и в самой глубине выреза темной звездочкой на молочной белизне кожи выделялась родинка. Прежде он ее не видел — было до его отъезда в Киев между ними немного; целовались только да за руки через купальский костер прыгали.

Влада плавно протянула руку и коснулась узкой ладошкой его лба. Кожа ее была прохладной, словно девушка только что вошла с мороза, и шелковистой на ощупь. Твёрду отчего-то представилось, что тонкие пальцы оставляют светящиеся полосы на его лице. Он потянулся губами вслед за рукой, но он уже скользнула по подбородку вниз, легко и настойчиво толкнула в грудь. Твёрд послушно откинулся навзничь.