Вдова - Наталья Парыгина

Вечер был прохладный, пахло весенней сыростью. Снегу в городе не осталось, только за рекой, в лощинах белели еще кое-где остатки сугробов. Деревья поднимали над заборами и крышами голые кроны, ждали тепла. «Скоро яблони зацветут», — подумала Дарья с тихой радостью.

Прерывистый резкий скрип послышался где-то за вокзалом. Дарья обернулась к дороге. Скрип приближался, и вскоре Митя, впряженный в двухколесную тележку, показался из-за угла, а за тележкой шла Алена.

— Хорошо-то как, что приехала! — сквозь слезы говорила Алена. — Нюру я со своим парнишкой оставила. Двое, значит, теперь у тебя...

— Съела Варю война, — сказала Дарья, и сама подивилась, что почти спокойно сказала — задубела от времени боль. — Школы Митиной не видать. Неужто разбомбили?

— По кирпичику разнесло, — вздохнула Алена. — После освобождения уже. Тучей налетели самолеты. От Советской улицы ничего не осталось. Пустыри кругом. А в школе-то госпиталь устроили, и раненые почти все погибли.

— Беда какая... И раненым пощады нету.

— Война беды сеет, слезами поливает... Марфа Щеглова в госпитале работала санитаркой.

— Жива она?

— Погибла... В ту бомбежку погибла.

— Господи!.. И Марфа погибла... Без матери остался Кузьма.

— В братской могиле всех похоронили. Всем городом провожали. На машинах везли и на лошадях.

Алена говорила, а сама укладывала на тележку вещи, стараясь половчее все разместить.

— Картошки с собой привезла? Хорошо сделала. И побольше б не мешало — голодно тут.

«Как запросто мы стали о страшном говорить, — с горечью подумала Дарья. — О раненых, погибших от бомбежки. И тут же — о картошке. Приучила война к смертям. Сколько там было раненых? Сто? Двести? Больше?»

— Сколько там было раненых, Алена?

— Говорят, больше двухсот...

Алена оглядела уложенные на тележку вещи.

— Ну, все будто? Поехали.

Тележка протестующе скрипела на подъеме. Дарья о Митей вдвоем толкали ее сзади, Алена тащила за оглобли, и понемногу подвигались вперед. Одолев подъем, остановились отдохнуть.

— Даша, — странным, словно бы виноватым голосом проговорила Алена, — квартира-то твоя занята.

— Как — занята? — опешила Дарья.

— Занята. Инженера-строителя поселили. Бегала я в горисполком, пыталась отхлопотать. Стахановцы, говорю, они, Костромины-то, в награду им квартиру дали, и мужик на фронте воюет... Не отстояла. Мебель всю еще в оккупацию разграбили, пустая была квартира... Не писала я тебе, не хотела тревожить. У меня пока поживешь, а там какое-то жилье отхлопочешь.

— Выходит, приехала я домой, да осталась бездомной, — расстроенно проговорила Дарья.

— Ты к Доре пойди. Дора-то теперь в райкоме партии работает.

— Неужто?

— В райкоме. Должна она тебе помочь.

Дарья проснулась среди ночи. Самую малость начал рассеиваться мрак — в деревне в эту пору вторые петухи еще не поют. На чужой перине под чужим одеялом лежала; Алена уступила ей свою кровать. Сама хозяйка спала на Фросиной койке. Ребятишек Дарьиных вместе со своим Санькой устроила на полу, расстелив для них овчинную шубу.

«Вот я и опять в Серебровске», — подумала Дарья, и радость теплой волной омыла сердце. — Квартиру потеряла, да без квартиры не останусь, дадут какую-нибудь. Кругом беды да неприятности, и на мою долю, поди-ка, не последняя напасть. Переживу. Только бы Василия дождаться, чтобы вместе, как бывало, ходить на завод».

Подумав о заводе, Дарья почувствовала нетерпение, так бы и кинулась среди ночи знакомой дорогой к проходной. Ходить ночами привычно, сколько за свою жизнь ночных смен отшагала — счету нет.

Дарья закрыла глаза и снова попыталась уснуть, но сон напрочь отлетел, жмурься, не жмурься — не будет проку. «Пока дойду — и рассветет», — подумала она и откинула одеяло. Алена, услышав шорохи, отдернула занавеску.

— Куда ты, Даша?

— На завод схожу.

Алена не удивилась.

— Ступай, — сказала она. — Я сама, как из деревни приехала, на завод кинулась. Только разоренный он, наш завод...

Дарья одна-одинешенька оказалась на улице, будто всех людей вымела из города война, гулко отдавались в безмолвии ее шаги. Темные дома стояли по обе стороны дороги, темные голые ветки тянулись через заборы.

Когда добралась до завода, немного посветлело. Навстречу из полумрака угрюмыми громадами выплыли заводские корпуса. Пустыми глазницами таращились черные окна без стекол. Искареженные железные листы, куски труб, кирпичи валялись среди двора.

