Слуга Божий - Яцек Пекара

— Эти ваши совершенные солдаты, — засмеялся я. — Мои люди как раз топят в болоте их трупы.

— Человече! Я нынче успел дать экстракт лишь двоим из моих людей. Остальные отдыхали после проведенного эксперимента…

Да уж, интересно этот мерзавец называет уничтожение целого села. Я всегда говорил, что ученые не грешат излишней любовью к ближнему, но Корнелиус превосходил все ожидания.

— Бегающие в безумии идиоты — это и есть твое непобедимое войско, доктор?

— Вообрази себе тысячи, десятки тысяч таких людей… — прикрыл мечтательно глаза, — как опустошают селения врага… питаются останками, не чувствуют боли и страха, а может, даже не нуждаются в отдыхе, поскольку, думаю, удастся подправить рецепт. Да идет ли речь только о преимуществе в сражениях? Нет, инквизитор! Речь идет об устрашении врага, о том, чтобы тот обессилел от страха перед кошмаром, что придет на его землю! Эти люди, измененные силой моей тинктуры, станут сеятелями ужаса. Ужаса, которого еще не видывал мир!

Я поразмыслил над его словами и кивнул. Были в них как полное безумие, так и беспощадная логика.

— И где рецепт? — спросил я, а он закусил губу и отвернулся. — Доктор, если понадобится, я получу от тебя ответ с помощью огня и железа. Где рецепт? Где образцы?

Неохотно поднялся и пошел к стене. Дернул, отворяя, дверки малого шкафчика. Внутри была шкатулка. Я отодвинул его в сторону и сам ее вынул. Поднял металлическое «веко» и внутри увидел несколько баночек темного стекла да сложенный вчетверо лист пергамента. Жестом приказал доктору, чтобы снова уселся в кресло, и развернул пергамент.

— Вы ничего из этого не поймете, — буркнул он. — Нужно быть алхимиком, чтобы уразуметь, о чем там речь. Я работал над этим всю жизнь! Я, доктор Корнелиус Альтенферг! Мое имя переживет века!

Распалялся от собственных слов, но я решил не обращать на него внимания. Вынул пробку, затыкавшую одну из баночек, и заглянул внутрь. Густая, коричневая и смердящая гнилью мазь наполняла ее по самое горлышко.

— И они это ели? — спросил я.

— Нет, — засопел он раздраженно, ибо я прервал его выступление. — Экстракт следует растворить в алкоголе, а потом в воде и принимать внутрь. Влей его в городской колодезь — и узришь чудесный эффект, — усмехнулся окровавленными деснами.

— Ага, — ответил я.

Вложил пергамент и баночку назад в шкатулку и открыл двери.

— Курнос, — позвал, а когда тот подошел, шепнул на ухо приказ.

Тот заколебался и попросил, чтобы я повторил. Такое с ним редко случалось, но сейчас я мог его понять. Боюсь, милые мои, что и сам, получив такой приказ, поначалу решил бы, что ослышался.

Я старательно прикрыл дверь и подошел к доктору, широко улыбаясь. Придержал его за плечи и воткнул острие кинжала в глотку. Перерезал ему голосовые связки, чтобы не мог вскрикнуть, но знал, что умрет он не сразу. Впрочем, как по мне, то все же слишком быстро.

— Чт-т-то вы… — Ронс двинулся в мою сторону, с крайним удивлением глядя на Корнелиуса, который как раз с грохотом упал на пол.

Доктор дергался, изо рта шла кровавая пена, а скрюченными, будто когти, пальцами он пытался остановить кровь и зажать рану.

— Впрочем, может и действительно… — Лейтенант глубоко вздохнул. — В конце концов, у нас уже есть рецепт и образцы. А эта каналья пусть подыхает.

— Пусть подыхает, — согласился я. — Но нет рецептов у нас, лейтенант, — положил руку на шкатулку, — и нет у нас образцов. Они есть у меня.

Мгновение, удивленный, смотрел на меня, но выхватил меч быстрее, чем я ожидал. Хотя все равно слишком медленно. В конце концов, Ронс был просто солдатом. Я ударил его ножом, но он сумел как-то извернуться, оттого попал не в сердце. Опрокинулся навзничь, а я упал сверху. Хотел ударить еще раз, но увидел, что и так умирает. Смотрел на меня расширенными глазами, в которых кипел гнев.

