К югу от мыса Ява - Алистер Маклин

Приглушенный гул голосов за двойной дверью иногда прерывался взрывами грубого хохота. Несколько секунд Николсон вслушивался, приложив ухо к щели, затем проверил каждую створку по очереди бесконечно осторожным касанием указательного пальца. Обе едва заметно поддались, и Николсон, удовлетворенный, выпрямился и кивнул Маккиннону. Они подняли оружие, и, распахнув дверь одновременным ударом ног, вошли в комнату.

Комната была длинной и низкой, с большими, завешенными москитными сетками окнами, паркетным полом и обшитым деревом стенами. В дальней стене комнаты — еще одно, меньших размеров окно. Единственной мебелью между двух дверей был дубовый сервант по левой стене да подковообразный банкетный стол со стульями, все из которых были заняты. Некоторые продолжали разговаривать, смеяться и пить из глубоких стаканов, не замечая появления двух людей, однако под влиянием молчания остальных тоже замолчали и, застыв на месте, уставились на вошедших.

Для человека, предположительно оплакивающего смерть сына, полковник Кисеки необычайно владел искусством сокрытия собственного горя от глаз окружающих. Он угадывался безошибочно, — во главе стола, в почетном кресле с высокой спинкой, обильно украшенном резьбой. Невысокий полковник оказался чудовищной толщины, шея его выпирала из тугого армейского воротника, а маленькие поросячьи глазки были почти полностью прикрыты складками жира. Очень короткие черные волосы с сединой на висках торчали на макушке круглой головы как щетина проволочного скребка. Его красное от алкоголя лицо за частоколом пустых бутылок, громоздившихся на залитой вином белой скатерти, как раз откинулось назад — полковник заходился хохотом, когда Николсон и Маккиннон вступили в комнату. Теперь же это все еще улыбавшееся одутловатое лицо медленно принимало выражение застывшего недоверия.

Никто не шелохнулся и не издал ни звука. С осторожной неспешностью Николсон и Маккиннон обходили стол с двух сторон, мягким звуком шагов лишь подчеркивая напряженную тишину. Старший помощник продвигался вдоль буфета, боцман — мимо больших окон. Все четырнадцать человек по-прежнему неподвижно сидели на своих местах, следя глазами за вошедшими. Пройдя полстола, Николсон остановился и, убедившись, что Маккиннон держит всех присутствующих в поле зрения, открыл первую дверь слева, дав ей распахнуться настежь, и, как только она щелкнула замком, бесшумно развернулся к столу. Одновременно с щелчком сидевший спиной к нему офицер, чья рука оставалась невидимой для стоявшего по другую сторону стола Маккиннона, начал вытаскивать из боковой кобуры револьвер и уже извлек его полностью, когда приклад автоматической винтовки Николсона врезался ему поверх правого уха. Пистолет с бряцаньем упал на паркет, а офицер — грудью на стол, сбив головой почти полную бутылку вина, тихим журчанием полившимся из горлышка. Дюжина пар глаз, словно завороженных единственным происходившим в комнате движением, наблюдала, как кроваво-красное пятно расползается по белой скатерти. Попыток заговорить никто по-прежнему не делал.

Николсон посмотрел в распахнутую теперь дверь. Лишь длинный пустой коридор. Заперев дверь он перешел к следующей. За нею скрывалась маленькая, лишенная окон уборная. Ее Николсон оставил открытой.

Вернувшись к столу, он двинулся вдоль его края, обыскивая людей на предмет оружия. Маккиннон медленно, кругами, водил автоматом. Закончив обыск, Николсон предоставил боцману проделать то же самое с его стороны стола. Общий улов оказался на удивление мал, составив несколько ножей и три револьвера, считая ступавшим на пол, — четыре. Два пистолета Николсон отдал Маккиннону, два засунул себе за ремень. Для быстрой стрельбы с близкого расстояния автоматическая винтовка казалась более эффективным оружием.

Николсон подошел к головной части стола и посмотрел на восседавшего в кресле тучного человека.

— Вы полковник Кисеки?

Тот молча кивнул. Ошеломление уже прошло, и настороженность в глазах была единственным признаком эмоций на его совершенно бесстрастном лице. Опасный человек, угрюмо подумал Николсон, недооценка которого может привести к фатальным последствиям.

— Прикажите всем положить руки на стол ладонями вверх и оставаться в таком положении.

— Я отказываюсь. — Кисеки скрестил руки на груди и небрежно откинулся в кресле. — С какой стати я должен… — Он не договорил, так как дуло винтовки Николсона глубоко вошло в толстые жировые складки его шеи.

— Считаю до трех, — равнодушно сказал Николсон, чувствуя внутренний холодок — мертвый Кисеки ему был не нужен. — Один. Два…

— Довольно! — Кисеки выпрямился в кресле, стараясь отклониться от приставленного дула винтовки, и быстро заговорил. Руки ладонями вверх незамедлительно легли на стол, как и приказывал Николсон.

