Газета Завтра 987 (44 2012) - Газета Завтра Газета

- Для артиста это плюс или минус?

-  Для артиста это плюс и для зрителя это плюс. Верно, уровень исполнения стал другим. Раньше один хор Большого театра чего стоил! В хор не попасть было! Пели Народные, Заслуженные артисты из провинции.

- Что происходит теперь с акустикой Большого театра?

- В этом году после долгого перерыва я пел Бориса. Говорили потом: до шестого ряда ничего не слышно. Во время реставрации Большого театра сцену удлинили, оркестровую яму выдвинули тоже вперед, а декорации стоят по старым чертежам. Звуковая завеса оркестра не дает голосу пробиться. Такая же история была, когда Большой театр закрыли на реставрацию, и мы перешли на Новую сцену. Эта Новая сцена антиакустическая.

- Ваше отношение к актуализации оперы?

- Осовременивание оперы стало явлением глобальным. Такие постановки дешевле, а Запад меркантилен. Плюс на Западе хорошо разработана техника, и они заменяют художественное оформление оперы всякими спецэффектами. Что тоже дешево, но сердито. Это уводит в сторону от оперы.

- Каково Ваше понимание хорошего театра?

- Я так рассказываю студентам. Есть цепь и в цепи могут быть разные звенья: золотые, платиновые, деревянные, стеклянные. Хороший театр - это единая цепь, начиная от гардероба и заканчивая закулисьем. И всё должно становиться общим делом. Общее дело даже малоталантливый коллектив делает великим.

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО – БАС!

- Владимир Анатольевич, басовые партии – завидные партии для артиста?

- И да и нет. Басовые партии значимы по образу и по возрасту, разве что один Мефистофель без возраста. В басовых партиях практически нет героев-любовников, зато есть цари, духовенство, мудрецы. Но дело в том, что все выигрышные басовые партии, партии, что исполнял Шаляпин - Борис, Досифей, Гремин, Базилио и так далее расписаны на несколько лет вперед.

- В чем специфика баса?

- У баса такая грустная история. Любой голос оценивается по верхним нотам, тенор должен взять верхнее «до», бас должен взять верхнее «фа», ну а потом у него проверка «фа» в нижнем регистре. А голос, он как резинка, растягивается. Можно наработать верхние ноты, но нижние ноты наработать нельзя. С другой стороны, голоса бас и меццо позднее созревают, чем тенор, и если голос хорошо разработан, то густота и красота его дольше сохраняются. Сначала у меня был высокий бас, за двадцать лет моей работы в театре голос немного устаканился, стал пониже, поплотнее, думаю, у меня сейчас центральный бас.

- Сколько спектаклей у вас в месяц?

- Норма еще царских времен: четыре спектакля в месяц.  Остальное время монотонная, ежедневная работа и над головой, и над душой, и над телом, но больше всего над голосом, потому что в работе над голосом всегда есть какие-то моменты преодоления. В то время, когда я работаю над спектаклем, я ненормальный человек.

- Ваша любимая партия?

- Ну это все равно что спросить какой палец на руке самый дорогой. Понятно, лучше сразу загибать два пальца (улыбается) . Просто в разные этапы разные роли по-разному оцениваются.

- Бывает так, что вам предлагают одну партию, а вы хотели бы исполнить другую?

 - Например, мне дважды в «Хованщине» давали Хованского. Мне Хованского играть нечего – я сам Хованский! По роли он – самонадеян и глуповат, иначе бы его не убили и на лесть бы он не купился. Я попросил Досифея и играл два спектакля Досифея, два – Хованского. Почему? Досифей – труднее.  

- С каким оперным персонажем вы себя бы сравнили?

- Всё же с Дон Кихотом. По нутру мне ближе Дон Кихот.

РУССКАЯ ДУША

- Что значит для Вас история России, какой период истории будоражит?

- Мне страшно нравится наша старая Русь. «Князь Игорь», «Хованщина», «Сусанин» эти оперы насыщены нечто таким домотканно-полотнянным, исконным.  Когда в «Сусанине»  начинают лупить колокола, и мы выходим на поклон, то у меня как у клоуна – вот такие огромные слезы катятся из глаз. Зря – думаю - что и меня-Сусанина убили, зря что я в этой опере принимаю участие, зря что вообще в Большой театр попал… От колокольного звона, от «Славься» так распирает душу, такие смешанные чувства испытываешь и дикой радости и жгучей досады. Вот есть же такие персонажи, как Иван Сусанин! И когда меня спрашивают: «Почему Вы так любите Сусанина?» Я отвечаю – сегодня Сусанина нам и не хватает в России.

