Мао Цзэдун - Александр Панцов

Мао закончил письмо старому другу откровенным признанием в том, что им движет «стремление доминировать и нежелание подчиняться чьей-либо воле»: «Я не хочу жертвовать собственным я. Я [подчеркнуто] не хочу превращаться в марионетку!»221

«Достоевщина» у Мао, правда, прошла так же быстро, как началась. И в своем праве на власть он уже никогда не сомневался. Остается только удивляться, что такое письмо сохранилось.

Между тем события развивались. К лету 1921 года в Китае существовало уже шесть коммунистических ячеек. Помимо Шанхая, Пекина и Чанши, партийные группы имелись в Кантоне, Ухани и Цзинани. Крошечная группка была организована в Японии прибывшими туда на учебу членами шанхайского кружка Ши Цуньтуном и Чжоу Фохаем. Чэнь Дусю рассылал по всем этим организациям письма для установления «предмета обсуждения на [объединительной] конференции, а также места и времени»222. В конце концов все было готово для проведения Учредительного съезда Компартии Китая. Местом его проведения был выбран Шанхай.

3 июня 1921 года в Китай прибыл новый представитель Коминтерна, в задачу которого входило содействие китайским большевикам в проведении форума. Это был Маринг (именно под этим псевдонимом он фигурировал в анкетах ИККИ), голландский еврей, уроженец города Роттердама, один из старейших деятелей голландского социал-демократического и коммунистического движения.

В своей жизни Маринг (Ма Линь — так именовали его китайцы) часто менял имена. Был он известен и как Мартин Иванович Бергман, и как Браун, и как Баанбреккер. Кому-то представлялся как Мандер, а кому-то как товарищ Филипп. Кто-то знал его как мистера Сентота или Симонса, а кто-то — как Джо ван Сона или Джека Хорнера. В Шанхай он приехал под именем господина Андерсона. Однако настоящая его фамилия была Снефлит. Гендрикус Джозефус Франсискус Мари Снефлит.

В отличие от Войтинского, который, кстати говоря, ко времени прибытия Маринга уже покинул Китай, новый эмиссар ИККИ особой деликатностью не отличался. Он знал себе цену. Ведь его направил в Китай не Владивосток; он был спецагентом Москвы и в кулуарах Кремля запросто общался с Лениным и Троцким, Зиновьевым и другими вождями. К тому времени, как он приехал, ему исполнилось уже тридцать восемь лет. За эти годы он успел зарекомендовать себя как крупный организатор рабочего движения не только у себя в Нидерландах, но и на острове Ява, входившем в состав колониальной Голландской Индии (нынешней Индонезии). На Яве он находился с 1913 по 1918 год, активно участвуя в национально-освободительной борьбе туземного населения. В мае 1914-го способствовал образованию Социал-демократической ассоциации Голландской Индии, которая уже после его отъезда, весной 1920-го, была реорганизована в коммунистическую. Именно своей «азиатской биографией» он и привлек внимание коминтерновских руководителей, а потому, приехав в июне 1920 года в Москву, стал вхож в кремлевские кабинеты. В июле — августе 1920 года на проходившем в Москве II конгрессе Коммунистического Интернационала Маринг исполнял обязанности секретаря комиссии по национальному и колониальному вопросам, председателем которой был Ленин. На том же конгрессе его избрали членом руководящего органа Коминтерна — ИККИ. Так что по всем официальным параметрам Войтинского он превосходил. Но именно поэтому-то многим китайским коммунистам и не понравился. Особенно раздражала его «бесцеремонность». Элегантный, напыщенный джентльмен, одетый в серую тройку, с галстуком-бабочкой, Маринг чем-то напоминал тех самых надменных колонизаторов, против которых сам же боролся. По крайней мере, именно такое впечатление он произвел на Чжан Готао при первой же встрече. «С этим агрессивным заморским дьяволом было трудно найти общий язык, — вспоминает Чжан. — …Этот физически здоровый голландец был несколько похож на прусского офицера. Но его речь свидетельствовала о его таланте полемиста парламентского типа. Иногда его голос звучал сурово, и он подавлял людей своими идеями… Он считал себя в Коминтерне высшим авторитетом по Востоку, а потому очень гордился… Он думал, что прибыл сюда как ангел, чтобы освободить народ Азии. Но с нашей точки зрения, с точки зрения людей, полных самоуважения и стремившихся к освобождению, ему было присуще чувство социального превосходства белого человека»223.