— Вы знаете, кто мы? — продолжал Николсон.

— Я знаю, кто вы. — Кисеки говорил по-английски медленно и с видимым трудом, хотя и вполне правильно. — Вы с английского танкера «Вирома». Глупцы! На что вы надеетесь? Это безумие! Вы можете сдаться прямо сейчас. Обещаю вам…

— Заткнитесь! — Николсон кивнул на сидевших по обе стороны от Кисеки армейского офицера и смуглолицего индонезийца с тщательно причесанными черными волосами в отлично сшитом сером костюме. — Кто эти двое?

— Мой заместитель и мэр Бантука.

— Мэр Бантука, значит? — Николсон с интересом посмотрел на индонезийца. — Сотрудничаем вовсю, насколько я понимаю?

— Не знаю, о чем вы говорите, — Кисеки поднял на Николсона сузившиеся глаза. — Мэр является членом и соучредителем Великой Восточно-Азиатской…

— Заткнитесь же, ради Бога! — Николсон оглядел остальных — двух или трех офицеров, шестерых китайцев, араба и какого-то яванца — и снова обратился к Кисеки. — Вы, ваш заместитель и мэр останетесь здесь. Прочие побудут в той уборной.

— Сэр! — негромко крикнул Маккиннон от одного из окон. — Они уже идут по аллее!

— Поторопитесь! — Николсон опять ткнул стволом в шею Кисеки. — Прикажите им перейти в уборную. Живо!

— В эту клетку? Там же нечем дышать. — Кисеки изобразил ужас. — Они задохнутся там.

— Или умрут здесь. Пусть выбирают. — Николсон надавил на винтовку, напрягая палец на спусковом крючке. Но прежде умрете вы.

Через тридцать секунд в комнате стало тихо и почти безлюдно. Трое по-прежнему сидели во главе банкетного стола. Еще одиннадцать кое-как впихнули в уборную, закрыв на замок дверь за ними. Маккиннон прижался к стене рядом с открытой двойной дверью. Николсон стоял за распахнутой дверью в коридор. Он мог одновременно наблюдать сквозь щель между нею и косяком за двойной дверью и держать в поле зрения Кисеки, наведя винтовку ему в грудь. Что до Кисеки, то он получил приказ Николсона. А полковник повидал на своем веку слишком много, в том числе и доведенных до крайней степени отчаяния и решимости людей, чтобы не знать, что Николсон пристрелит его, как собаку, при малейшем подозрении, что его пытаются обмануть, не говоря уже об уверенности, известная жестокость Кисеки соперничала лишь с его храбростью, но глупцом полковник никогда не был. Он намеревался выполнить приказ Николсона безоговорочно.

Услышав плач и сдавленные всхлипывания маленького Питера — солдаты уже поднимались по ступеням, — Николсон сжал губы. Поймав его взгляд, Кисеки напрягся в ожидании пули, но Николсон покачал головой и он ощутимо расслабился. Вскоре из холла донесся топот, замерший у дверей. Кисеки повелительно крикнул, и японский конвой из шестерых человек вступил в комнату, толкая перед собою пленников.

Первым шел капитан Файндхорн, поддерживаемый солдатами с двух сторон. Он волочил ноги, часто и хрипло дышал, лицо его было пепельно-серым, с гримасой боли, остановившись, конвоиры отпустили его. Качнувшись взад и вперед и закатив воспаленные глаза, он обмяк и опустился на пол, тотчас потеряв сознание. За ним стояла Гудрун Драхман, все еще державшая Питера на руках. Темные волосы ее спутались, когда-то белая рубашка была разорвана сзади, обнажая полспины. Николсон не мог видеть ее спину с того места где стоял, но и без того знал, что она истыкана штыком, ибо шедший за ней солдат не опускал его ни на минуту. Импульсивное желание выйти из-за двери и израсходовать весь магазин винтовки на этого солдата было почти неодолимым, но старший помощник оставался недвижим, переводя взгляд с бесстрастного лица Кисеки на изможденное и перепачканное Гудрун. Ее также слегка качало на дрожащих от усталости ногах, но она по-прежнему высоко держала голову.

Полковник Кисеки повелительно рявкнул. Солдаты уставились на него в недоумении. Он повторил приказ, с силой хлопнув ладонью по столу, и четверо из шести побросали оружие на паркет. Пятый медленно, с неким оцепенением нахмурился, оглядел остальных и лежащее на полу оружие, неохотно расцепил пальцы, и винтовка со стуком упала под ноги. И только шестой, — тот, что стоял со штыком за Гудрун, — догадался, что дело не совсем чисто. Низко пригнувшись, солдат дико обвел комнату глазами и тут же рухнул как подкошенный, когда бесшумно появившийся позади него Телак чуть не снес ему голову прикладом винтовки.