Адольф Гитлер (Том 3) - Иоахим Фест

О повторении Чехии нечего и думать. Дело дойдет до схватки. Задача – изолировать Польшу. Изоляция имеет решающее значение, … нельзя допустить одновременного столкновения с Западом…

Принцип: столкновение с Польшей, начатое нападением на нее, приведет к успеху только в том случае, если Запад останется вне игры. Если это невозможно, то лучше напасть на Запад и при этом одновременно покончить с Польшей…

Война с Англией и Францией будет войной не на жизнь, а на смерть… Нас не вынудят вступить в войну, но нам самим без нее не обойтись» [278].

С этого момента участились признаки приближающегося конфликта. 14 июня командующий 3-й группой армий генерал Бласковиц приказал своим войскам закончить все приготовления по сосредоточению и развертыванию сил для кампании против Польши к 20 августа. Неделей позже ОКВ представило план нападения, еще двумя днями позже Гитлер дал приказ разработать точные планы захвата целыми мостов в нижнем течении Вислы, наконец, 27 июля была подготовлена директива по захвату Данцига, не была установлена еще только дата.

Тем временем после продолжительной паузы немецкая печать вновь возобновила антипольскую кампанию. Согласно указанию министерства пропаганды «основной акцент надо было делать на террористических актах», спустя несколько дней Геббельс приказал: «По-прежнему основной темой должны быть зверства поляков. Поверят ли народ и заграница в них – неважно. Главное – чтобы Германия не проиграла эту последнюю фазу войны нервов» [279].

Одновременно притязания рейха были расширены на весь коридор, на Позен и части Верхней Силезии. Инцидент в Данциге, во время которого был убит один штурмовик, дал новую пищу агитации. Польское правительство реагировало с явно нарастающей непримиримостью, несдержанностью и упорствовало в том, чтобы говорить с рейхом ледяным тоном возмущенной великой державы. Различные признаки говорили о том, что оно постепенно начало свыкаться с мыслью о неизбежности войны. Не без демонстративных побочных намерений оно ужесточило инструкции данцигской таможенной службы и вызвало тем самым кризис, который в конце концов привел к обмену резкими нотами между Варшавой и Берлином. Провокации, предупреждения и ультиматумы сменяли друг друга, различные «цветные книги» полны ими. В сам Данциг стали прибывать «в качестве предвестников несчастья и бури» многочисленные любители драк, которые еще более обостряли кризис стычками или раздутыми сообщениями: «повсюду хотят катастрофы», – отмечал в отчаянии итальянский посол Аттолико. Когда 8 августа немецкий посол в Париже прощался перед отпуском с французским министром иностранных дел, оба были в пессимистическом настроении. «Когда я слушал его, – писал позже Бонне, – у меня было чувство, что все уже решено. Он стал прощаться, и я понял, что больше я его не увижу» [280].

Тремя днями позже в Оберзальцберг для встречи с Гитлером прибыл Карл Якоб Буркхардт, верховный комиссар Лиги наций в Данциге. Гитлер, описывал Буркхардт [281] позже, выглядел сильно постаревшим и поседевшим, он производил впечатление человека, испытывающего страх, и казался нервозным. Он изображал возбуждение из-за высокомерной решимости поляков, которая в действительности была ему на руку, рассуждал, жаловался и угрожал, что при малейшем инциденте «разгромит поляков без предупреждения, так что потом от Польши и следов не останется. Я нанесу удар молниеносно всей мощью механизированной армии». Когда его гость ответил, что такое решение будет иметь следствием всеобщую войну, Гитлер возбужденно произнес: «Ну и пусть будет так. Если мне придется вести войну, то лучше сегодня, чем завтра». Над вооруженными силами Англии и Франции он может только смеяться, русскими его не запугать, то же самое с планами генштаба Польши, которые намного превосходят «мечты Александра Великого и Наполеона». Он еще раз попытался запустить через Буркхардта идею примирения с Западом на века.

«Эта вечная болтовня о войне – она доводит народы до сумасшествия. Ведь в чем дело? Нам нужны зерно и древесина. Из-за зерна мне нужно пространство на Востоке, из-за древесины – одна колония, только одна. Мы жизнеспособны. Наши урожаи в 1938 году и в этом году были прекрасными… Но однажды почва истощится и откажется работать, как тело после того, как проходит эффект допинга. И что тогда? Я не могу допустить, чтобы мой народ страдал от голода. Не лучше ли мне оставить два миллиона на поле боя, чем потерять еще больше от голода? Мы знаем, что такое – умирать с голода…

У меня нет романтических целей. У меня нет желания господствовать. Прежде всего я ничего не хочу от Запада, ни сегодня, ни завтра. Я ничего не хочу от регионов мира с высокой плотностью населения. Там мне ничего не надо, совсем ничего, раз и навсегда. Все идеи, которые мне приписывают по этой части, – выдумки. Но мне нужна свобода рук на Востоке» [282].

Днем позже в Бергхофе появился Чиано. Он прибыл с намерением прозондировать шансы конференции по мирному урегулированию надвигающегося конфликта. Но Гитлера он застал стоящим у стола, на котором были развернуты карты генштаба, полностью погруженным в военные проблемы. Рейх, сказал он, на Западе почти неприступен, Польша будет через несколько дней раздавлена, поскольку в будущей схватке с западными державами она все равно была бы на другой стороне, он устранит одного противника до основной схватки: в любом случае он полон решимости использовать ближайшую польскую провокацию для атаки, в качестве срока он назвал «самое позднее, конец августа», потом дороги развезет – осенние дожди, и они станут непроходимыми для моторизованных частей. Чиано, который уже накануне слышал от Риббентропа, что Германия хочет не Данциг и не коридор, а войны с Польшей, «скоро стало ясно, что тут уже делать нечего. Он, Гитлер, решил нанести удар и нанесет его» [283].

По случайному совпадению в этот же день приступили к переговорам с СССР военные делегации Англии и Франции. Они прибыли в советскую столицу накануне, чтобы в ходе консультаций представителей штабов договориться о военных аспектов обсуждавшегося на протяжении месяцев союза. Делегаты Запада отправились в СССР 5 августа. Самолетом они долетели бы до места встречи за один день. Однако они с провоцирующей пренебрежительностью добирались сперва до Ленинграда на грузо-пассажирском судне, скорость которого, как не без горечи отмечалось в одной появившейся позже советской работе, «ограничивалась 13 узлами в чао, а затем проследовали в советскую столицу.