Одновременно с Марингом и с той же целью в Китай под псевдонимом Никольский прибыл еще один посланец Советской России, Василий Берг (партийные клички — Василий, Васильев). Он был направлен в Шанхай из Иркутска Дальневосточным секретариатом ИККИ, специальным региональным органом Коммунистического Интернационала, созданным в январе 1921 года224. Был он, по воспоминаниям того же Чжан Готао, «молчалив и производил впечатление прямого человека»225. В поездке его сопровождала жена. Чэнь Дусю, однако, в то время в Шанхае не было. В декабре 1920 года по приглашению южнокитайского милитариста Чэнь Цзюнмина, за два месяца до того захватившего власть в столице провинции Гуандун, он выехал в Кантон, где занял пост председателя Гуандунской провинциальной комиссии народного просвещения. Генерал Чэнь Цзюнмин, ничем, по сути, не отличавшийся от других олигархов, старался в то время в тактических целях привлечь на свою сторону известных общественных деятелей. Он рядился в тогу либерала и на всех углах клялся в верности демократии. Ему удалось пустить пыль в глаза не только профессору Чэню, но и самому Сунь Ятсену. Бывший временный президент Китайской Республики испытал уже немало падений и взлетов. Проведя более двух с половиной лет в эмиграции (он, как мы помним, выехал в Японию в ноябре 1913 года после того, как Юань Шикай поставил его партию Гоминьдан вне закона), Сунь смог вернуться на родину только после смерти Юаня, в конце июня 1916 года. Он поселился в Кантоне. Между тем новый президент Китая, генерал Ли Юаньхун, попытавшийся на первых порах восстановить попранную своим предшественником конституцию, под давлением северокитайской военщины был вынужден распустить парламент. В июне 1917 года возмущенные поведением президента депутаты стали съезжаться в Кантон, где начали группироваться вокруг Сунь Ятсена. 18 сентября парламент возобновил работу в этом южнокитайском городе. В стране формально возникло двоевластие (на самом деле властей, как мы знаем, было гораздо больше: каждый местный милитарист считал себя фактически независимым). 3 октября 1917 года Сунь Ятсен был избран генералиссимусом Южного Китая. Но удержаться у власти ему и на этот раз не удалось: своей армии у него по-прежнему не было, а его авторитета на всех олигархов не хватало. В начале мая 1918 года главарь военной клики из соседней с Гуандуном провинции Гуанси генерал Лу Жунтин потребовал его смещения, и доктору Суню ничего не оставалось, как ретироваться в Шанхай. Там он обосновался вместе с красавицей женой, Сун Цинлин, на территории французской концессии, в дорогом, утопавшем в зелени двухэтажном особняке под номером 29 по улице Мольера, подаренном ему патриотически настроенными канадскими китайцами. В этом доме он оставался вплоть до того момента, пока новый милитарист, Чэнь Цзюнмин, не разбил Лу Жунтина и не пригласил незадачливого генералиссимуса вернуться. Между прочим, Чэнь был членом партии Сунь Ятсена, так что причины доверять ему у шанхайского изгнанника имелись. В конце ноября 1920 года доктор Сунь вновь прибыл в Кантон, где 7 апреля 1921 года был уже провозглашен чрезвычайным президентом Китайской Республики. Хитрый Чэнь Цзюнмин до того старался быть «своим», что смутил даже видавших виды агентов Коммунистического Интернационала. Войтинский, посетивший Кантон в январе 1921 года и побеседовавший с «народным» генералом, отнесся к нему с большой симпатией226, а советник советской дипломатической миссии в Китае, старый большевик Владимир Дмитриевич Виленский-Сибиряков в письме к Ленину вообще характеризовал его как одного из «наиболее крупных деятелей молодого, раскрепощающегося Китая», которого «можно ставить [в ряд] с доктором Сунь Ятсеном» — «по политическому стажу, преданности революционной идее и организаторскому дарованию»227. Забегая вперед, скажем, что не пройдет и полутора лет, как в июне 1922 года Чэнь Цзюнмин поднимет мятеж против несчастного Сунь Ятсена, и тот через два месяца вынужден будет опять бежать в тот же Шанхай.