Воспоминания корниловца: 1914-1934 - Александр Трушнович

Некоторые из этих несчастных специалистов сознавали свою абсолютную непригодность и старались особо внимательно относиться к больным, задавать вопросы более опытным врачам, пополнять свои знания. Другие держались заносчиво и считали себя всезнающими — характерное отличие полуинтеллигента. В 1932 году мне прислали женщину-врача с годичной практикой, хотя ей был всего двадцать один год. Относилась она к больным невнимательно и вызывающе: «Я врач, понимаете, с кем вы говорите?» Она была мне не в помощь, а в тягость, и я охотно променял бы трех таких врачей на одну хорошую сестру… Но она была комсомолка и жена ответработника. Безопасней было оставить ее в покое и выполнять ее работу самому.

Не диво, что врачи из старых ротных фельдшеров, которых мы в свое время обвиняли в «фельдшеризме», были профессорами по сравнению с этими врачами, и между ними возникала непримиримая вражда.

Власть очень хорошо понимала, что делает: заболевшие большевики не вызывали врачей «своей собственной продукции». Когда Зиновьев в Сочи после ночного кутежа «заболел животом», его приближенные сбились с ног, отыскивая врача с не менее чем десятилетним стажем.

В 1930 году в нашей больнице лежал с воспалением легких коммунист из исполкома. В полубессознательном состоянии он кричал:

— Подайте мне врача, только допотопного! Хоть контрреволюционера!

Долго работники нашей больницы со смехом вспоминали и вполголоса повторяли его вопли.

Бюрократическая система, чудовищная по размерам и по силе власти, отравляет людей уже в пионерском возрасте. «Работа дураков любит» — эту фразу можно было слышать постоянно от людей всех возрастов. А командовать уже пионеру хочется, не говоря о комсомольце с портфелем. Редкий комсомолец из активистов не ходил с портфелем и не воображал себя диктатором.

Антирелигиозная пропаганда входила в план всех предметов, и ею были обязаны заниматься все без исключения преподаватели. Дважды в год, на Пасху и на Рождество, у агитпропотдела — страдная пора на «безбожном» фронте. Все партийные и советские органы обслуживают безбожников. АПО райкома совместно с обществом безбожников устраивает антипасхальные и антирождественские карнавалы и выступления. Готовят сатирические пьесы на безбожные темы, разучивают безбожные песни, рисуют антирелигиозные плакаты и транспаранты, ученики заучивают речи. Я слушал доклад мальчика лет двенадцати на тему: «Жил ли Христос?» Доклад начинался словами:

— Товарищи, каждому пионеру теперь ясно, что Христос — хитрая выдумка буржуазных классов в целях порабощения трудящихся масс.

Запомнились мне еще некоторые его фразы:

— Наш ученый Древс утверждает следующее… — И мальчик привел ряд цитат из известной книги Древса «Миф Христа». Затем слова Ленина, Ярославского, Сталина и других. — Значит, если Христос выдумка, то и Евангелие выдумка, и все учение Христа тоже выдумка, полезная для буржуазии и вредная для пролетариата. Выдуманный Христос на службе у буржуазных классов должен исчезнуть из первого в мире пролетарского государства вместе с помещиками, попами и кулаками!

Мальчик прочел доклад, длившийся ровно сорок минут, наизусть без конспекта. За исключением часто повторяемого слова «выдумка», текст был хорошо составлен и произнесен. Видно было, что над докладом и над мальчиком поработали специалисты безбожного дела. Становилось жутко: какая сила движет этим сатанинским оружием!

Второй мальчик разъяснил слушателям, какой вред коллективизации наносит религия, и призывал учеников просвещать родителей и бороться у себя дома против мракобесия и религиозного дурмана.

Затем началось представление. Сын коммуниста, в рясе, с громадным красным носом, волосами по пояс, в колпаке в виде митры с наклеенными на нем шутовскими изображениями, размахивал «кадилом». Под гармонику исполнялись безбожные частушки. Я не выдержал и ушел. Уходили и другие. Всюду, где только возможно, я старался наблюдать за характерными проявлениями советской жизни и хранить их в памяти в надежде когда-то изложить на бумаге. Но плохо развитая способность до конца бесстрастно наблюдать за вивисекциями и экспериментами над живым телом русского народа часто мешала мне довести наблюдение до конца.

Не удивительно, что буйно разросшееся на этой почве хулиганство часто парализовало школьную жизнь. У учителей не было никаких возможностей воздействия.