- Что значит для Вас память русской души?

- Мой репертуар, великие русские оперы. Для русской оперы очень важно горячее слово. И в русской опере очень трудно уловить рубато. Если ровно, как написано, исполнять Чайковского, то он скучный. А когда исполняют волнами, то волна наливает, то отступает, Чайковский звучит совсем по-другому. То цунами, то штиль – это наш мятежный дух русского человека.  Формулы нашей души нет. Потому и говорят – загадочная.

- Какие песни, на Ваш взгляд, выражают русскую душу?

-  Песня «Славное море, священный Байкал». Я не был на Байкале, но от одних слов этой песни, мелодии я испытываю такое ощущение, будто весь Байкал вобрал в себя. Не зря ж эту песню больше двухсот лет поют. Или «Вдоль по Питерской», песня написана для Шаляпина. Здесь и размах и беспардонная удаль – наша русская душа.     

БОРИС ГОДУНОВ

- Не будем скрывать, что Ваш коронный спектакль – «Борис Годунов» и ваша коронная партия – Борис Годунов.

- Я влюблен в этот сталинский, 1948 года, спектакль. Хотя не видел в живых ни Рейзена, ни Пирогова, то есть тех богов золотой эпохи Большого театра, на которых спектакль ставился. Что говорить! там из маленькой роли Юродивого Козловский какой шедевр сделал, а хору бисировали по три раза! Дирижер Голованов, художник Федоровский, какие имена-то! Титаны работали с титанами. Последние лет сорок спектакль рушат. Даже не потому, что хотят разрушить, а просто приходят разные люди и лучше ничего сделать не могут.  

- Когда Вы впервые выступили в партии Бориса Годунова?

- Это было в 1987 году, в Ленинграде, в Малом, сегодня Михайловском, театре. А заинтересовался Борисом еще в студенчестве. Я запомнил, как однажды на лекции по Мусоргскому пел отрывок из «Годунова». Лектор говорил потом: произведения Мусоргского посвящены нашему русскому народу на его переломных этапах, и вы заметьте – а было лет тридцать назад, - что все революционные движения, все бунты происходили в России на сломе веков, или под конец века или в начале.

- Как менялся со временем образ Годунова, что Вы думали о нем?

- Одно время, думая о Борисе Годунове, я представлял себе убийцу, бандита. Позднее, что вот этот бандит занял место в Государственной Думе. Я понял тогда для себя: если ты в команде, то остановиться тебе дадут разве что в могиле. И Борис Годунов понимал это. Будучи умным человеком, наверное, он прямого распоряжения убивать мальчика не давал. Кстати говоря, Вы знаете, какая была любимая игра у мальчика? Ставить всех солдатиков на крышу и потом сбрасывать их.  И чем больше я  думал о Борисе Годунове, тем больше стал его оправдывать. А однажды, давно это было, один хороший режиссер сказал мне: ты помни, Володя, что ни одна слезинка, ни одна капелька крови ребенка не стоит ни одного самого богатого царства. За это Борис и расплачивается. Сейчас я всё чаще задумываюсь над таким Борисом, но в ту пору меня волновали совсем другие проблемы. 

- Какие же?

- Думал, как я возьму верхнюю ноту, или как упаду. В то время я гулял по Москве с милой девушкой и говорил: «смотри сугроб!» И падал в сугроб. А однажды упал прямо у посольства. Милиционер выскочил: «скорую вызывать?» «Да нет, мы играем! Играем! (смеется) Мы - артисты!» Это я учился падать, как падал Огнивцев. Он так падал: вот стоит к Вам лицом и вдруг «бах!» падает с трона головой через две ступеньки.

- Я запомнила такое Ваше падение. Душа вон!

- Однажды так упал, что подумал – реактивным самолет взлечу. Упал позвонком на ребро ступеньки. Потом раскрыл секрет. Огнивцев стоял в шубе, такой красивый, черные дуги бровей, и сначала он приседал, но облачения столь громоздки, ария к тому же идет, что зрителю это не видно, и потом только он падал.  А впечатление – Борис Годунов  сразу винтом вниз. 

- Ваш «Борис Годунов» с триумфом идет по всему миру.

- Не так давно волновались: как это сталинский спектакль да в Лондон везти? Как примут? Что подумают? И мой импресарио рассказывал мне, что пресса писала после спектакля: «Русские молодцы, какую постановку сохраняют! Есть на что посмотреть, и есть чем восхититься!»