— Ронс, — сказал я ласково. — Ты меня слышишь?

С усилием кивнул, в уголках рта появилась кровь. Я отложил нож и взял его за руку:

— Лейтенант, слушайте меня внимательно, поскольку не хочу, чтобы ваша душа отходила, преисполненная гнева и непонимания.

Поднялся, снова раскрыл шкатулку и вынул из нее пергамент. Потом взял со стола коптящую лампу и опустился перед офицером на колени:

— Смотрите, Ронс… — Приложил уголок пергамента к пламени.

Когда листок сгорел, я растер пепел подошвой.

— Нет уже тайны, — сказал. — Нет рецепта. Нет доктора. И нет свидетелей.

Ощутил, как пальцы его руки спазматически сжимаются на моем запястье.

— Почему? — прошептал он.

— Потому что мир и так, без тинктуры доктора Корнелиуса, место злое, — сказал я печально. — Не хочу, чтобы он стал еще хуже.

А потом сидел рядом, пока он не умер, и закрыл офицеру глаза. Наверняка был он честным человеком, однако это никак не могло повлиять на мой долг, как я его понимал своим малым разумом. Вышел наружу. Курнос и близнецы как раз готовились втянуть внутрь трупы солдат. Признаюсь, что расправились с ними умело, но в этом тоже было мало чести — убить двоих не готовых к сопротивлению людей. Также зарезали и несчастного, объеденного де Вилье, и мне подумалось, что и в этом случае проявили милосердие.

— Поджигайте — и едем, — приказал я.

Потом глядел, как подносят факелы к колодам и ждут, пока пламя охватит весь дом.

Я перекрестился и мысленно прочел «Отче наш» за упокой души лейтенанта Ронса и его солдат. Когда был на полпути к первым деревьям, меня догнал Курнос.

— Мордимер, — спросил тихо, — а зачем мы это сделали? Зачем убили людей графа?

— Потому что таков был мой каприз, Курнос, — ответил я, глядя на него. — Просто таков был мой каприз.

— Ага, — сказал, и лицо его осветилось усмешкой. — Понимаю. Спасибо, Мордимер.

Я кивнул ему и пошел дальше. Через два дня мы расскажем де Родимонду красивую сказку об отваге его солдат и их героической смерти в битве с яростным врагом. Подумал об Элиссе и о том, что за две ночи путешествия наверняка вкушу плодов ее благодарности. Я усмехнулся собственным мыслям и взглянул на встающее до небес пламя. Как всегда, оно было чистым и прекрасным — словно сердца тех, кто не покладая рук служит Господу.

Овцы и волки

Для немощных был как немощный, чтобы приобресть немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти хотя бы некоторых.

Отчего человек так легко привыкает ко злу? Впрочем, милые мои, не мне отвечать на сей вопрос. Знаю лишь, что я привык к Хез-хезрону. К смраду стоков, к пенной воде в реке, где рыбу видят лишь плывущей кверху брюхом; к дешевому вину и клопам в постели. Ненавидел этот город и был не в силах покинуть его. Что ж, похоже, я превратился в портовую крысу, малого трупоеда, питающегося гниющим мясом. Как видите, я не был высокого мнения о своей работе. По крайней мере, не в жаркие, безветренные дни, когда на улочки Хез-хезрона опускается неимоверный смрад. Отчего я не избрал для себя спокойную жизнь в провинции, где, как представитель Святого Официума, занимался бы в одном из маленьких городков порчей девок, выпивкой с местными нотаблями и толстел бы так быстро, что только и успевай ослаблять пояс? Знавал инквизиторов, которых без остатка поглощали именно такие богобоязненные занятия. Приезжали потом в Хез-хезрон на неделю-другую, раскормленные и довольные собой, рассказывали, как хорошо идут дела вдали от хлопот большого города. А ваш нижайший слуга в это время должен был вдыхать вонь сточных канав и в поте лица своего трудиться ради Его Преосвященства епископа, который умел быть весьма неприятным человеком, особенно когда давали о себе знать его приступы подагры.