Со школьной жизнью я постоянно сталкивался. Союз Медсан-труд обычно шефствовал над какой-нибудь школой, и нам приходилось принимать участие в ее общественной жизни. В школах проводились врачебные осмотры, лекции, были организованы курсы первой помощи. Но приходилось и составлять акты, зашивать раны, накладывать гипсовую повязку.

В соседней станице ученик украл у другого нож и книгу. Товарищи пострадавшего потребовали от учителей и заведующего школой его исключения. Им разъяснили, что надо ждать школьного совета, он разберет этот вопрос. Тогда ученики затащили вора на чердак и повесили. Уборщица услышала шум и успела вынуть посиневшего мальчика из петли.

Группа хулиганов терроризировала школу, обращалась к учителям на «ты», столкнула учительницу в канаву и кричала: «Ты все равно ничего не можешь!» Просьбы об исключении их из школы или переводе поодиночке в разные школы ни к чему не привели:

— Вы должны уметь подходить к ученикам, научиться социалистическому методу работы. Вы не умеете общаться с пролетарскими детьми. Вам чужда пролетарская идеология.

Эти бессмысленные и глупые фразы начальники, как попугаи, бесконечно повторяли измученным учителям, которые всегда оказывались виноватыми. Так и в этом случае: учительнице пришили ярлык «социально чуждого элемента» (ее отец работал чиновником в земской управе), сняли с работы и перевели в другую станицу. Хулиганы же продолжали хулиганить. Одного, правда, отправили в соседнюю школу.

А вот другой случай. Учительница привела к нам в больницу ученика с тремя глубокими резаными ранами на спине и на голове, нанесенными школьными хулиганами. Одного из них, сына зажиточного когда-то крестьянина, исключили, другим вынесли общественное порицание.

А одного ученика вытолкнули из окна, и он сломал плечевую кость. На вопрос, почему они это сделали, хулиганы ответили: «Просто захотелось!» Устроили собрание, заведующий произнес речь, призвал хулиганов к сознательности. Затем выступили несколько учеников, уверявших, что советская власть создала самую свободную школу в мире и что стыдно иметь в ней таких несознательных учеников. Выступила учительница, назвала их поступок хулиганским. На это один из обвиняемых негромко, но внятно сказал: «Сама ты хулиганка!» Я решил помочь учителям и заявил, что разбираемый хулиганский поступок есть признак психического расстройства и что я напишу в центр и потребую изолировать виновных. Это их немного испугало. В конце концов, после долгих уговоров двое покаялись, третий же отвернулся и не пожелал разговаривать. Вечером двоих из выступавших учеников забросали камнями «неизвестные».

В первые годы советской власти учителям пришлось скрывать религиозные и национальные чувства, распространять безбожие и интернационализм, принимать участие в разрушении народного образования. А начиная с 1928 года на учителей нагрянуло еще одно бедствие: их вынудили участвовать в политическом угнетении, в реквизициях, в выявлении кулачества и уничтожении его как класса, в пропаганде коллективного хозяйства и, наконец, в насильственной коллективизации. В 1928 году их заставили ходить по домам и учитывать скот.

Я шел как-то от больного домой. И вдруг из переулка слышу отчаянный лай собак и крики. Вижу: две знакомые учительницы с какими-то бумагами, и с ними парнишка-комсомолец с «Дрючком» (палкой) в руке.

— Вы что тут делаете?

— Ах, доктор, лучше бы повеситься! Третий день ходим по станице, скот переписываем. Люди ругаются, во двор не пускают. А если пускают, то не отгоняют собак. Некоторые, кто нас знает, те хоть понимают что к чему, а другие ругают самой площадной бранью. Вчера мы заявили нашему групповому, что больше не пойдем. А он отвечает: «Если вы отказываетесь помогать советской власти, значит, вы против нее. А если крестьяне к вам так относятся, то, значит, вы не умеете к ним подходить, не находите с ними общего языка, пора вам, товарищи учителя, научиться работать и мыслить по-пролетарски».

Хозяйка меня хорошо знала по больнице и по моей просьбе отогнала собак, но тут же во весь голос стала «высказываться»:

— И где это видано, чтобы власти заставляли учителей ходить по домам скотину переписывать?

В 1930 году учителям в составе смешанных групп пришлось ходить по дворам и участвовать в реквизиции корма для колхозных лошадей. Одна из учительниц была на волосок от смерти. Богатырской силы крестьянин долго упрашивал не отбирать у него последний корм, предназначенный для коровы, которую у него еще не успели реквизировать. Когда это не помогло, он пришел в ярость и схватил оглоблю. Коммунисты и вся группа разбежались, а крестьянин замахнулся на учительницу, но жена ее спасла, повиснув у него на руке. Ночью меня вызвали к учительнице, она билась и рыдала.