Около своего цеха увидала Дарья огромную воронку. И завод показался ей кладбищем, вот и могила вырыта, и безлюдье, как на кладбище, и сердце горестно ноет, словно близкого человека потеряла. Где завод долгим гудком по утрам с людьми здоровался, где цеха улыбались светлыми окнами и аппараты дышали в неустанной работе, и люди весело гомонили, ручейками растекаясь от проходной, — что здесь теперь? Тишина. Смерть... Словно злой дух проехал через завод на огромной колеснице, смял все, порушил.

Болью горела Дарьина душа, и за этим клочком земли виделись ей еще и еще мертвые заводы, воронками пробитая земля, развалины домов и пустыри пожарищ. Почему-то о людях в ту минуту не думала. Может, потому, что ни единого человека рядом не было, ни голоса нигде не услышалось, точно одна она в целом свете, одна стоит на израненном клочке земли и одна за всю землю в ответе.

И вдруг захотелось ей крикнуть:

— Люди, да где ж вы? Где вы? Завод надо спасать... К жизни его вернуть. Спешите, люди...

Не крикнула. Сковала ее тишина. И страшно вдруг сделалось. Сама не понимала — чего страшно. То ли померещилось, что враг где-то тут затаился, вот вырвется из-за угла на танке с черным крестом или из-за облака вынырнет кровожадным ястребом и сомнет, расклюет, уничтожит в прах. То ли труда предстоящего убоялась. По лопаточке тонны земли перекидала. По кирпичику тонны кирпичей перетаскала. В мороз руки дыханием грела. В жару пот ладонью с лица смахивала. В ненастье под дождем работала, как под крышей. В снежной замети железо с платформы сгружала... Что же теперь, сначала все?

Видела — некуда деться. Придется сначала.

Силы — не те. Заводу немало отдала. Троих детей выносила. Сколько слез по Варюшке выплакала. Сколько ночей в тревоге за Василия без сна провела. А слезы да тревоги — они хуже работы человека сушат и старят.

Не сдюжу я — сызнова завод на плечах своих подымать.

Сама думала: не сдюжу. А сама знала: надо. Может, еще и тяжелее придется, чем в первый раз. Тогда — с мужиками вместе, теперь мужики на фронте, одним бабам достанется... Некому, кроме нас. Надо браться...

За год до войны в центре города поднялось двухэтажное каменное здание райкома партии. Но при отступлении немцы его взорвали. Временно райком размещался в бывшей гостинице.

Дарья хотела было отправиться к Доре домой, да Алена отсоветовала. «Домой, — сказала она, — в гости сходишь, а по делу — лучше на службу». И теперь, поднимаясь по чисто вымытой лестнице с облезлой краской, Дарья сильно волновалась, ожидая встречи с бывшим своим бригадиром и подругой, которая неизвестно как к ней отнесется на новом посту.

В узком коридорчике Дарья скоро наткнулась взглядом на дверь с надписью: «Инструктор Угрюмова Д. М.» и постояла перед нею. Д. М... Дора Максимовна. Что ж, свеличать ее, что ли? В цехе Дора перед войной стала мастером, многие ее величали... «Да что я мудрую-то, — вдруг рассердилась на себя Дарья. — Какой была, Дора, простой да душевной, такой и осталась». И, не постучав, она решительно отворила дверь.

В маленькой комнатке стояли два письменных стола. За одним никого не было, за другим сидела женщина в мужском пиджаке и с сединой в коротких волосах. Дарья сперва заметила этот мужской пиджак и седину и лишь мгновение спустя узнала Дору.

— Можно войти?

Дарья произнесла эти слова, чтобы обратить на себя внимание, на самом деле она уже вошла и дверь притворила за собой. Улыбаясь, она ждала, что Дора выскочит из-за стола и кинется к ней с веселым лицом. Но Дора только слегка повернула голову, и ни удивления, ни радости не уловила Дарья на ее заметно постаревшем лице.

— Входи, Даша.

Входи, Даша! Будто не полтора года, а час какой-нибудь не виделись. Да что же это такое? Неужто старая дружба, как гнилая нитка, порвалась?

Дарье захотелось тотчас покинуть кабинет. Но вспомнила, что по делу пришла. Домой ехала, а бездомной оказалась. Надо смириться да помощи просить.

Она прошла и села у стола напротив Угрюмовой. Теперь лицо Доры было близко, и Дарья увидала в глазах ее тяжкую печаль. Горе ли какое, война ли сломила бедовую бригадиршу?

— Приехала? — спросила Дора.

— Вчера приехала.

— А я сейчас у секретаря была, — негромким и словно бы каким-то безразличным голосом продолжала Дора. — И он мне сказал... — Дора сглотнула комок, мешавший говорить, через силу докончила: — Дубравин погиб.